Заложники любви. Заложники общества

Габриэль выспался. Казалось, на всю жизнь вперед. Усмехнувшись тому, что один, он встал и переоделся. Кликнув матроса, спросил про отца и, услышав ответ, велел принести ключ от каюты ребят. Он сам справится. Одевшись как следует, он отпер каюту и снова запер ее изнутри. — А кто-то говорил мне, что пить нельзя. — Оглушительно чихнув, Габи вытер нос платком. На столе стояла одна опустошенная и одна ополовиненная бутылка. В руках графа крепко сжатый кубок чуть дрожал, на щеках виднелись уже подсыхающие следы слез. Услышав чей-то голос, Генри вскинулся. — Я велел никому не входить! — с ледяной яростью в голосе выпалил он. И, лишь поняв, кто именно вошёл, замолчал. Поднялся, торопливо подошёл, отставив кубок на стол. — Зачем ты встал, Габриэль? Тебе сейчас нужно лежать и поправляться. Опять не послушался. Ты почти никогда не слушаешься. — Горькая усмешка скривила губы, лицо от этого стало страшным. Ярость в голосе заставила отшатнуться бы и более смелого человека, чем Габриэль. Он вскинул на отца непонимающий взгляд и лишь его слова о непослушании резанули сердце. Раньше бы он непременно закатил истерику, а сейчас молча сгреб графа в объятия и что-то зашептал, как Томасу или Маркусу. Нежное, успокаивающее. — Не смей пить. Ты нужен мне, слышишь, Генри? Объятия сына заставили вздрогнуть. Вино всегда играло дурные шутки со Стальным Графом и почти никогда не приносило ни успокоения, ни облегчения. После вчерашнего разговора со священником и ночного "бдения" с вином Генри Девенфорд пришел к весьма горьким выводам. Он никогда не мог пойти против того, что считал правильным всю свою жизнь, против того, чему его учили; но теперь из-за своей твердости лишался самых дорогих людей. Это было больно. Но не менее больно было ощущение, что под ударами судьбы вся его прежняя непреклонность рушилась. Как прежде, когда ломался лёд сердца. То же, что сказал в полубреду Габриэль, снедало сердце графа Девенфорд, как пламя костра жжет еретика или колдуна. — Ну что ты, что ты, Генри? — тихо зашептал юноша, уводя его подальше от бутылок с вином, к креслу. Шаг за шагом, не размыкая рук и не отвлекаясь на собственное самочувствие. Осторожно и аккуратно усадить, чтобы не повредить ему. — Ты с ума сошёл так пить? Ты мне так нужен… — Опускаясь на колени, ткнуться лбом в горячие безвольные ладони и замереть, боясь пошевелиться. Тогда это сгинет, как сон. — Ты тоже нужен мне, Габи. — Еле слышный сиплый, сдавленный шепот. Поднять с пола, усадить к себе на колени и прижаться лбом к плечу молодого человека. Сейчас, выпив даже меньше того, чем когда это привело к безумию — в подвале дома Артура Лэнди — он говорил правду. Ту правду, которая, будучи осознанной, принесла боль, но отрицать которую граф Генри не мог. Запутаться пальцами в его волосах, прижимая к себе. Это был порыв чистого сумасшествия. И любви. Им так мало было отведено на любовь в Книге Судеб. — Я рядом. Я никуда не уйду, Генри. Слышишь меня? — Гладя его лицо пальцами, словно не замечал шрама. Для Габриэля он был все тем же статным графом, что кружил Честерфилд в вальсе по дворцовому паркету. — И теперь это не сон. И не бред. — Тихий вздох, Скупая, но искренняя улыбка. Генри поднял голову, посмотрел в лицо сына. И — легко коснулся губами губ. — И я буду рядом, мой мальчик. — Какой сон? — Габриэль не знал о том сне во время болезни мужчины. Мягко ответив на касание его губ, что поцелуем назвать тяжело, улыбнулся. — Так что тебе снилось? — Шалая улыбка то и дело была готова скользнуть на лицо Габи. Глаза светились