Заложники любви. Заложники общества

Обед семьи был прерван запыхавшейся приземистой женщиной с грубоватым голосом - Да пустите, остолопы! - Войдя в покои начальника стражи, акушерка торжественно улыбнулась - Милорд Габриэль, у вас родились сыновья. Габи так и застыл с лепешкой во рту, которая аж выпала от таких новостей. Стремительно поднялся на ноги, отложив еду и не глядя ни на кого, побежал в покои супруги. Генри с облегчением перекрестился, вздохнув. Все же, рождение двойни - это и в самом деле весьма сложное и большое событие. - Хвала Господу. - Произнес негромко. Затем перехватил подорвавшешося было бежать за Габриэлем Томми. - Остановитесь, милорд. Пусть Ваш брат побудет с супругой наедине. Маркус так же перекрестился и с чуть смущенной улыбкой посмотрел на Нергизшах. - Вот видите, Звезда моего сердца - с принцессой Авани все в порядке, благодарение Господу. И Вам больше не нужно волноваться. Отец Доминик стоял на коленях неподалеку от широкой кровати с балдахином, откуда совсем недавно раздавались женские крики, а теперь слышался пронзительный двухголосный младенческий басок. Габриэль попросту ураганом ворвался в покои супруги и опустился на колени перед усталой, измученной, но улыбающейся женщиной, держащей на руках два пищащих свертка. - Иви...- Кажется, он даже отца Доминика не заметил. - Дорогая. - На глазах молодого мужчины блеснули слезы, когда он поднялся и сел рядом с девушкой, заглядывая в сверток. Младенец был похож на нос. Просто потому что больше ничего видно не было. - Ты принесла мне огромное счастье, дорогая Отец Доминик был погружен в молитву. Он знал, что роды были трудными, и что леди Ивонна чуть не потеряла одного из своих сыновей, да и сама была слаба. И оттого с искренним даром души и смирением молил Господа даровать здоровье и крепость тела и молодой матери и новорожденным. По щекам священника текли слезы, губы неслышно шептали слова молитвы. Мужчина не мешал падре молиться, взяв детей у жены и бережно целуя ее щеку. Слабо улыбаясь в полусне, Ивонна вздыхала и постанывала от остаточной боли, пробегавшей по низу живота. Когда священник перекрестился, Габриэль решился потревожить - Отец Доминик. Как они? Как прошли роды? Все ли в порядке с детьми и Иви? - Тихо шептал, боясь разбудить детей и не зная, что первую неделю дети не слышат во все - Теперь все хорошо, Габриэль. Милосердие Божие и Его любовь к детям Своим велики. - Священник поднялся с колен, улыбнулся, глядя на светящегося от счастья молодого человека. - Леди Ивонне нужно отдохнуть и поспать. После этого я бы посоветовал провести обряд крещения - как можно скорее. Безусловно, крестить сыновей нужно как можно скорее. Габриэль кивнул и поцеловал смешные пуговичные носики, чем вызвал вопли больше походящие на мяукание. - Дай мне - Слабый голос с кровати потребовал детей, и мужчина передал ей свертки - Вам надо отдохнуть, миледи. - Священник чуть улыбнулся, перекрестил новорожденных и молодую роженицу. Затем посмотрел на новослучившегося отца. - Уговорите Вашу супругу поспать, Габриэль. Сами же... Как Вы себя чувствуете? Не нужен ли отдых и Вам? - Какие они все же крохотные - Габи восхищенно смотрел на чудо рождения новой жизни - Нормальные они. - Сварливо и сонно сквозь причмокивания малышей донеслось с кровати. Мужчина фыркнул и кивнул на слова святого отца, мягко целуя жену и прося ее отдохнуть. - Мне ...странно, падре. Такие крошки. - Как высказать всю глубину чувств. - И у них уже есть душа. - Священник тепло и счастливо, понимающе улыбнулся. - Это уже люди. Дети Господа нашего. И они - Ваши сыновья. И Вам это необычно, верно? И непривычно тоже. Но Вы будете хорошим отцом, Габриэль. Вы ещё молодые, чтобы ворчать, но уже пережили многое, чтобы у Вас появился жизненный опыт. - Ворчание это к Джошу, - показал святому отцу на гостиную, дабы не беспокоить миледи. Кормилицы рядом если молока не хватит. - Прав отец. Везет нам на ворчливых слуг Отец Доминик вышел из спальни молодой женщины, следуя за