Заложники любви. Заложники общества

Отец Доминик пришел где-то через полчаса. Постучавшись, лишь получив разрешение, вошел в каюту. Перекрестился на распятие над кроватью. — Как вы себя чувствуете, Габриэль? Нужно ли вам что-нибудь принести? Граф Девенфорд сказал, что вам стало получше, но сейчас… Или я побеспокоил вас, когда вы хотели поспать? Габриэль читал катехизис, когда пришёл падре. Оторвавшись от чтения, он улыбнулся священнику. — Ну что вы, святой отец, проходите. Я читал катехизис. — Отложив книгу, он с удовольствием потянулся до хруста. — Мне гораздо легче, просто есть не хочется, да и горло ещё щекотит. — Отрадно, что вы освежаете в памяти то, что многие забывают по прошествии лет. И приношу свои извинения, что отвлек вас. Вы вчера высказали желание поговорить… — Отец Доминик прошел в каюту, но пока не садился. — Я знаю, что для смягчения горла хорошо пить мяту, ромашку. В следующий раз, когда я принесу вам питье, добавлю их в отвар. Габриэль покраснел и заулыбался так, как может улыбаться только абсолютно счастливый человек, нужный, любимый. — Все хорошо, святой отец. Наверное, Господь решил, что хватит с нас страданий, и даровал покой измученным и истрепанным душам. Все хорошо… Настолько, что кажется сном. Отец Доминик посмотрел на молодого человека — почти ровесника, и мягко светло улыбнулся. — Что же, если в Воле Господней было дать радость, покой, мир и свет вашей душе — можно лишь благодарить Отца нашего за этот дар. Никогда не нужно горевать и предаваться отчаянию и унынию. Господь всегда знает, что нужно Его детям, и дает это нужное именно в тот час, когда приходит время. — Это такое счастье, что будто крылья за спиной, падре. — Габриэль и в самом деле улыбался пьяной от радости улыбкой. И словно бы взлетал… таким его отец Доминик ещё не видел. Видел сломленным, жестоким, предающим, преданным, расчетливым, но не парящим от счастья и заражающим мир вокруг своим теплом. Молодой человек, казалось, светится от переполняющих его чувств, невольно заставив священника улыбаться, но что-то подспудно мешало радоваться за Габриэля полно и открыто. Что-то, чему священник не мог найти объяснения, и что беспокоило его. И потому, наверное, впервые за довольно долгое время отец Доминик не знал, как ему поступить. Поздравлять, да еще — неизвестно — с какой именно радостью — лицемерно — он не мог, да и не хотел; но и спрашивать о причине радости не торопился. Ведь у любого человека может быть что-то свое, сокровенное, что можно доверить лишь Богу — лично либо на исповеди. Потому священник лишь уточнил, что в любой день и час, когда молодому человеку понадобится помощь — просто разговор ли, совет ли — он всегда может обратиться за этой помощью. Габриэль кивнул, но ответил о том, что уже достаточно нагрузил святого отца. Теперь он рад помочь ему самому, если потребуется. Заплетенные с такой заботой волосы графа строились по плечам, когда он радовался как ребёнок, получивший, наконец, долгожданный подарок. Он нужен, с ним будут рядом. Его любят… А что ещё нужно влюбленному, кроме взаимных чувств? Пожалуй, ничего. — Вы завтракали, падре? — Да, спасибо, Габриэль. — Священник кивнул. — Я успел поесть после заутрени, которую отслужил тут. Сейчас штиль, поэтому капитан разрешил всем матросам присутствовать на мессе. Вас не решились будить, вы сейчас нуждаетесь в отдыхе. Габриэль сомневался в психическом здоровье матроса, обнаружившего бы милую картину массажа поутру. Хорошо, что не решились, сохранил себе разум. — Сейчас уже все более или менее в порядке, падре. Как дела на других кораблях, как Иви? С ней все хорошо? У неё кружилась голова. — Вы ведь покинули корабль позже меня, Габриэль, — покачал головой священик. — Думаю, это об этом лучше будет спросить вашего отца, когда он вернется. — Ивонна, верно, с ума сошла от переживания. Сколько же я проболел, падре? Генри ее успокоит, надеюсь. — При имени отца лицо молодого графа озарилось улыбкой и счастьем. Чистая безграничная любовь. Священник уже знал, что граф Девенфорд весьма строг к