тихим счастьем. Он многое бы отдал за то, чтобы сидеть вот так на коленях Генри вечерами. — Я тогда болел… Бредил. Как раз за день до того, как мы встретили флот султана. — Генри смотрел в глаза молодого человека. Снова вернулась боль. Но он устал бегать от нее, от себя. Устал трусить. А бегство было именно трусостью. — И мне снился ты. А потом я проснулся и ты сидел рядом. А потом мы снова поссорились. — Угол губ дернулся в горькой улыбке. — Что же такого тебе снилось, Генри? — распутывая пальцами его волосы, усмехнулся негромко. — Мы слишком часто ссоримся. — Заглянув в глаза мужчины, наклонился, накрывая его губы своими. Генри ответил на поцелуй, провел рукой по волосам Габриэля. Молча, но очень выразительно посмотрел в глаза. Чуть прикрыл веки и едва заметно кивнул. Он был почти уверен, что молодой человек поймет все без слов. Габриэль молча улыбался, слушая стук их сердец и прижимаясь к мужчине всем телом. Он понимал, что за сон такой отцу приснился. Сам частенько мучился подобными снами. — Вино по-прежнему нас мирит, — тихо шепнул на ухо любимого и улыбнулся. — Но нельзя же всегда полагаться лишь на него. — Улыбка графа была грустной. Мужчина покачал головой, провел рукой по волосам сына. — Мы погибнем оба, если не научимся… Впрочем, ты, по-видимому, уже научился… Примиряться и смирять гордыню. Мне нужно учиться у тебя. Но сейчас я, кажется, несколько пьян для обучения, а ты — болен. И тебе все же нужно лежать и лечиться. — Но лишь обнять крепче, коснуться губами виска. — Это грех, ты помнишь? — Расслабляясь в руках отца, издал тихий ликующий стон и ответил на объятие. К ночи ему непременно будет хуже и отец Доминик прочитает лекцию. Но это еще так далеко. Есть здесь и сейчас, где он счастлив. — У тебя уже получается. Раньше ты бы выпорол Маркуса за такое. Сейчас ты готов вести переговоры. — Повернул голову, поймав его губы своими. Он никак не мог нацеловаться. — Помню. Но на мне и без того много грехов. — Новая чуть горькая улыбка, тут же "запечатанная" новым поцелуем. Генри провел рукой по волосам сына, ощущая, как бешено стучит сердце, на миг усилив поцелуй. И лишь затем отстранился, разорвав поцелуй, но продолжая удерживать сына у себя на коленях. На мгновение Габриэль упал в кипящий омут его глаз, простонав имя Генри ему в губы. Отстраняясь с каким-то отчаянием, вжался лбом в его плечо, унимая накатившую дрожь желания. — Мой… Только мой. Никому не отдам. Мужчина коротко, чуть грустно улыбнулся. Он гладил сына по волосам и плечу. Затем коснулся губами виска и лба, определяя — есть ли до сих пор у молодого человека жар, или уже нет. — Я не хочу больше ссориться, Габи. И постараюсь не становиться причиной этого. — Я тоже, Генри. — Если его и трясло, то от пережитых эмоций и страсти, невыраженной. Он тонул в темных глазах, улыбаясь и мечтая, чтобы это длилось вечно. Мягкие любящие прикосновения… Ты нужен мне. Если это не любовь, то что тогда она? Взяв в свою руку кисть мужчины, принялся покрывать поцелуями каждый палец. — Тебе снова лихорадит. Ложись, мой мальчик. А то нам попадет от отца Доминика ещё и за это. — Мужчина улыбнулся, снова коснувшись губами виска молодого человека. Затем аккуратно ссадил Габриэля со своих коленей на кровать. — Я принесу тебе горячее питье и вина. Горячего вина. — Коротко улыбнулся. — Побудешь со мной? — Габриэль предпочел не спорить, только вздохнул. — Это не лихорадка. — Глубокий, пронизывающий до дна сердца взгляд в глаза мужчины и совершенно иная, легкая бабочка улыбки. Синие глаза светились счастьем. Падре наверняка заметит. — Ты