Заложники любви. Заложники общества

Юноша все-таки не выдержал и потряс отца за плечо, будя его от горячечного бреда. — Генри. Генри, проснись. Пора пить лекарство. — Застегнутый на все пуговицы молодой граф ругался сквозь зубы на неугомонного отца, костеря его шило на чем свет стоит. Услышал бы падре, точно бы епитимью наложил. И Библией для верности по лбу треснул. Во имя закрепления эффекта. Помешивая варево в бокале, Габи смотрел, как отец просыпается. — Тише, не говори ничего… — Как же все-таки болит и кружится голова… И гремит в ушах чей-то голос… И трясет… Неужели такая качка? И в глазах темно.… Генри судорожно вздохнул, закашлявшись… Открыл глаза. Рядом сидел Габриэль. Полностью одетый, держащий в руках бокал, от которого исходил легкий пар. — Габриэль… — Мужчина резко сел на кровати. — Куда ты… — поймав отца, вздохнул. — Ну, куда ты скачешь? Лучше вот, выпей лекарство. — Подав бокал, юноша взялся за тряпочку и убрал с лица Генри пот. — Как ты себя чувствуешь? — Машинально взяв бокал, Генри продолжал настороженно, пристально смотреть на Габриэля. Тот вел себя и выглядел так, словно не было нынешней ужасной ночи. Так, словно не ему — не Габриэлю было дурно еще некоторое время назад. И даже прикосновение руки ко лбу приёмного отца было лишено той страсти, которая была в его касаниях нынешней ночью. — Что-то не так? — Габриэль мягко улыбнулся, наконец, присев с чашкой чаю в кресло и тяжело вздохнув. Тени недосыпа были видны под глазами. Нелегко ему дался первый тяжело заболевший, тем более, что это был Генри. — Может, ты хочешь чай или поесть? — Легкие дружеские жесты, улыбка сына отцу и что-то совсем новое в его движениях. Остепенившееся и преисполненное гордости и страха за кого-то там, на том корабле. — Нет… Ничего… — Генри мотнул головой и продолжая смотреть на приемного сына. — Ты не спал сегодня, верно? — Голос был напряженный, но было это оттого, что мужчина задумался, что же произошло? — Не спал, Генри. Тебе было совсем нехорошо. Я всю ночь с тобой сидел, уснул только к рассвету и на столе. — Тихо рассмеявшись, Габриэль встал, наполняя чашку чая для отца, и подал ему. — Как ты сейчас себя чувствуешь? Генри молча отпил лекарственный отвар, невольно передернулся: было до ужаса горько. — Это что — месть? — С чуть язвительно насмешкой прохрипел он. От чая отказался, помотав головой. Снова посмотрел пристально на молодого человека. — Совсем нехорошо было, говоришь? Да и сейчас… не лучше. Мне нужно поговорить со священником, Габриэль. Нет, не беспокойся — не причащаться. — Генри мрачно усмехнулся. "Мне отказано в отпущении грехов" — припомнился ему полный горечи, боли и отчаяния голос приемного сына, прозвучавший давно —в предрождественский вечер четыре года назад. — Месть за что? — Полный спокойного дружеского участия голос вернул Генри к реальности. Габриэль искренне недоумевал, отставив чашку и огорченно сев на кровать рядом с отцом. — Хорошо, я позову отца Доминика, пап. Но можешь мне объяснить, почему ты его приглашаешь и что тебя терзает? — Тяжело видеть, как страдает стальной граф, ох как тяжело, когда привык к обратному. — Нет, Габриэль… Не сейчас. Может быть, позже. — Мужчина покачал головой и напрягся, ощутив так близко находящегося рядом приемного сына. Но теперь граф Девенфорд не опасался молодого человека, сейчас он уже не доверял себе самому. И это было страшно и горько. — Расскажи, что было ночью? — напряженно произнес он. Снова сделал несколько глотков горчащего лекарства. Если… Если все было правдой… Генри судорожно перевел дыхание, на минуту зажмурился, сжал челюсти так, что под нижней "заходили" желваки. — Хорошо. — Только уголок губ дернулся