своим сыновьям, довольно упрям в своих, порой, скоропалительных решениях. Ведь вот совсем недавно с отцом Домиником советовался — как ему быть? — наследник графа юный Маркус, а после и сам Генри исповедовался в несдержанности по отношению к детям. К тому же редкие беседы с молодой графиней Пемброк, которую беспокоило то, что после разговоров с приемным отцом ее супруг нередко пребывает в грустном расположении духа… Отец Доминик помнил все и знал много больше об этой семье, чем многие окружающие. Таков крест любого служителя Господня — много знать и помогать со сложившейся ситуацией, разрешая ее так, чтобы это было в согласии как с Волей Божьей, так и ко благу человека. — Значит, вы вновь примирились с графом, вашим отцом? - — отец Доминик улыбнулся мягко. — Это хорошо, Габриэль. Ссоры между близкими людьми — дело очень печальное, да и недоброе. А проболели вы всего лишь день и ночь. Когда по просьбе вашего отца я прибыл сюда, вас уже уложили, я напоил вас целебным отваром, и вы заснули. Сегодня же граф Генри попросил меня присмотреть за вами, а сам отправился на ваш корабль — передать известие о вас леди Ивонне и поговорить с теми дамами, которых мы взяли с собой. Так что ваша супруга будет в неведении недолго и, надеюсь, не станет беспокоиться очень сильно. В ее положении это может быть опасно. Впрочем, рядом с ней ее матушка. Она наверняка поддержит дочь и поможет ей. Габриэлю хотелось схватить падре и закружить его по каюте. Он только боялся, что падре запрет его после такой выходки в сундуке побольше. — Примирились, святой отец и… Пообещали друг другу понимание. — Выслушав сведения, тихо вздохнул и кивнул. — Спасибо вам за помощь, благодарю Господа, что вы встретились на нашем пути. Примирились и пообещали друг другу понимание. Эти слова были для священника, как глоток воды для того, кто мучился от жажды. Отец Доминик улыбнулся теперь уже вовсе радостно и, перекрестившись, негромко произнес Благодарение Господу за то, что эти двое людей — близких и дорогих друг другу, но бывающих порой такими упрямцами — все же нашли в себе силы и пошли на примирение. Также священник молился про себя, чтобы примирение это было если и не вовсе навсегда, то на очень долгое время. — Не беспокойтесь за свою супругу, Габриэль. Лишь молитесь, чтобы Отец наш дал ей крепость здоровья, дух же у нее тверд и силен. Габриэль присел наконец и перестал скакать по комнате сумасшедшей синицей. Отцу Доминику следовало бы рассказать о поцелуях, но как его огорчить, когда он так счастлив за них? — Вы умеете искренне радоваться за других, отец. Это огромная редкость. Даже жертва встречается куда чаще. Я благодарен Господу за вас. — Пригласив присесть и капеллана, юноша застенчиво улыбался, обнимая и тиская подушку. Ему явно было некуда деть руки. — Как же я могу не радоваться, если вы светитесь своим счастьем и так щедро делитесь им с другими, — негромко и мягко рассмеялся священник. Он сел на сундук в углу каюты — напротив кровати и улыбался, глядя на молодого человека. Затем взгляд его скользнул по рукам графа Пемброка. — Габриэль, могу я сделать вам один небольшой подарок? — Подарок? Мне? — Габриэль растерялся, не зная, достоин ли он подарка от падре. — Достоин ли я, падре… — Слабо улыбнувшись, юноша залился краской. Таких чистых искренних подарков он не видел ни от кого, кроме семьи, пожалуй. — Мне нечем отдариться… Разве что вот, — сняв с волос заколку, он протянул её священнику, — для наалтарного покрова. — Подарки дарят не для того, чтобы получить что-либо в ответ. — Священник улыбнулся, благодарно кивнул. А затем вытащил из мешочка-"кошелька" с пояса потемневшие от времени и частого использования четки. Заколку же, подаренную молодым человеком, опустил в мешочек до того, как вытащил оттуда четки. — Четки, — проговорил Габриэль, махнув волосами и убирая их с лица. Этот подарок точно пригодится, скрывать нервозность, к примеру. Взяв в руки тёплое дерево, юноша светло улыбнулся, благодаря священника. — А вы научите меня их делать? — Так уж были воспитаны