безумец. И я становлюсь безумным рядом с тобой. — Генри улыбнулся. Он снова провел ладонью по волосам молодого человека. — Ты сам скоро станешь отцом, а ведёшь себя, как ребенок. — Это не было упрёком, укором или сетование, лишь лёгкая и добродушная — нечастое за последнее время — усмешка. — Я принесу тебе лекарство и побуду рядом. — В безумии моя сила. — Поймав его руку губами, все же отошел и открыл комнату, чуть улыбаясь затаенной, но счастливой улыбкой любящего и любимого человека. Вернувшись в постель, юноша принял самый благочестивый вид. Минут через десять в комнату графа Генри зашёл он сам и матрос, несущий на подносе кубок с горячим питьем. — Ваше безрассудство, Габриэль, порой достигает пределов границ. — Граф был хмур, но, поймав взгляд молодого человека, улыбнулся углами губ. Ему, как и Габи, уже не нужно было учиться лицемерить, а матросам и капитану вовсе не обязательно знать, что происходит между господами. — Вы обязательно меня выпорете, отец. Только немного позже. — В глазах юноши, обращенных на отца, было жаркое обещание и батальон чертей, маршировавших на бал. Матрос покинул комнату и запер ее по настоянию молодого господина. — Иди сюда. Сможешь выпороть. — Посмеиваясь, присел в подушках. Вот теперь Генри посмотрел на сына с упрёком, хотя и улыбнулся. Покачал головой и сел рядом на кровать. Протянул молодому человеку кубок с целебным напитком. — Выпей, мальчик мой. Не стоит нарушать предписание лекаря. Взяв протянутый кубок, выпил все без остатка и зачарованно коснулся руки отца. — Ты же мне не снишься? — Легкий страх пробуждения пробился через улыбку юноши. Коснувшись рукой щеки мужчины, замер. — Нет, конечно же, как и ты — мне. — Генри провел рукой по волосам молодого человека, а потом легонько потянул за темную прядку. А затем, чуть повернув голову, коснулся губами ладони сына. — Я буду с тобой, Габриэль, даже если не рядом на том же самом месте, где и ты. Но тебе и в самом деле нужно поправляться. Ответ вдохновлял, а неприятное ощущение развеяло сомнения о чудесном сне. — Так значит, я тебе снился? — Закусив губу, отбросил волосы назад и фыркнул, хлопнув по постели. — Мне надо выздоравливать, а кому-то отдыхать. Верно? — Голос стал мурлычущим. — Отдыхать, Габи. И — выздоравливать. — Граф легко усмехнулся и легко — как мальчишке — встрепал волосы сына. — Не отвлекаясь ни на что и ни на кого вокруг. Я подремлю рядом — в кресле. Даже не уйду в другую каюту. Только скажу отцу Доминику, что сегодня сам буду дежурить возле… больного… — Новая лёгкая усмешка. Отец его раскусил, и во взгляде на мгновение мелькнула досада, тут же уступившая место нежности. — Хорошо. Не оставляй меня надолго. — Поцелуй ладони Генри был долгим, глубоким и обещающим что-то невероятное. — Я буду ждать. — Послушно улегся на подушки, посмеиваясь и целомудренно сложил руки на груди. — Не хитри, — Генри рассмеялся — негромко, с искренним весельем. Наклонился и коснулся губами виска молодого человека. Затем выпрямился, укрыл его потеплее и вышел из каюты. Габриэль не хитрил. Он ждал своего человека… Говорят, что ангелы могут послать душу на мытарства земные несколько раз. А что, если они уже встречались? Он и сам не заметил, как задумался, сжимая пальцами одеяло. Граф Генри и в самом деле вернулся скоро. Прошел в каюту тихо, стараясь не особо шуметь и не разбудить сына, если тот уже спит. Опустился у кровати на колени, обратив взгляд на висящее над кроватью распятие, перекрестился и принялся почти неслышно шептать молитву. Габриэль не мешал отцу в обращении к Господу, только отрывисто