от больного ощущения. Не доверяет. Но Габи уже не ребенок, чтобы фыркать и обижаться на такое… — Когда я пришел, ты был в бреду. Пришлось с силой тебя уложить, напоить лекарствами. Всю ночь я тебя обтирал от пота и удерживал на кровати. — Хмыкнув, парень продолжил: — Пару раз возникало желание связать. Ты так и норовил свалиться, матрос даже предлагал такое дело. Мы тебе дважды меняли рубашку и постель. Собственно, вот и все… Ну есть одна новость, конечно… — Многозначительная загадочная улыбка Габриэля могла потрепать нервы лорду Девенфорду. — Дважды меняли рубашку и постель? — голос сел. Лицо Генри залило мертвенной бледностью. Челюсти сжались так, что послышался скрежет зубов. — Новость… — Мужчина тяжело и вопросительно посмотрел на Габриэля. — Что за новость? — С трудом, будто пьяный. Впрочем, ответ он предполагал, и ответ этот ему не нравился. Впрочем, пусть уж бьет до конца, приемный отец заслужил этой моральной порки… — Ивонна ждет ребенка. — Габриэль еще сам не определился, радоваться ему или пребывать в ужасе от этой новости. — Ты будешь дедом, пап. — Нервный смешок сорвался с губ юноши. — А Томас не отходит от нее, уже разговаривая с маленьким племянником. Почему-то они оба уверены, что малыш их слышит. — Ребенка? — Теперь голос звучал до крайности растерянно. Ведь только… Когда — вчера вечером, сегодня ночью?.. — Ты же уже говорил об этом. — Генри посмотрел на молодого человека с глубочайшим недоумением. Габриэль поперхнулся чаем и помотал головой. С чего он взял? — Да нет, пап, не говорил. С чего ты взял? — Искреннее недоумение в глазах цвета проклятого моря было искренним. — Может, ты услышал, как я говорил матросу, который тут с нами полночи провозился? — Но… — Генри выглядел и вовсе растерянным. Ему вдруг показалось, что он сходит с ума. Мужчина потер висок со стороны шрама. — Габриэль, Расскажи подробно, что ты видел и что слышал сегодня ночью? — Ты метался по кровати в бреду. Звал меня часто, вот и все. — Габи подобрался в кресле и покачал головой. — Тебе что-то странное привиделось? Что такое, Генри? — Юноша был слегка обеспокоен, тихо вздохнув и встав с кресла. — Чем тебя так напугали бредовые видения? Звал в бреду… Значит, это был бред? Горячечный бред… Но какой же яркий. — Да, ты прав… Привиделось. — Глухой голос, слова с огромным трудом выталкиваются из груди. Генри опустил пустую кружку из-под отвара на одеяло и на минуту закрыл лицо руками. Но лишь на минуту. Нужно было взять себя в руки. Чтобы не сломаться снова, чтобы не пугать Габриэля… Габриэль… Мужчина отнял руки от лица, посмотрел на молодого человека. Криво усмехнулся. — Да, ты прав — бред… Хотя странно, что я слышал твои слова о ребенке, и это бредом не было… Раз ты подтвердил это сейчас. — Новая усмешка, чуть более мягкая и мирная. И произнести… Вовсе не то, что говорил в бреду. — Я рад за тебя, Габриэль. Хотя… И понимаю, что тебе тяжко. Но дети — это и правда Дар Божий. И он дан тебе и твоей супруге. — Я еще не понял, пребывать мне в радости или в ужасе, — буркнул юноша, фыркая и забираясь в изножье кровати с ногами. Чуть обеспокоенная улыбка за состояние отца сменила нахмуренность и сосредоточенность. — Пап, точно все в порядке? Настоять на отце Доминике? — Ласково улыбаясь, поправил подушку Генри и сел чуть поодаль, постукивая пальцами по комоду. — Об отце Доминике я и так просил, а главный лекарь сейчас, судя по всему, ты и есть, так? — Усмехнуться и чуть прикрыть глаза. Дрожь отступала, как и ломота и жар, оставляя в теле лишь легкую слабость. — Расскажи, что происходит на других кораблях? А то я себе уж перестаю верить. — Насмешливо — над собой — хмыканье. — Где чета