сыновья Генри, ни минуты без дела и все сами. — Для того, чтобы их сделать, нужно уметь либо работать с деревом, либо с камнем, обрабатывать их. С камнем я и сам не умею. — Отец Доминик улыбнулся и кивнул. — Что касается дерева — попробую. А вот собирать научу, это просто. — Спасибо, — юноша искренне улыбнулся, но затем стало заметно, что на его лицо легла какая-то тень печали и лёгкой грусти. — Падре… Я о Маркусе беспокоюсь. Он в отчаянии и готов на все ради своей дамы. Да и Томми не отстает. — Ваш отец рассказывал мне об этом. — Отец Доминик чуть кивнул, лицо его стало задумчивым. — Единственным выходом из этой ситуации я вижу крещение обоих детей — и мальчика, и девушки. Конечно, об этом нужно беседовать с их матерью, а убедить ее тоже нелегко. Однако я уповаю на Господа, на то, что Он помог поступить правильно. — Падре, вы сами-то в это верите? Мусульманка, только что потерявшая мужа… Что-то я сильно сомневаюсь, что она пойдёт на предательство своей веры. — Откинувшись на стену, коей служил борт корабля, Габриэль вздохнул. — Она упряма и ей тяжело в её одиночестве и горе. — Я верю в то, что Господь укажет на правильный путь, и сделает то, что на благо Его детям, — серьезно ответил священник. — А ещё многое зависит от того, насколько эта женщина желает счастья своим детям. Их же счастье будет в принятии Христа в душу и, полагаю, не только из-за того, что девушка хочет связать свою судьбу с христианином. Габриэль серьёзно кивнул. Они ещё долго говорили о вере и её различиях, не замечая течения времени. А на корабле Габриэля тоже вовсю шёл серьёзный разговор. — Я не могу этого допустить. Брак с неверным, упаси Аллах, — Михринисса была рассержена, расстроена и удручена свалившимися на её голову новостями в дополнение к смерти любимого мужа. — Не будет этого, графы. — Скрестив руки, гордая дочь пирата подняла голову. Изъяснялась она на французском языке. — Леди… — голос графа Девенфорд был спокоен, ровен и безукоризненно вежлив, — вы полагаете, мой сын принесет дурное вашей дочери? Он сказал, что любит ее больше жизни, готов защищать от любых невзгод и напастей. И даже готов… насколько я понял его слова, не только остаться без наследства, если я не буду согласен на этот брак, но даже быть проклятым, ежели я в пылу гнева рискну на подобное. — О том, что он также не в восторге от того, что сын выбрал в возлюбленные и будущие супруги иноверку, Генри благоразумно промолчал, и даже тоном голоса и выражением лица не выдал этой мысли. Они с Михриниссой и четой Лэнди сидели в кают-компании, и Генри мысленно молил о том, чтобы своей вспыльчивостью не навредить столь странным переговорам. Вошедший в кают-компанию матрос поставил на стол поднос с чаем и сладостями и, чуть поклонившись и бросив на иноверку скрытый, но явно недовольный взгляд, удалился. — Это не положено. Это… Как это на вашем… харрам, графы. — Грейс вздохнула и перевела "грех". Успокаивающая улыбка женщины, кажется, подействовала на взбеленившуюся было мать принцессы. — Султанша, мы никоим образом не желаем причинить вреда Нергисшах-султан. Но ведь возможно крещение. — Гортанный фарси из уст Грейс звучал мягче. — Тогда Осман потеряет право на трон. — Если Осман вернётся, он лишится головы. И вы это знаете не хуже меня. Закон Фатиха… — О чем они говорили, оставалось тайной для мужчин. — А будучи крещёным, он сможет завоевать себе титул. Да и неужели вы думаете, что мы бросим вас? Михринисса подняла голову. — Пусть приведут моих детей. — Это уже на французском. Генри внимательно посмотрел на Грейс, скупо, но искренне улыбнулся ей и наклонил голову, благодаря тем самым за ее мудрость, поскольку, даже не понимая — что именно одна из потомков пиратов говорила другой дочери пирата — видел результат. Затем попросил послать кого-нибудь из матросов, а служанку, которую взяли в плаванье для леди Грейс и леди Ивонны, за Нергисшах. Грейс взяла за руку женщину, рассказывая ей на фарси о том, как она любила рыжебородого отца, на чьей палубе росла. У них оказалось общее детство. К моменту прихода