Габи. Улыбнулся. - У вас хорошие слуги, Габриэль. И нынешние и прошлые... - Он вздохнул, перекрестился. Ведь принимал последний вздох стариков Джереми и Джона, отпевал Герберта. - И Господь тесно сплел судьбы нашей семьи с вашей судьбой, падре. - Хмыкнув, качнул головой, - я помню не все. Разрозненные куски в голове как мозаика цветных стекол, но постепенно они начинают складываться в картину. Помню, как мы с вами встретились. Помню, как вы ухаживали за нами в плавании - Что же Вам напомнить, Габриэль? Я ведь обещал Вам рассказать, но из-за всех событий, что здесь происходят, так пока и не успел. Хотя, пожалуй, Ваш отец знает больше меня и более полно обрисует всю картину Вашей жизни. А я лишь смогу дополнить то, чего не знает он. Я плохо помню те три года, когда мы вернулись из Африки. Ивонна на меня кричит. Отец...он страшно молчит укоряюще. И братьев нет. Но место вокруг роскошное. И юнец рядом со мной... - Габриэль присел на одну из танкеток дворца. - Это был наследный принц Англии Эдуард. Он приказал отправить Вашего отца и братьев в рабство. А с леди Ивонной вы тогда ещё не были обвенчаны. Я знаю - что было с Вашими братьями, но мало знаю, что было с Вами и Вашим отцом, Габриэль. - Священник сел рядом, положил руку на руку молодого человека. - Вашей семье выпали страшные испытания. Давно и надолго. - Испытывает Господь нас на прочность, но от этого вера в светлое лишь крепнет, падре - Тихая усмешка появилась на губах молодого мужчины. - И не Вы ли стали столпом и оплотом нашей веры в чудо, спасающее нас не раз и не два? Я благодарю Господа за нашу с Вами встречу - Улыбнулся и перекрестился, прикрывая глаза - Я лишь следую Велению и Зову Господа. - Отец Доминик смущённо улыбнулся. - Но ведь разговор сейчас не обо мне, верно? - Верно, падре. - Молодой человек вздохнул. - Я не совсем уверен, хочу ли я это все вспоминать. Там явно ничего светлого нет. - Фыркнув, он откинулся на стену и покачал головой. - Да, Габриэль, насколько я знаю, Вы правы. - Священник тихо вздохнул, согласно опустив голову. Он и в те времена не верил слухам, которые ходили о молодом графе Пемброк - о его предательстве и поступке Иуды. И был безмерно счастлив и благодарен Господу, что оказался прав и сохранил веру в душу Габриэля. Но слухи эти - через годы и расстояния могут дойти до ушей молодого человека, об этом может - случайно, разумеется, напомнить кто-нибудь из присутствующих, тех, кто был свидетелем или участником прежних событий... И перед священником сейчас вставала очень нелёгкая задача - донести то, о чем говорили и судачили некоторое время назад в Лондоне. Нелегкое дело. Отец Доминик подавил тяжёлый вздох. - Но знать нужно не только хорошее, но и дурное, и грустное, ибо все это - наша жизнь. - Расскажите, отец Доминик. Ведь если я совершил что-то не очень благое, то мне стоит знать и о своей мотивации поступков. - Прикрыл глаза и тихо вздохнул, вставая с танкетки и отходя к окну. - Господь не зря посылает нам испытания. Это лишь укрепляет веру. Ибо сказано "Бойся слез обиженного тобой. Ибо он будет просить о помощи и Я помогу ему". Священник также поднялся и теперь следил взглядом за отошедшим к окну графом. Он прекрасно помнил пылкость и даже вспыльчивость молодого человека и понимал, что тот может, услышав последующие слова, либо обидеться, либо начать обвинять и корить себя в том, в чем - как был уверен отец Доминик - не был виноват. И лишь молился и надеялся, что возродившийся теперь духом Габриэль не станет, что называется, перегибать палку. Отец Доминик молчал, склонив голову и молясь о том, чтобы Господь дал ему умение и нужные слова, которыми священник сможет обратиться к молодому человеку, не навредив ему тем самым. Молодой человек повернулся и слегка улыбнулся. «Укрепи меня, Господи, в решении моем, ибо путь наш на земле нелегок и полон испытаний». - Смело говорите, отец. Что бы я ни услышал, я останусь спокоен. Тяжелее, чем мне было, вряд ли будет. Да и мне кажется, что рабство было расплатой за то, что