Лэнди, Маркус? С адмиралом верно? Что с остальными больными? Или… Болен только я? Ночью был шторм? — Он говорил неторопливо, но все же хотел этими вопросами заглушить неприятные мысли, которые — он знал — вернутся, когда он останется в одиночестве. — Хорошо, я обязательно позову его. Поражен только ваш корабль, пап. Лэнди плывут на отдельном корабле с сыном. Марк с адмиралом, верно. Остальные матросы тоже приходят в себя. Не шторм, но сильная качка была. — Смущенно прикрыв глаза, покачал головой. — Отец Доминик главный лекарь, просто мы ближе были, пап. — И ты ринулся рисковать… Как всегда. — Генри улыбнулся, так, как он не улыбался прежде никогда: тепло, мягко, чуть горько и насмешливо, чуть устало… И благодарно. — Я просто делал свою работу, — юноша покраснел до кончиков волос от смущения и закрыл лицо руками, невнятно всхлипнув и истерично дернул плечами. — Прекрати меня хвалить. — Почему? Ты достоин похвалы, Габриэль. Хотя бы потому, что редко когда дворянин берет на себя лекарский труд и отдается ему столь самозабвенно. — Граф Девенфорд снова чуть улыбнулся. Ему хотелось сейчас обнять приемного сына, выразив так ему свою благодарность, но Габриэль сидел достаточно далеко, а сам Генри был довольно слаб для того, чтобы перемещаться куда-либо. Поэтому он лишь снова улыбнулся. Но тут же нахмурился, уловив странность в словах приемного сына, сказанных чуть раньше. — Погоди-ка… Ты сказал, что главный лекарь сейчас отец Доминик. Но так же ты сказал, что охвачен болезнью лишь наш корабль, а вы оказались ближе… Тогда почему здесь ты, а не отец Доминик? И… Ты же рискуешь, Габи. Рискуешь не только собой теперь. — Он вздохнул. Ну, вот что за мальчишка? Генри покачал головой. Произнес вслух, хотя и мягко, давая понять, что не особо-то и сердит, хотя беспокоится и благодарен, растягивая гласные. — Мальчииишка… — Отец Доминик на корабле, который ушел вперед. Они подождут нас в гавани, мы причаливаем к турецкому берегу по приглашению встреченного ночью сына турецкого султана. — Вздохнув, юноша чуть повел рукой. -— Я все понимаю, но как я мог оставить тебя без помощи, пап? — К турецкому берегу? Отец Доминик на корабле впереди? — Генри аж вскинулся. Затем судорожно перевел дыхание, едва не застонав. — Надеюсь, адмирал знает, что делает. Христианский священник среди мусульман-иноверцев, нехристей, да еще и корабль, полный больных лихорадкой… К тому же с нами женщины и дети. — И внезапно "вскипел". — Мало было моим сыновьям африканского рабства?! Габриэль, вы понимаете, что адмирал наделал, приняв приглашение этого нехристя? — Лежите спокойно, граф. Мы знаем, что мы делаем. Никого сейчас не казнят. Приглашение… как же его… шехзаде. Оно охраняет нас лучше отряда отборных янычар самого султана. Кроме того, адмирал сражался с рыжим Барбароссой. И именно этот властитель Средиземного моря посоветовал принцу оказать помощь нашим заболевшим. — Вздохнув, юноша покачал головой. — А леди Грейс и Ивонна уже в платках по их обычаю. Отец, мы не варвары и мы едем в гости, я прошу вас успокоиться. Дворец Топкапы не место для истерик… Кроме того, вам разве не интересно взглянуть в лицо султана, завоевавшего Белград? — Это не истерика, Габриэль. — Прозвучало это не жестко, а устало. Генри вздохнул. — Никакое приглашение не сохранит священника. А мусульмане весьма коварны и смогут найти способы обойти договор. Учти, Габриэль, если кто-то из них хоть посмотрит дурно на мальчиков… — Генри тяжело качнул головой. Глаза его сейчас были темны и мрачны. Габриэль поднял голову. На выражение лица было страшно смотреть. До сих пор считает его ребенком? — То есть вы полагаете, что я не предпринял мер безопасности? Прожив