принцессы и принца, женщины уже обменивались улыбками, как старые подруги. Осман-то свое удивление не выдал, а вот Нергисшах-султан явно была изумлена. — Мама? Вы звали нас. Томми решил не покидать своего друга, с которым, кстати сказать, они только что наблюдали за тем, как матросы выволакивали на палубу не очень большую — по меркам моря — рыбину, в затем пытались — залезши на марсовую площадку и попросив у дежурного подзорную трубу, —рассмотреть корабль, на котором плыл Маркус. Причем Томас рассказывал Осману о брате. Войдя в кают-компанию, Томас очень вежливо приветствовал Михриниссу и отступил на шаг, хотя уходить не собирался, вознамерившись поддержать друга, если понадобится. Генри коротко глянул на сына, чуть нахмурился. Поднялся по приходу Нергисшах, церемонно, по-военному коротким кивком поприветствовал девушку. Михринисса спросила что-то у детей на фарси и те наперебой залопотали, сбивчиво, прижимая руки к груди и будто бы умоляя. — Они просят разрешить крещение, милорды, — Грейс тепло улыбнулась графам и взяла мать принцессы за руку в жесте поддержки, которой ей так не хватало сейчас. Орлята выросли и пытаются встать на крыло. Отрывистая фраза и неверящие глаза детей. — Я благодарен вам за столь мудрое решение, миледи. — Генри отвесил низкий поклон — почти как королеве, прижав руку к груди. — С моей стороны я обещаю полную поддержку и опеку вашей семье, буде в ней возникнет нужность. Полагаю, вам стоит поговорить о столь серьезном решении с нашим священником, если это позволит ваша вера. — Моё единственное условие — отсутствие слез у моих детей на глазах. — Подняв голову, Михринисса вдруг ощутила давно забытый привкус соленого ветра и свободы. Той, которой так недоставало в гареме. — Вам ещё нужны матросы, граф Дьевьефьорд? — На море лишних рук не бывает, миледи. Но… Неужели вы сама… — Граф Генри не договорил, замолчав с вежливым удивлённым недоумением. Томми прикрыл ладошкой рот, чтобы не гикнуть — вовсе не аристократично — от радости, и лишь посмотрел сияющими глазами на Османа. — А что вас смущает, граф? Я выросла, качаясь не на руках матери, но на канатах бизани. Меня ласкали не мужские взгляды, а суровое полотнище паруса. Велите принести одежду матроса. Довольно затворничать. Грьес права, надо жить. Осман сжал пальцы Томаса, а Нергисшах покачнулась от избытка чувств и если бы не граф Лэнди, то лежать бы ей в обмороке. Генри велел Томасу кликнуть кого-нибудь из матросов, и когда в кают-компании появился загорелый обветренный высокий парень, граф приказал ему принести матросскую одежду — как можно более чистую. Не дело все же женщине, да ещё и знатной — как бы она не росла в детстве — носить просоленную морем и потом ношенную одежду. Затем, когда матрос умчался выполнять приказание, спросил у Грейс — есть ли у ее нюхательная соль — для Нергисшах, которую граф Лэнди уложил на небольшой диванчик. — Отец… Миледи… — Томас чуть поклонился Михриниссе. — С вашего позволения я передам это известие отцу Доминику и Маркусу? — Мальчишке явно не терпелось порадовать брата. — И, с вашего позволения, миледи, Осман — если, конечно, захочет, может пойти со мной. — Не торопитесь с известием Маркуса, Томас. Возможно, миледи Михринисса, миледи Нергиз и Осман захотят прежде переговорить с отцом Домиником, — осадил, чуть не подпрыгивающего от нетерпения, как жеребёнок на лугу, сына граф Генри. Принцессе под нос сунули склянку с солью, и она оглушительно чихнула. — Вы правы, граф. Для начала я бы хотела поговорить с вашим… — Падре. Благодарно взглянув на Томаса за подсказку, Михринисса кивнула: — С падре. Осман, помогите сестре и оставьте меня, мне нужно переодеться. — Вошедший матрос был как нельзя кстати. — Через некоторое время отец Доминик вернётся на этот корабль, миледи, и вы сможете побеседовать с ним. — Генри коротко поклонился и вышел из кают-компании, выведя следом и сына. Напомнил тому, что было дано обещание занятий по алгебре. — К тому же поможете Габриэлю, Томас — он немного приболел. С Маркусом же я побеседую