шептал, повторяя за ним слова древней латыни. Осенив себя крестным знамением, юноша сел поудобнее и посмотрел на поднимающегося мужчину. — Генри… Только не леденей больше. — Ты ещё не спишь? А я побоялся тебя разбудить. Иначе поднял бы на вечернюю мессу, раз ты себя почти хорошо чувствуешь. — Граф чуть улыбнулся. Перекрестился, поднялся с коленей. Присел на край постели, посмотрев на сына. — Мальчики так и не возвращались. Видимо, заняли на том корабле твою каюту. Конечно, если ты не спишь в одной каюте с супругой. — Тихо хмыкнул. — Чувство юмора у тебя, Генри, сильнее, чем чувство жалости. — Тихо фырча, вылез из-под одеяла и свесил ноги с кровати, выглядя довольно забавно в длинной рубашке, со спутанными чёрными волосами и босыми ногами. — Прикажи принести лёгкий ужин, пожалуйста. — Желудок отозвался урчанием. — Я бы сказал, что превыше всего чувство долга. — По голосу было непонятно — шутит Генри, или говорит серьезно. Он открыл дверь и, кликнув кого-то из матросов, приказал принести ужин. И обернулся к Габриэлю, чуть улыбнулся. — Босой, в одной рубашке… Удивительно, что ты уже поправляешься, — буркнул насмешливо. Подошёл, накинул на плечи молодого человека свой камзол, а на ноги шкуру. Утро пришло неожиданно. Габи проснулся от ощущения того, что ему неудобно и затекла шея. Оказалось, он уснул на коленях отца, а тот так и просидел всю ночь, бедолага. — Генри… Генри. Ложись, отдохни. — Перебираясь на подушки, юноша освободил место графу и выделил целое одеяло от щедрот больного. Долгое время было тяжело. Коленям. А потом внезапно стало легче, будто сняли какой-то груз. И в сон пробился голос… Граф открыл глаза… И тихо зашипел, морщась, потому как ощущение, будто тебя всю ночь били, было, безусловно, почти привычным — за три-то года, но все еще крайне неприятно. Безумно болели спина и шея, даже повернуть голову было сложно. Вот что значит проспать, сидя всю ночь в одном положении. Рядом на кровати сидел Габриэль — встрепанный и заспанный. Генри скупо улыбнулся. — Доброе утро. Как себя чувствуешь? — Он поднялся, ругаясь сквозь стиснутые зубы, повертел головой, стараясь разогнать напряжение в шее. — Доброе. Только горло свербит и лёгкая слабость. А ты, судя по всему, так и не заснул? — Улыбнулся, слушая привычную и такую родную ругань. — Иди сюда, разгоним кровь, — протянув руки к плечам и шее мужчины, он слегка надавил, разминая затекшие мышцы. Да, больно и неприятно, но потом будет куда легче. — Спал я, не беспокойся… Оххх… — Генри сжал челюсти, удерживая стон. Естественно, сжатые "в камень" мышцы — это не исполосованная чуть не в мясо спина, но все же крайне неприятно. И все же граф улыбался, чуть насмешливо и все равно по-доброму, хоть и морщился. — Случись тебе потерять свои владения — упаси Боже — без денег ты бы все равно не остался. Я велю подать тебе завтрак и питье… Ох… Сам все же съезжу на ваш корабль, побеседую с дамами. Тебя оставлю на отца Доминика. И чтобы исполнять все его лекарские распоряжения. Тихо фыркнув на его заявление о выставлении счёта за лечение спины, Габи нежно погладил шею, успокаивая размятые мышцы и разгоряченную кожу. — Не больно? Сейчас будет легче. Походи немного и потянись руками и спиной. — Одевшись, не встречать же завтрак в сорочке, юноша наскоро умылся и причесался. — Обещаю слушаться падре. Лежать смирно и глотать противные лекарства. Граф натянул рубашку, надел камзол, привел себя в тот вид, который должно принять при посещении знатных дам — пусть это и не христианки, коротко улыбнулся молодому человеку. — Габи, ты можешь сделать