столько лет при дворе, я не смог верно расставить акценты? — Юноша резко поднялся с кровати. — Благодарю за доверие, милорд. Лекарственный настой сварю на палубе и расскажу старпому, как его принимать. Мне следует вернуться к жене. — Габриэль… — Генри тяжело, с мукой посмотрел на молодого человека. Сжал челюсти, а потом произнес с трудом, заикаясь: — Прости… Я так не считаю. Ты многое знаешь и умеешь. И можешь… в отличие от меня… — В голосе мелькнула нота горькой досады: на свою болезнь, свою слабость, свое бессилие. — Я верю тебе. Доверяю. Как далеко немногим. Но эти слова, что раньше могли бы заставить мальчишку броситься в объятия отца, прошли мимо сердца молодого мужчины. Он вскинул голову высоко и легко улыбнулся. — Мне не за что вас прощать, граф. Я лишь сочту это горячечным бредом. Все верно, никому нельзя доверять и верить. — Подернув плечом, он только жестко усмехнулся и сузил глаза: — Даже мне. Хотя мне в особенности. Вспомните одно из моих прозвищ. Придворный змей. — Мне нет дела до того, как тебя называют другие. — Генри пожал плечами. Прикрыл глаза. Он был еще слишком слаб, чтобы на чем-то настаивать, чего-то добиваться… К тому же пару минут назад он уже потратил силы на вспышку гнева. — Я не сомневаюсь. — До чего вообще тебе есть дело, Генри? Юноша фыркнул и шваркнул дверью о косяк, напугав спящего матроса. Тот подскочил и бросился к графу Девенфорду. Сам же юноша обосновался на кухне, мешая коку и кипя, как начищенный котел с супом. Варя свое колдовское зелье от простуды, он шипел и плевался рассерженной африканской коброй. Генри невольно вздрогнул от грохота двери. И кто тут говорил про истерику, которой предаваться не стоит? Что ж, пусть уж лучше так, а не закрывается и не леденеет. Граф Девенфорд приоткрыл глаза, посмотрел вопросительно на вбежавшего в каюту матроса. — Чем я могу помочь вам, граф? Милорд граф соизволил отбыть на камбуз, готовить ваш настой, — матрос боялся этого человека, но был направлен капитаном в помощь заболевшему графу и возразить не смел. — Я приставлен вам в помощь. — Ничем. — Генри передернул плечами. Коротко хмыкнул. — Разве что скажи молодому графу, что я прошу его лично принести мне настой, не передавая никому. — Генри понимал, что зря вспылил, и тем более выплеснул свое напряжение и беспокойство на того, кто практически выходил его. — Скажи, что это важно. Габриэль выслушал просьбу матроса с ледяной улыбкой. Войдя в комнату с олимпийским спокойствием, он поставил на стол чашу с настоем и прохладно произнес: — Ваш настой, милорд. — Будь добр, присядь. — Генри внимательно смотрел на молодого человека, говорил ровно и спокойно, хотя ему с трудом удавалось как скрывать усталость, так и не рассердиться уже на Габриэля. — Я хочу объяснить свои слова, если ты их не понял, и хочу, чтобы ты выслушал. Разумеется, ты можешь сказать, что сам не хочешь разговаривать… Но это поведение обиженного ребенка, но не взрослого разумного человека, которым я считаю тебя. Габриэль ничего не ответил, присев на кресло и сохраняя дистанцию. Может, ему и хотелось обнять отца и утешить его, однако, он не мог себе позволить подобного. — Я внимательно вас слушаю, милорд. — Габи чуть улыбался, с абсолютным спокойствием в глазах. — Я уже принес свои извинения. Ты их не принял. Это твое право. — Мужчина чуть склонил голову, будто беседовали они сейчас не в каюте корабля при том, что один из них был болен, а где-нибудь в гостиной на рауте. — Я вспылил не потому, что не доверяю тебе или адмиралу или Артуру Лэнди. Уж Лэнди-то не станет подвергать свою дочь, пусть и приемную, опасности. Да и ты — свою супругу… И остальных близких тебе людей тоже. — Он