сам. Артур, — обратился он к также вышедшему из кают-компании графу Лэнди, — могу я поговорить с леди Ивонной? У меня к ней есть небольшое словесное послание, — граф скуповато улыбнулся. Томас пробурчал, что все равно дождется Османа и вернётся на корабль с ним, и вновь ушел на палубу, наблюдать за матросами, уже разделывающими выловленную рыбину на куски прямо под солнцем. Нергис вышла с леди Грейс, слушая рассказ о ее предке, полной тёзке. Нисса же появилась на палубе спустя почти полчаса с отрезанными волосами и в одежде матроса. — Идемте, граф. Моей дочери плохо с утра, она не встает по причине дурноты. — Качнув головой, Артур повел мужчину в каюту леди. Граф Генри прошел в каюту Иви, чуть поклонился молодой графине Пемброк. — Ваш отец говорит, что вам дурно, миледи. Надеюсь, эта дурнота вызвана только лишь тем, что в вашем состоянии вы оказались на море, и по прибытии в порт ваше здоровье улучшится. Ваш супруг просил передать, чтобы вы как можно больше лежали и берегли себя. — Наследник графа доставляет немало хлопот, — тихо отозвалась из груды подушек девушка. — Я надеюсь, Габриэль здоров. Передайте ему, что мы очень скучаем. — Положив руку на живот, она погладила его, улыбаясь. — Габриэль почти здоров, хотя немного простыл, оттого и не смог прибыть самолично. Ваш наследник, видимо, весьма похож на отца даже теперь. — Генри чуть улыбнулся углами губ, отчего его шрамированное лицо исказилось, став вовсе некрасивым. — Но Габриэль очень просил вас не беспокоиться сейчас о нем, да и простуда лёгкая — уже почти прошла. Прежде у нашей семьи был лекарь Джон, теперь отец Доминик отменно справляется с лекарскими обязанностями. — Господь, храни его и всю семью. — Девушка присела, преодолевая приступ дурноты. — Эль рассказывал. Могучий старик, не боявшийся даже вас? Кажется, он запер вас в каюте, дабы вы мирились, — смех хрустальным колокольчиком зазвенел в помещении. — Эль рассказывал. — Могучий старик? — Генри суховато рассмеялся. — Что же, можно сказать и так. Резкий на слова, решительный и сильный духом. И впрямь никого не боялся, даже моего отца. Мне жаль, что он не дожил до того дня, когда смог бы принять наследника второго своего любимца. Леди Ивонна, я должен буду скоро вернуться на свой корабль, чтобы вернуть сюда отца Доминика. Есть ли у вас какие-нибудь поручения к Габриэлю или пожелания ко мне? — Пусть скорее возвращается к нам, но только полностью здоровый. Мальчишка… Сигануть в ледяную воду. — Улыбнувшись, она обессиленно откинулась на подушки, сглатывая тошноту. Беременность протекала тяжело, но Иви не жаловалась. Служанка тихонько попросила милорда идти, госпоже снова дурно. — Отца Доминика бы сюда, — вздохнула женщина, — или сестру графини, монахиню. — Я попрошу отца Доминика, чтобы он зашёл к вам, миледи. — Генри коснулся губами пальцев молодой графини Пемброк. — И потороплю Габриэля вернуться, если он вовсе поправился. Вы же тоже поправляйтесь. Выйдя из каюты, Генри разыскал мальчиков и вместе с ними сел в лодку, возвращаясь на корабль. Однако, дождавшись, пока Томас и Осман поднимутся на борт, и велев передать привет от леди Иви и попросить отца Доминика вернуться на корабль и поговорить с леди Михриниссой, сам приказал матросам поворачивать лодку к кораблю адмирала Фергюсона, где служил Маркус. Когда Габриэлю доложили о привете от Иви и передвижениях Генри, он расфыркался в подушку при святом отце, не сдержавшись. — Почтовый голубь, не иначе. — Нервная дрожь отпускала. Исповедоваться и расстраивать отца Доминика он не хотел, поскольку видел, насколько радостно осветилось его лицо от их примирения. Никто не знал, каким было это примирение, и в каком ключе подавать — решать было только им двоим. — Езжайте с Богом, падре. Думаю, что через день-два я уже буду на своем корабле в полном порядке. — Я надеюсь, что оставляю вас в здравии, Габриэль, и под чуткой заботой умелого лекаря. — Отец Доминик улыбнулся, чуть кивнув в сторону стоящего тут же Томаса. Мальчишка так же прыснул на подобное определение его отца. И тут же легонько