Заложники любви. Заложники общества

Тем вечером Габриэль нежно обнимал жену со спины, стоя на палубе. Округливщийся живот девушки был его гордостью, там рос его ребенок, будущий граф Пемброк. Томас же и Осман настолько достали капитана своими как и почему, что тот взвыл. Легче было пять раз сразиться с пиратами, чем ответить на все их вопросы. — Идите к графу, господа. Генри стоял у борта корабля, положив руки на деревянную оградку и вглядываясь в темнеющее, полное огромных южных звезд небо. В голове его теснились воспоминания — о прошлых походах с адмиралом, о прошлом плавании, о так рано ушедшей супруге, и о том — как она встречала его из плаваний… Граф Девенфорд, на удивление, не был, что называется, морским волком, хотя по морям походил немало, многое из морской науки умел. И все же жизнь на земле для него была ближе. Размышлял он и о том, что теперь будет с ними со всеми. То, что покинули родину они уже навсегда, было понятно. И графу было горько, несмотря на то, что он никому и ни за что не признался бы в этом. Слишком долго он оттягивал "возвращение" к себе самому — к "Стальному графу Девенфорду" — жесткому, властному, хладнокровному, какого знали при дворе. Все же — пора. Услышав слова капитана, Томас прыснул. — Капитан, в ваших устах это звучит, как "идите к черту". — Мальчишка звонко расхохотался, хотя и перекрестился: негоже поминать нечистого, да еще и к ночи ближе. И потянул Османа за собой. — Пойдем, и правда, к… — Он осекся: слова "к отцу" едва не слетели с его губ, но Том вовремя остановил себя. Ведь отец Османа уже мертв, и наверняка юному другу Томаса было бы больно даже от этого слова. И мальчик продолжил, сумев "извернуться", — поищем графа, он и правда много знает — и про море тоже. Маркус стоял на марсовой площадке и в подзорную трубу оглядывал морские просторы. Он вызвался быть дозорным, но, по правде говоря, больше обращал внимание на корабль, на котором плыла принцесса Нергиз. А принцесса впервые в этот вечер, поддаваясь уговорам и беседам с отцом Домиником, несмотря на недовольство матери, стояла на палубе, сняв платок с головы. Бриз трепал её длинные волосы. Осман же кивнул, замечая старания друга. Вот уже четвертую неделю они в плавании, и граф Генри учит его английскому языку. Мальчик все больше привязывался к Девенфорду, ходя за ним хвостиком и таская Томаса следом. Сотни вопросов сыпались, как из многострельной аркебузы, по паре десятков в минуту. Вот и капитана они достали. Пробежав за новым другом, он увидел графа и на чистом автомате по-английски закричал: — Папа, почему бизань не поднимают в ветер? — Замершего Томаса он и не заметил. Генри обернулся на зов и удивление на миг отразилось на его лице. Осман редко называл его так, да и обычно замолкал, словно спотыкался на этом слове. И вот теперь — просто и свободно. Граф скупо улыбнулся. — Потому что это может оборвать ванты, а при сильном шторме — и сломать мачту. А вы уже весьма недурно говорите на английском, Осман, — одобрительно заметил он и кивнул. Томас был ошеломлён, но лишь в первый миг. Потом же глаза его засияли. — Папа, я… Можно я попрошу? — Мальчик явно хотел сказать что-то, только что пришедшее ему в голову. Ещё ни один десяток вопросов созрел в головенке мальчика, но он замолчал и только поклонился, благодаря за ответ. Уступив дорогу Томасу, юноша спрятал счастливую улыбку и красивый блеск абсолютного счастья в глазах. Осману оставалось только догадываться, что задумал друг. — Слушаю вас, Томас. — Граф Генри кивнул, показывая, что весь во внимании. — Папа, скажи, если… Если будет получено