замолчал, переводя дыхание. Говорить долго было сейчас нелегко, грудь снова разбирал кашель, и приходилось бороться с ним, подавлять. Однако сделал жест, повернув ладонь в сторону Габриэля, показывая, чтобы тот не перебивал. Габриэль был образцом спокойствия с вежливой улыбкой. Не показывать, как ссаднит в груди, когда отец пытается неуклюже извиниться. — Я уже сказал, что сочту это горячечным бредом. — Спокойно и ровно, поглубже устраиваясь в кресле и не поднимая взгляда на отца. Лишь изучая собственные руки. — Как тебе угодно. — Генри глубоко вздохнул, передернул плечами, ощутив новый прилив жара и озноба одновременно. — Но мне бы все же хотелось, чтобы мы с тобой общались как взрослые люди, коими оба являемся. Да, я вспылил. Потому что испугался. Тому, что не смогу прийти на помощь, не успеть… — Как не успел прийти на помощь Кристоферу в ту страшную ночь. Но этого Генри уже не сказал. Произнес только: — Что стану бесполезным "довеском". — И замолчал совсем, прикрыв глаза — слишком тяжело досталось это признание. Но тут же вновь посмотрел на молодого человека. — Но, как говорил как-то ты сам, мне не нужно жалости. Жалость ослабляет. Легкий взлет брови и ладонь очертила воздух. — Глупости. Вы никогда не будете бесполезным довеском. — Спокойно встал и пересек комнату, вставая у кровати мужчины. — Вы желаете общаться, как взрослые люди. Так я и пытаюсь это делать, милорд. И пытаюсь понять, откуда у Стального Графа такое недоверие к человеку, которого он воспитал? — Тыкать тем, что вытащил их из рабства, он не стал. Это будет жестоко и больно. — Видимо, оттуда, откуда у этого человека с самого детства упрямое стремление делать все по-своему, несмотря на просьбы и даже прямые повеления. — Ровная, равнодушная, но не жесткая, не мрачная и не язвительная улыбка. Впрочем, и не веселая тоже. — А если без шуток, я уже сказал — это не недоверие, а лишь первое мимолетное чувство испуга за дорогих людей. К тому же я сказал не конкретно о тебе, поскольку не ты ведешь весь караван и даже конкретно этот корабль. Я слишком много дурного слышал о турках. И читал вспоминания Вильяма Девенфорда — крестоносца, которому посчастливилось быть освобожденным из турецкого плена. — Милорд, наш предок был военнопленным. Мы же гости принца. Это немного разные статусы, вы не находите? Кроме того, из Стамбула не вылазит семейство венецианского дожа, Андреа Дорри. А они под покровительством его Святейшества. — Габриэль говорил спокойно. Он много слышал о принце Мустафе. Справедливость, верность и гордость были его спутниками. И несказанная любовь янычар. Ему не повезло в юности потерять трехмесячного сына. Но теперь у него была красавица дочь на выданье, и подрастал сын одного возраста с Томми. Втайне юноша надеялся на дружбу мальчиков. Она могла стать полезной. — Но мы не под крылом Его Святейшества и его защита не распространяется на родных, друзей и дальних знакомых тех, кому он покровительствует. — Генри пожал плечами. Неужели Габриэль не понимает таких простых вещей? — Впрочем, возможно, ты прав. Надеюсь на это. Но почему тебя так заинтересовало это приглашение? Оно снова задерживает нас и отдаляет время приезда в Индию. — Больных необходимо вылечить. Пополнить запасы. — Габи усмехнулся: — А если быть совсем откровенным, то рассчитываю на дружбу сына принца и Томаса. Да и дочка его… может пригодиться. — Истинно настоящий придворный змей. — Милорд, мы на правах гостей будем жить в посольском дворе. Граф Девенфорд внимательно и пристально посмотрел на приемного сына. Что-то в том неуловимо изменилось. Совсем вырос и возмужал? Что ж, возможно. И это было, в большей степени, хорошо. То, что у