подтолкнул Османа и кивнул в сторону отца Доминика. Осман, стесняясь присутствия старшего брата Томаса, покраснел и что-то пробубнил. Габи усмехнулся и с позволения святого отца удалился в каюту, дабы не смущать мальчика. — Дядя Доминик… — Он не знал, как правильно обратиться к духовному лицу, — мама разрешила и я хочу креститься. — Улыбнувшись, мальчик просиял немного, хотя стоял покрасневший до кончиков ушей. — Падре, — еле слышным шепотом подсказал Томми, стараясь теперь даже не улыбаться, чтобы не обидеть друга. — Духовных лиц в христианстве называют "отец", — священник мягко улыбнулся. — Либо падре, как верно подсказал Томас. — Теперь улыбка была обращена к сыну графа Генри. Тот смущённо хмыкнул и потупился. Отец Доминик продолжал, указав мальчикам на кровать, тем самым предлагая им сесть, сам же занял место на сундуке. — Если вам так будет не очень трудно, Осман. Мне радостно слышать вашу новость. Могу ли я узнать, что именно сподвигло на принятие этого важного для вас решения? И знаете ли вы, насколько сильно изменится ваша жизнь, когда вы примете крещение? — Спасибо, падре, — ещё больше смутившись, мальчишка надолго замолчал, пылая лицом как сигнальный ночной костёр. — Понимаете, падре… Христианство спасёт мою душу. И моё бренное тело. Принимая веру во Христа, я больше не имею права на трон. И я буду спасен, после смерти я попаду в Рай, увижу Христа и смогу сказать ему спасибо за спасение всего человечества, за его жертву, его любовь к нам. Я не совсем понимаю и прошу вас объяснить мне все изменения. — Для того, чтобы рассказать о всех различиях, мне нужно знать о вере мусульман больше, чем я знаю. — Отец Доминик с мягкой улыбкой посмотрел на мальчиков, устроившихся на кровати — Томас потянул за собой Османа, усевшись. — Но главное различие ты, верно, уже знаешь. Мусульмане считают Господа нашего — Иисуса Христа, Сына Божия только лишь одним из пророков и не признают Его Жертвы. Также мусульмане не признают истинности мессы. Это что касается именно веры. Есть ещё немало различий в прочих частях верований. — Но я признаю, отец. Признаю, — мальчик говорил с такой горячностью, словно был готов на колени кинуться, лишь бы ему поверили. Спрятав лицо на плече друга, тяжело вздохнул, ощущая непрошенный горький ком в горле. — Поверьте мне, падре, прошу вас. Я хочу стать христианином. — Я верю тебе. Что ты, откуда такое беспокойство? — Отец Доминик поднялся с сундука, подошёл к кровати и, присев на корточки, взял руки мальчика в свои ладони, посмотрел на него серьезно и открыто. — И твое искреннее желание принять крещение - свет для твоей души и радостно мне. — Мне страшно, отец Доминик. Страшно оставаться мусульманином. Этот призрак шелкового шнура на шее висит за моими плечами до сих пор. Христос нас спасет, мы верим. — Уткнувшись в плечо уже капеллана, затрясся, хотя и не зарыдал вслух. Воины не плачут. — Христос убережёт тебя, и по Его Воле у тебя будут защитники и на земле. — Отец Доминик провел рукой по волосам мальчика. Томми сидел притихший, но было видно, что он и сам готов защищать своего друга. — А… А меня не будут дразнить и попрекать тем, что я предал веру предков, падре? — Было видно, что это главный вопрос, который очень сильно мучил мальчика, долгое время не давая ему решиться и сделать шаг вперёд. Воспитанный в мусульманстве, с младых ногтей бегающий в янычарском корпусе, он сомневался. — Ну что ты, конечно не будут, — уверенно проговорил отец Доминик. В самом деле, кто будет упрекать того, кто принял Веру Христову? Даже в Европе подозрительно смотрели на выкрестов-евреев, но менее — на принявших христианство мусульман. — Если кто-нибудь посмеет дразнить тебя, я сам вызову того на дуэль. — пылко воскликнул Томас. Но тут же смешался под полным мягкого укора взглядом священника. — Тебя не станут упрекать, Осман, — повторил отец Доминик. И поинтересовался: — Ты знаешь о том, что тебе придется сменить имя и взять христианское? — Да, я уже выбрал. Имя архангела защитника воинов и моряков. Михаэль, Майкл, падре. — И тихо