то, что я тебя попрошу? — В разумных пределах, — отозвался юноша, пудрящий лицо, дабы скрыть болезненную бледность и синяки под глазами после простуды. — Что такое? Волосы никак не хотели ложиться в хвост, все время то горбы, то пряди оставались. Габриэля это начинало раздражать. — Давай-ка… — Генри усмехнулся, взял со стола гребень, встал за спиной молодого человека и принялся аккуратно пальцами распутывать спутанные пряди, а затем расчёсывать их. — Я хочу попросить тебя: подружиться с леди Ивонной. Не так, как ты говоришь — маска, а по-настоящему. Я ведь не заставляю и даже не прошу тебя полюбить ее. Я все равно остаюсь рядом, мальчик. — Он слегка коснулся губами виска сына, а затем принялся собирать расчесанные волосы в аккуратный "хвост". Наслаждаясь касаниями отца, Габриэль едва не замурлыкал, как большой кот, которого чешет за ухом хозяин. — Я искренне постараюсь, Генри. Обещаю тебе. — Даже глаза закрыл от удовольствия, намурлыкивая старинную песенку "У Мэри был барашек". — Хорошо. Я верю тебе. — Мужчина кивнул. Затем отстранился, положил гребень обратно на стол. — Ей что-нибудь передать? Кроме того, чтобы она не волновалась? Может, написать хочешь? — Передай, чтобы ела как следует и побольше лежала. И что я вернусь, как только меня отпустит болезнь, — повернувшись к отцу, чуть улыбнулся. — Но и тебя я голодным не пущу туда. Сначала поешь. — Хорошо, но есть мы будем вместе. Словно в подтверждение слов графа раздался несколько неуклюжий, короткий стук в дверь, и один из матросов занес в каюту поднос с завтраком на двоих. Поставив его на стол, парень поклонился, пожелал приятного аппетита и удалился. Как всегда перед едой, граф Генри тихо и быстро, но не частя проговорил молитву. Есть Габриэлю не хотелось, но уважить отца и сказать, что вот сейчас и это я буду есть, было нужно. Генри засунул гордость в карман, Габриэлю тоже стоило это сделать. — Аминь, — перекрестившись, юноша взял хлеба с сыром и налил себе горячего турецкого кофе. Принявшись за еду, Генри поглядел на сына. Скуповато улыбнулся. — Тебе стоит есть, чтобы набраться сил для выздоровления. — Вот так же бывало уговаривала маленького Габи приемная матушка — леди Джулия, когда тот начинал капризничать. Затем покачал головой. — Порой ты бываешь настолько безрассуден. И в кого такой уродился? Кристофер, несомненно, в юности был сорви голова, но все же не настолько. — Не очень хочется пока, — хихикнув в чашку на его замечание, отставил кофе в сторону и притворно задумался, на кого же он похож действительно. — В зеркале увидишь того, в кого я пошел упрямством. — Чуть игриво, дразнясь, зажал кончик языка между зубами, посмеиваясь. — Пемброки и Девенфорды всегда были упрямы и достигали своего, невзирая ни на что. Ухмыльнувшись, граф Девенфорд покачал головой. А затем кивнул, соглашаясь с определением их семейств. — Значит, ты вобрал черты обоих семей. — Следом завершил завтрак, произнес благодарственную молитву, поднялся из-за стола. Обнял молодого человека за плечи, коротко улыбнулся. — Отдыхай и поправляйся. Я постараюсь вернуться как можно скорее. — Коснулся губами скулы сына, а потом вышел из каюты, понимая, что если задержится, то уйдет ещё не скоро. Минут через пять с палубы раздались команды, послышался плеск воды, и лодка отвалила от борта. Юноша обнял отца и с видимым трудом разомкнул объятия с каким-то отчаянием в глазах. — Иди. Иначе я тебя не отпущу. Иди сейчас же. — Не смотреть, как он вышел, лечь и спокойно ждать падре. Звуки отчаливаемой лодки немного утихли, и юноша выглянул в окно, махнув отцу рукой.