него были свои расчеты на доброе расположение турок… Что же — это тоже вполне неплохо. Уже лучше, чем необдуманные действия, продиктованные чувствами, а не разумом. — Хорошо. Только расположение принца нужно заслужить. Что ты знаешь о нем? Что его может заинтересовать? Драгоценности вряд ли, он и сам богат безмерно. Товары из Европы? Женщин наших этим нехристям, прости Господи, мы не отдадим. Книги, знания, ум? Габриэль покачал головой на все предположения отца и усмехнулся. — Дружба. Простая дружба, которой ему так не хватает в вечном соперничестве с братьями за право престолонаследника. Даже Барбаросса смотрит на него как на младшего товарища. А Мустафе хочется равенства. У него двое детей, его первенец погиб в младенчестве от болезни мозга. Старшая дочь, Наргизшах возраста Маркуса и сын Осман, он ровесник Томаса. Генри посмотрел на него чуть иронично, как на ребенка, сказавшего смешную, но нелепую вещь. Слова о смерти первенца воспринял внешне хладнокровно. — А мы явно ниже его по титулу. Так что равенства не будет. Даже то, что у него дети возраста моих — нас не уравняет. Да и не поверю я в "просто дружбу" с власть предержащими. И лучше, если знать о том, что им нужно, заранее. — Как угодно, милорд. Я не желаю быть разменной монетой снова. А Мустафа довольно справедливый человек. Ежели вас сие не устраивает, можете остаться на корабле. Вас не неволят. — Пожав плечами, юноша усмехнулся холодно. Он не простил отца за неверие и долго Генри придется прощение выпрашивать. — А не кажется ли тебе, что ты что-то путаешь, Габриэль? Или ты считаешь, что для меня мои дети — разменная монета? — Теперь голос графа был тих и ровен. Улыбка юноши, от которой веяло стужей, могла ввергнуть в шок и более храброго человека, чем Генри. — Разумеется, нет. Однако прошло то время, когда я скисал от одного звука твоего голоса. Сейчас я решаю, что лучше для моей семьи. А ты лежишь и выполняешь предписания лекаря. Или ты возразишь, что я нанес вред семье? Генри побледнел, чуть не задохнувшись. Шрам его побагровел, челюсти сжались так, что аж скрипнули. Лишь третий раз в жизни его охватывал тот гнев, от которого все перед глазами застилает не красная пелена, а белая. И второй раз это было по вине молодого человека, который стоял сейчас перед ним. Ибо в третий раз в жизни НАСТОЛЬКО задевали графскую гордость. Снова рушился только что установленный мир. И Стальной Граф — Генри Девенфорд понял, что смертельно устал. Они оба не могли понять друг друга, а молодой граф Пемброк, как всегда, привык, чтобы делали все, что он сказал или он хочет. Да и три года во дворце в качестве фаворита принца — где перечить ему смели, могли и имели право лишь королевская чета, сам принц и еще очень немногие — сказывались. А Генри просто смертельно устал бороться. Он мог сейчас сказать приемному сыну, чтобы тот не путал, что сыновья Генри — это семья Генри, а не Габриэля… Мог. Но не хотел, ибо устал от постоянных распрей. — Ты глупец, Габриэль граф Пемброк, — произнес он холодно и устало. — Тем не менее, как будто угодно, господин лекарь. — Угол губ вернулся в кривой усмешка, и Генри закрыл глаза. Разговор ничего доброго не дал, следовательно, и продолжать его не было смысла. Горделивая посадка головы говорила о вековом слое льда в душе юноши. Он лишь неторопливо вышел. Отца видеть не хотелось, совершенно. Кроме того, был уже виден порт. Скоро берег, изматывающее людей плавание прервется и они смогут отдохнуть наконец. Пусть и на чужбине и ненадолго. Генри пребывал в состоянии глухого усталого раздражения. Через приставленного к нему матроса передал повторно просьбу о священнике, отчего-то перепугав этим матроса.