разрешение от отца Доминика и матушки Османа, возможно ли будет его крестить? Мы уже разговаривали с Османом… — И он согласен сменить веру отцов? — Поистине, эти дети уже второй раз удивляли его. Генри вопросительно посмотрел на мальчика-турка. Осман тяжело вздохнул. На самом деле ему очень тяжело далось такое решение. Очень… Слишком больно, слишком многое оставалось в таком случае в прошлом навсегда. Он принц османской империи, но если он станет христианином, то его ждёт не казнь через удушение шёлковым шнуром, а новая жизнь. — Я долго сомневался. Решиться было непросто, но я решился. — Вы уверены в своем решении, Осман? Истинно ли ваше желание, сможете ли вы искренне и сердечно поверить в Господа нашего Иисуса Христа? — Генри смотрел на мальчика внимательно и строго. Томас беспокойно нахмурился. Он разговаривал, рассказывал о Христе Осману так же, как прежде — с маленькими чернокожими невольниками в Африке. — Я уверен, даю слово, па… граф, — он все же одернул себя. Проповеди Томи мало чем могли помочь мятущейся душе. Спасение он нашёл в катехизисе. — Иисус Христос истинный искупитель, который отдал жизнь за всех людей. Это потрясающе. Необъяснимо… Я плакал, когда понял, что Господь знал, что его сын должен умереть ради спасения человечества. Это ли не высшая любовь и милосердие? — Да, вы правы, Осман. Это самая великая Жертва и самая великая Любовь. — Генри коротко кивнул. — И если вы приняли твердое решение, то, как только мы прибудем в Индию и сойдём на берег, я, как ваш… нынешний опекун обращусь к отцу Доминику с просьбой окрестить вас и принять в лоно христианской церкви. — Спасибо, граф Генри. — Юноша кивнул и вздохнул тихонько, словно отпуская прошлое и вечный призрак верёвки у шеи. — Томас… Спасибо. — Пальцы сомкнулись на перилах добела. Было настолько тяжело дышать, отпуская надежду на трон, с которой он свыкся и сжился. Теперь он по сути никто и титул для себя, матери и сёстры придётся зарабатывать самому. Томас положил ладонь на руку Османа, приободряя его. — Вы хотите поговорить ещё о чем-то, господа? — Генри посмотрел на обоих мальчишек. Затем положил руку на плечо Османа. — Вы можете спрашивать все, что угодно, Осман. Хочу сказать только одно: если вы решили принять христианство, то нужно будет выбрать себе и христианское имя. — Разве что… — мальчик внезапно застеснялся. Он на самом деле уже выбрал себе имя, но вот одобрит ли его граф и отец Доминик. — Я читал с Томасом про одного архангела, защитника. Я тоже буду защитником моей сестре и матери. Майкл, граф. — Робкая улыбка Османа и его пальцы нашли в невротическом жесте руку друга, сжав его кисть. Генри невольно вздрогнул. Майкл… Так они с леди Джулией назвали своего первенца, умершего почти сразу после рождения. И все же граф Девенфорд заставил себя улыбнуться. — Это хорошее имя. Достойное. Вы приняли верное решение. Что же, об этом мы подробнее поговорим позже. — Генри кивнул. И лишь теперь заметил стоящего поодаль священника. — И я сам поговорю с отцом Домиником о вашем крещении. Вы же, господа, идите спать, время уже позднее. — Папа, здесь — на юге — просто рано темнеет, но ещё не поздно, — рискнул воспротивиться Томас. — Пойдём, Томас. Я хотел с тобой поговорить. — Осман все же утащил друга за руку в их каюту и сел на кровать, чуть нахмурившись. — Ты заметил? Папа вздрогнул. Ему имя не нравится и он только из вежливости согласился, да? — Не знаю, — Томас пожал плечами. Граф никогда не говорил с младшими сыновьями о своем первенце. О нем знал лишь Габриэль, но это было давно. — Только папа из вежливости не