я натворил что-то там, в прошлой жизни. Отец Доминик подошёл, положил руку на руку молодого человека. Мягко улыбнулся. - Вы полны решимости и правильной твердости, Габриэль. И мне отрадно это видеть. Благодарение Господу. - С той же улыбкой светлой радости и благодарности он на минуту склонил голову. А потом снова посмотрел на Габриэля - прямо в глаза. - Вы пожертвовали своей свободой ради жизни своих отца и братьев, Габриэль. Но многие считали, что Вы их предали. Предали. Это прозвучало как удар, как пощечина. Молодой граф высоко поднял голову и прикрыл глаза на мгновение. Подсмотренные у отца жёсткость в чертах и заострившиеся скулы, железная спина с абсолютно прямой осанкой, и мертвенно побелевшие губы. - Вы тоже так считали, падре? Что я способен на предательство? - Почему так важно знать мнение этого священника, было непонятно. Отчего-то хотелось ему сумасшедше доверять. - Нет. - Твердо, уверенно и честно. Чуть сжать руку молодого человека, давая поддержку. - Я знал, что это не так. Господь вложил в Вас честную и открытую душу, Габриэль. И вот это я знаю. Я видел Ваши глаза, когда все произошло. В них были боль и решимость. Те, кто предают... В них бывает решимость, но не бывает боли и решимости одновременно. - А братья? Я знаю, что отец перенес рабство...Но Маркус и Томас? Они считали меня предателем? - Лёгкая усмешка с оттенком злости на самое себя, что допустил это, что позволил вообще этому случится. Разве не было иного выхода? Чтобы не считали Иудой, не звали за глаза предательской псиной. - Скажите, отец Доминик... Был ли у меня другой выход? - А не успокоение ли это собственной совести, Габриэль? - Не знаю, Габриэль. - Священник вздохнул. Он заметил перемену во взгляде и поведении молодого человека, и корил себя за это. Но не ответить или соврать... Это было невозможно. - Я не знаю всего, и не могу ответить на этот Ваш вопрос. Но только... Вы искупили и те слухи, что ходили о Вас. Своим поступком и его причиной. Ведь "кто отдаст жизнь и душу за други своя - сбережёт ее". А Вы отдавали свою свободу... И, возможно, свою душу и жизнь за своих родных. Я не видел Вас воочию тогда, но знаю, что Вы были в страшных условиях. И видел Ваши раны от когтей диких животных и оружия. - Новый тихий сочувствующий вздох. - Вам нелегко пришлось, Габриэль. И тогда и теперь. - Пусть прошлое и остается в прошлом, отец. Необходимо жить дальше. Учиться жить вдали от Родины, но с близкими людьми. Выживать мы уже научились. Остается научиться жить. - Тяжелый смешок сорвался как каменная лавина, погребающая под собой живое и легкое и оставляющая только гордость, которая заставляет жить дальше. Габриэль и сам не замечал, как становился все больше похожим на графа Генри - Я рад, что Вы с нами. Однако, ходят слухи, что в местном приходе не хватает священника. В Вашем приходе, в родном. Я все понимаю... Просто мальчишкам будет тяжело с Вами расстаться. Да и всем нам. Вы член нашей семьи, пусть не по крови, но по духу, падре - А вот это не слухи, Габриэль. Это правда, увы. Несколько священников нашего здешнего прихода сильно больны или уже не могут исполнять свой долг по причине возраста. И меня просили вернуться. Но это вовсе не значит, что я оставляю вас всех, вашу семью. Просто вы вольетесь в нашу церковную семью прихожан, не иначе. А я только переберусь на житье ближе к храму, только и всего. И я буду рад окрестить и Ваших детей, Габриэль, и Ваших будущих родственников, и обвенчать Вашего брата с мисс Нергиз. Надеюсь и молюсь, чтобы Господь послал мне эту милость и это служение Ему. - Они еще не выбрали себе имена? Я детям выбрал и надеюсь, что Вы одобрите, падре. Доминик и Франциск. - Тонкая усмешка "Придворного Змея", всегда умевшего посмеяться над обстоятельствами. И даже над такими, как рождение сыновей, названных теперь именами отцов основателей монашествующих орденов, к одному из которых прочно прилипло "Псы Господни" и "Гончие Господа". - Я понимаю, что не оставляете. И все же тяжеловато будет не