добавил: — Если это можно выбирать. - Смешавшийся совсем мальчик замолчал, забившись в клубочек в руках святого отца, исподволь ища защиты и одобрения своему решению. Сжав рукой ладошку Томаса, он мысленно благодарил его за поддержку. — Это достойное имя. Ты очень хорошо выбрал. — Отец Доминик ободряюще улыбнулся мальчику, обняв его и гладя по волосам. — Раз ты не младенец и сам принял решение о крещении, то имеешь право выбрать и имя, и тех, кто будет твоими крёстным отцом и матерью — твоими восприемниками во Христе, теми, кто помогут родиться твоей душе. А ещё я хочу знать, много ли ты знаешь и хорошо ли понимаешь о христианстве? — Я бы хотел, чтобы моими крестными родителями стали леди Ивонна и милорд Генри. Я пока знаю не так много, но Томас рассказывает мне каждый вечер, а ещё я читаю постоянно катехизис и Библию. Но пока часто путаюсь и Томас мне помогает разобраться. — Мальчик улыбнулся и вздохнул, вытирая непрошенные слезы. — Когда вы с Томасом не сможете ответить на какие-либо важные вопросы и если не найдете ответов в катехизисе, ты можешь прийти ко мне, если пожелаешь. Но ты сейчас делаешь всё правильно, и я уверен, ты будешь хорошим христианином. — Отец Доминик улыбнулся. Поднялся, вновь садясь на сундук. Жарко закивав, мальчик прижался к другу, улыбаясь и соглашаясь. — Спасибо, падре. Я обязательно приду, когда не пойму что-то. — От похвалы мальчишка зарделся и покраснел до почти бордового цвета. Это было приятно, но так смущало. — Есть ли у тебя сейчас какие-нибудь вопросы, на которые ты хочешь получить ответы? — Глядя на мальчика, отец Доминик перекрестился, улыбнувшись так же светло и радостно, как и в то время всего пару часов назад, когда видел счастливого примирением с отцом Габриэля. Томас на минуту сжал руку Османа, шепнул: «Я сейчас вернусь», и выскользнул из каюты. Пробежался по палубе, огляделся по сторонам. Не заметив брата поблизости, полез по вантам, чтобы добраться до марсовой площадки и оглядеться уже сверху. — Пока нет, святой отец Доминик, - покачав головой, юноша ответил такой же светлой и радостной улыбкой священнику. Кивнув почти брату, он стащил с головы чалму и встрепал волосы, вдыхая полной грудью, словно с его плеч свалился огромный камень. — Нет-нет, я не святой, не называй меня так. — Священник покачал головой. — Святым можно называть Святейшего отца — Папу — первосвященника и епископа Рима, либо человека, который живёт безгрешно, либо кто успешно справился со своими пороками и искушениями. Немногие люди сейчас могут называться истинно святыми. — Хорошо, падре, — кивнув, юноша с интересом посмотрел на священника, улыбаясь. Ему было интересно слушать отца Доминика и его объяснения почти так же, как интересно слушать Генри, который рассказывал про корабли и моряков. — Спасибо, падре. Вы поправляйте меня, пожалуйста. — О чем ты хотел бы ещё узнать? Или пока что с тебя довольно? Много знаний тоже сложно уложить в сознание, все должно приходить в свое время и в должном количестве. Пища духовная должна быть в равной мере достаточной, как и пища телесная. — Габриэль… Габи… — Не обнаружив брата и сверху, Томас спустился и пробежал в каюту отца, надеясь найти Габриэля там. Юный турок помотал головой и вовсе в смущении замолчал. А Габриэль только-только мирно заснул, набираясь сил, как в его каюту влетел маленький ураганчик с его именем на устах. — Томми, что такое? — Заспанный, но счастливый парень вздохнул и подвинулся на кровати, улыбнувшись. — Не смущайся. — Отец Доминик улыбнулся. — Если ты устал — об этом можно сказать. Даже воины порой устают, и это не плохо. Все мы — люди, создания Отца нашего слабые и лишь идём к тому, чтобы быть сильнее духом и телом. Я пока что оставлю тебя на случай, если ты захочешь один подумать обо всем или просто подремать. А потом, когда ты будешь готов, мы поговорим дальше. Храни тебя Господь. — И, перекрестив мальчика, священник вышел из каюты. Пройдя к борту и подняв голову к небесам, благодарно и радостно улыбнулся, перекрестился. — Благодарю Тебя, Боже Всемилостивый.