обманывает. Он сам, конечно, жёсткий и суровый, но не обманщик. Осман… Я хотел… Давно уже хотел поговорить с тобой об одном деле. Ты только не обижайся на меня, хорошо? Мальчик кивнул. Просто ему так не хотелось ненароком обидеть доброго, хотя и строгого графа Генри, который понемногу заменял мальчику отца. Истосковавшийся по родному отцу, Осман тянулся к Генри, как травинка весной к солнышку. — Конечно, говори. Мы же друзья. — Я тут подумал… Если ты… Когда ты примешь христианство. Что ты скажешь на такое предложение, чтобы… — Томас замолчал, не решаясь произнести то, о чем он хотел говорить. Юный турок весь подобрался. Он очень опасался просьбы Томаса не называть графа Генри папой. Это было бы очень больно сейчас, когда он только начал оттаивать и снова верить кому-то, кроме маленького иностранца. — Томми, о чем ты? — Я понимаю, тебе непросто будет, но… Что ты скажешь о том, чтобы отец… Усыновил тебя? Как Габи в свое время. И мы будем братьями. Ты, я, Маркус и Габи. — Мальчик посмотрел на друга настороженно — не обидел ли? Ведь у Османа был любящий и любимый родной отец, но он же ведь погиб… А стать приемным сыном христианина — не будет ли это обидным? — Мой родной отец уже на небесах, несправедливо обвиненный в предательстве. Я всегда буду помнить его… И без совета матери я не смогу принять такое решение, как бы мне ни хотелось, Томи. — Он резко повзрослел за последний месяц, хотя мальчишество иногда лезло из него в виде любопытства, вполне свойственного. — Лучше скажи, ты заметил, как твой брат смотрел на мою сестру? — Да, я понимаю — это не просто и, наверное, без разрешения матушки не стоит. Да и… Я ведь не говорю, что тебе надо будет отречься от отца… Упаси Господи, или забыть его. — А затем Томас улыбнулся, чуть лукаво. — Ещё там, во дворце заметил. Но он не оскорбит ее чести ни словом, ни жестом — будь уверен, — горячо заверил мальчик друга. Мальчик подвинулся на кровати и чуть улыбнулся другу. — Сейчас я глава нашей семьи. И я бы разрешил твоему брату жениться на Нергис. Видно, что он искренне влюблен. — Совсем по-детски хихикнув, мальчишка снял с головы платок и растрепал волосы. — Зачем ты носишь это? — Томас кивнул на платок. — А твои матушка и сестра скрывают лицо. Мы когда к вам приплыли — леди Грейси леди Ивонна тоже закрывали лица. — Томас устроился рядом с Османом. Поглядел, улыбнувшись, — ему вспомнился их первый разговор перед отплытием. — Теперь ты не боишься морской болезни? — У нас так положено. До праздника обрезания мальчики не носят чалму. А меня ещё не обрезали, — юноша покраснел до корней волос, — а женские лица должны видеть только муж, отец, брат или сын. Так завещал пророк. Тихо фыркнув, Осман покачал головой и вытянул ноги. — Обрезание? Разве ты — еврей? — недоуменно посмотрел Томас. Потом покачал головой. — Если ты решился принимать крещение, тебе придется отказываться от прежних обычаев. Об этом, правда, тебе лучше поговорить с отцом Домиником — он про все это понимает лучше. — Нет, но у нас тоже делают обрезание, — Осман тяжело вздохнул, вцепившись в волосы и подбирая слова. — А ты представь, что тебя вырвали из привычного мира, сказали, что отец мёртв. И ты ищешь спасения… Хотя бы в вере. Непросто это все, друг. Томас молча обнял друга за плечи и прижал к себе. — Да, наверное. Ты не торопись ни с чем, подумай обо всем. Я не рассказывал, но… Я знаю, что это такое. — И внезапно встрепенулся, настороженно, словно боясь уронить что-то ценное и хрупкое. — Осман… — прошептал еле слышно. Мальчишка доверчиво, в поисках утраченного так рано тепла, прильнул к другу. На