нам, взрослым. а мальчишкам. Они знают, что в любой момент могут прийти и получить помощь в своих детских вопросах. Понимаете? - Они думают об именах Кэтрин и Патрик. Правда, мальчик сначала хотел взять иное имя, но раздумал. Как сейчас они в раздумьях и о крестном отце и о посаженом - ведь отец бедной мисс Нергиз был убит, да и был мусульманином. А что до мальчиков... Габриэль, неужели Вы подумали, что я смогу оставить их? - И снова - мягкая теплая улыбка. - Никогда, покуда Господь позволит вести их и окормлять. Ни их, ни вас всех. А прогуляться от дворца до храма им будет только приятно и интересно. - Отец Доминик негромко рассмеялся. Потом стал чуть серьезнее. - Да и полезно - порой стоит успокоить мысли и чувства, особенно - перед исповедью. Они ведь уже вступают в эту пору, когда им будет должно исповедоваться. И нужно будет умение понимать - какой поступок - лишь детская шалость, а какой - уже проступок, за которым должно быть более серьезному воздаянию. Габриэль усмехнулся. О да, эта детская шалость, коей она считалась в Индии, с тигренком, в Англии непременно потребовала бы порки. В отдаленном коридоре что-то зазвенело и послышались сдавленные ругательства голосом адмирала. Габриэль и вовсе расфыркался. - И почему мне кажется, что причиной потока словесной гадости от адмирала стал питомец мальчишек, падре? - Эта полосатая несносность успела допечь весь дворец. То занавеси подерет, то вазы опрокинет, то слуг перепугает, то под ноги кинется. Отец Доминик улыбнулся, покачав головой. - Вот Вам и шалости, в которых впрямую мальчики не виноваты, но... За питомцем все же необходимо следить и воспитывать его. Хотя дикий тигр - пусть и маленький - это не собака, выдрессировать его невозможно, лишь усмирить,, и то - силой. Что до именно Ваших детей... Это большая ответственность для Вас и Вашей супруги и крестного отца сейчас и для них самих - в будущем, Габриэль. - Уже очень серьезно, не улыбаясь. - Я понимаю, падре. Но, кажется, мы снова уклонились от темы моих воспоминаний. Так что я сделал, конкретно, если можно, что меня считали радеющим за Иудин грех? - Губы расползлись в усмешке над самим собой - Даже если неприятно говорить, говорите, отец Доминик. Я должен знать. Это было больно. Невыносимо больно, повторять те сплетни, которые ходили тогда чуть не по всей столице и всему графству. "Господи, да минует меня чаша Сия... Но да будет по Воле не моей, но Твоей"... И ведь он не дипломат, не придворный, чтобы находить - как облечь правдивые слова в хоть немного более преемлимую форму. - Арена сродни римской, насколько я знаю, не единственное нечестивое развлечение принца Эдуарда, для которого он подбирает себе... Тех, кто должен его развлекать. - Тихо. Говорить о той гнусности, что, как змея, ползает сплетней по всей Англии, и как змея же жалит уши и сердца людей - непросто. Лицо молодого графа снова заледенело. Развлечения королевской крови, значит. И теперь у него есть смертельный враг, кровный. Причинивший боль всей его семье. Скулы мужчины заострились еще сильнее, делая лицо практически выточенным из алебастра, белого как английский снег в Кенте. - Я благодарю, за смелость, падре - Голос мужчины был чеканным как бронзовая монетка, брошенная в фонтан. По крайней мере, так же звенел. А вот теперь отец Доминик испугался всерьез. Так, как не боялся даже, пытаясь противостоять вооруженной страже барона, предавшего их в Африке. Ибо на лице молодого человека сейчас отразилось страшное в своей решимости чувство мести. И священник - едва и вскользь задетый этим опаляющим чувством, знал, видел, что пощады тем, кто навлекает на себя это пламя, пощады не будет. Но, увы, так же сложно будет ждать прощения и для души этого огненного молодого графа. И можно лишь молить Господа, чтобы Он усмирил этот гнев, так тщательно скрываемый, и пощадил эту душу, и без того охваченную огнем. - Габриэль... - Тихо, глядя в глаза и не отводя взгляда, хотя вид молодого человека сейчас был страшен в своей застывшей, холодной и пламенной решимости. - Габриэль, в Писании сказано "Проклинающих и обижающих тебя не осуждай, но прости". Господь Иисус Сам даёт нам пример такого прощения своим мучителям. Простить? Простить подобное невозможно. Он знал о словах Писания, однако... В душе закипел ледяной гнев на королевского отпрыска Британии. - Писание толкуют люди, падре. Однако, есть и человеческий закон, предписывающий и завещающий не жалеть врагов и не прощать им. По завету предков, графов, чья кровь древнее Стюартов, чей родственник сидел на троне Британии, когда Стюартов и Тюдоров в помине не существовало. Я объявляю этому недочеловеку кровную вендетту. - Габриэль... Нет. Молю Вас - не позволяйте гневу завладеть Вашей душой. Не жаждайте крови человека. Я знаю - Вы имеете на это право - за себя и своих родных, и все же прошу Вас... Не ради этого человека, но ради Вас самого, ради Вашей души. Все в Руках Божиих, и лишь Ему - право воздаяния. В дверь тихо, но торопливо постучали, и взволнованный голос слуги-индуса доложил, что "саиба белого жреца очень просят пройти к белой женщине". - Вы слишком милосердны, падре. А между тем, есть те, кто не заслуживает высокого звания "человек". - Жестоко улыбнулся и резко развернулся к двери. Выслушав слугу, нахмурился и выпрямился. - Что с моей леди? - Габриэль на время мог и отложить планы о мщении королевской фамилии ради дел более насущных. - Принцесса Авани здорова и к ней возвращаются силы - Хвала всем богам, саиб. - Низко склонился слуга. По-английски он говорил с трудом, запинаясь. Отец Доминик подошёл к слуге и - медленно и четко выговаривая подзабытые на хинди слова, задал несколько вопросов. Слуга затараторил, радостно улыбаясь "белому жрецу" за то, что тот избавил его от необходимости говорить на сложном языке. Священник жестом попросил индуса не торопиться и говорить немного помедленнее. Тот повторил. Отец Доминик беспокойно нахмурился, перекрестился. Известие, принесенные слугой, и в самом деле заставляло обеспокоиться. - Габриэль, с Вашей супругой и в самом деле все в порядке. Но один из Ваших сыновей... Он очень слаб. Местные слуги хотят совершать обряды, взывая к своим богам... Габриэль за время рабства успел несколько изучить язык и теперь вовсе нахмурился. Священник смягчил выражения слуги. - Падре, нет нужды в переводе. И никаких обрядов и языческих богов. Готовьтесь к крещению. Крестным станете Вы и бабушка детей. Сожалею, но другой крещеной женщины в обозримом недалеком пространстве я не вижу. - Жестко отрезал и направился в покои супруги. - Габриэль, я не имею права быть крёстным, просто потому, что буду вести обряд. - Священник теперь был деловито и собран. Произнеся это, он попросил слугу сопровождать молодого саиба и проследить, чтобы ему не стало плохо, а сам быстро пошел в свою комнату, готовиться к обряду крещения. - Значит, Марк и Томми. - Бросил на ходу, открыв дверь покоев жены. Пищащий сверток на руках кормилицы... Бледная как полотно, жена. Габи присел у кровати жены и вздохнул, взяв тонкую ледяную руку в свою - Как ты, дорогая? Как детки? Смуглая кормилица, укачиващая на руках второго ребенка - так же громко и жалобно плачущего, сказала молодому белому саибу, что у малыша сильный жар - "будто его укусил скорпион", и что слуги, боясь гнева белых саибов и солнцеликого раджи, будут вымаливать великого Шиву, богиню Лакшми и Парвати, бога Парджапати, смилостивился и оставить жизнь внуку солнцеликого раджи и белого господина, и уже готовятся к жертве богине Кали. У Габи задергался глаз от обилия языческих богов. - Никаких ритуалов. Белые господа будут молиться сами. - Стараясь не выдавать страха за сына, встал и подошел к кормилице. - Я обучался медицине. Дайте посмотрю... И да, поготовьте обоим детям белые чистые рубахи. Их крестят в нашу веру. - Беспрекословный жесткий тон. Раскутав сына, услышал хрипы и нахмурился, - не кутать. Он едва дышит. Кормилица низко поклонилась, заторопилась выполнить приказание саиба, передав младенца другой кормилице.