его признание невольное, поднял глаза. —- Откуда? У вас отец жив и… — переведя взгляд на друга, едва не задохнулся, — что? — Нам тоже говорили, что наш отец умер… Мы были в Африке и нас предали. Один барон. Отца избили, так, что я думал, что он умер. — То, что графа отправили на галеры, Томас все же рассказывать не стал. Все же это тайна отца. Да и то, что произошло с ними — самим Томасом и Маркусом… Стоит ли? Особенно, если учитывать, что Маркус влюблен в сестру Османа, а именно от Османа зависит их счастье. И мальчик решил сказать лишь то, что мелькнуло у него в голове, подобно отчаянной вспышке. — А что если и твой отец жив? Что, если твоего деда обманули зачем-то? Осману очень хотелось бы верить в несбыточную мечту. Вот только капитан янычар, ага, на глазах которого вынесли тело папы, не оставлял надежд. — Знаешь, я бы хотел в это верить. Но янычары не лгут. Они видели тело отца, вынесли его сами. Моего деда действительно обманули, отец никогда не готовил заговора против него. Больше его обвинить было не в чем. Мать моих дядей расчищала дорогу к трону им. — А если это был не отец, а кто-то очень на него похожий? Специально, чтобы обмануть всех — и янычар тоже. Могла же твоя… Мать твоих дядей, чтобы им дорогу расчистить, украсть его и заточить где-то, а подкинуть труп какого-нибудь бедняка, на него похожего. И тогда султана обманули, что твой отец замышлял заговор, а янычар Хайреддина — что твой отец убит. Надо попросить, чтобы к вам на родину послали голубя, вдруг он принесет добрые вести. — Томасу очень хотелось, чтобы у Османа было все хорошо. Пусть даже тогда Осман не станет ему братом… Но Томас уже знал, что такое потерять отца, и именно поэтому не хотел для друга такого же. Теперь, пытаясь убедить и Османа и самого себя, он чуть отстранился, хотя и продолжал обнимать его за плечи. — Отец был славным воином, с ним бы никто не справился. Да и как бы она украла? — Тихо покачав головой, ткнулся носом в плечо друга и судорожно вздохнул. — Я хочу быть твоим братом, но я так боюсь разочаровать твоего отца. Я плохо знаю ваши обычаи. — Юноша вытер лицо руками и налил себе воды из кувшина. — Отец строгий. Порой — очень строгий. Но вовсе не жестокий. А про обычаи я тебе все-все расскажу, что сам знаю. Многие взрослые я и сам ещё не знаю, да и многие церковные. Но за это незнание он ругаться не будет, ведь он понимает, что тебе непросто. — К строгости мне не привыкать. С семи лет я в янычарском корпусе состою. Но мне все равно страшно. — Сделав глоток, прикрыл глаза и откинулся головой к стене. Ему так хотелось с полным правом назвать Генри отцом, но он боялся. Боялся ошибок, осуждения, реакции матери и сестры. — Не бойся, — Томас улыбнулся, — я тебя в обиду не дам. А теперь давай и правда ложиться спать. — Ляжешь со мной? Мне отчего-то страшно сегодня. Вдруг дэвы морские во сне придут. — Мальчик обнял друга и отказывался отпускать от себя. Тяжёлый разговор был катализатором нервной тряски. — Тогда надо помолиться, и никто не пристанет и не навредит. Давай я тебя научу самой главной молитве. — Томасу было непривычно и даже неуютно ложиться спать без молитвы — пусть даже мысленной. — Давай. — Слова "pater noster"* зазвучали в каюте, хотя Осман постоянно коверкал латынь и сбивался. Но упорно исправлял сам себя, переспрашивал и читал строку заново, снова сбиваясь. Томас был терпеливым учителем, подправляя и не раздражаясь. Показал, как надо становиться на колени и складывать руки во время молитвы. Уже засыпая после молитвы, Осман обнял мальчика, пожелав тому добрых снов, и мирно засопел сам.