Коробка с перчатками

Всё начинается задолго до той огромной аварии, но находит развязку в тот страшный день. Мальчики из минивэна, Джош и Браен, и ситуация с дефицитом крови из-за бури оказываются последним клином в трещину, и остаётся лишь ударить, чтобы камень раскололся. *** По всей больнице - и по отделению неотложки особенно — снуёт огромное количество людей. Медикаменты, кровь, расходные материалы и инструменты — снабжение спешит заполнить дыры в запасах. Вечер и последущая ночь вышли тяжёлыми, персонал устал, и люди рады чуть отвлечься на монотонную рутину вроде раскладывания коробок с салфетками или описи поступивших препаратов, даже если от этого усталость становится тупой и какой-то липкой. Не помогают ни забористый кофе из ординаторской врачей неотложки, ни особые кофейные зёрна Сары. Примечательно, что у Сары нет сил даже возмущаться многочисленным покушениям на её запасы и на тот факт, что это, вообще-то, не кофейные зёрна. В этой суете и общем вареве усталости и эмоционального выгорания сидящая за больничным компьютером Эйприл подтверждает верность вносимых данных, откладывает очередную карту и пытается размять шею. Мэгги в последнее время носится с ней и неодобрительно качает головой каждый раз, стоит Эйприл поднять что-то тяжелее пары пакетов для капельниц. А уж какие страшные глаза она делает, когда видит, как Секстон помогает переносить пациента с каталки! Вот и в этот раз Эйприл достаются бумажки. Но малышка внутри неё согласно пинает маму ножкой (или ручкой) пару раз и затихает, так что медсестре приходится смириться и устроиться поудобней. В голове в тот момент снова мелькает мысль, что Тейт, может, ошибается на счёт вида спорта, но на счет предрасположенности к нему ребёнка - точно нет. Сейчас прошло уже около получаса, и Эйприл хочется пить. Но до сестринской далеко, а Уилл всегда, когда на смене, держит для неё стакан с приятно теплой водой. Остатки туберкулёза уже не доставляют проблем, но наседка-Холстед всё равно приглядывает за ней, теперь оправдываясь беременностью. Странно, что он младший брат. В приёмном покое куча народу занимается делами или снуёт туда-сюда с коробками-пакетами-каталками, поэтому постепенно набирающие громкость голоса из ординаторской неотложки вымотанная Эйприл замечает лишь подойдя к самой комнате. Матовое изнутри стекло стен отражает лишь её саму, но сквозь более прозрачную дверь видны два силуэта, и уж эту чуть сутулящуюся спину в белом, ушитом в поясе медицинском халате Эйприл узнает где угодно. Она замирает у двери, не решаясь войти, слышит второй голос — женский, и тут же видит, с кем ругается Уилл: напротив него, скрестив руки на груди, стоит доктор Мэннинг. Оба не замечают случайного свидетеля, а значит ссора уже зашла очень и очень далеко. Голоса становятся всё громче, и нежелающая знать подробности, а уж тем более — вмешиваться, Эйприл слышит всё очень четко. — Ты ревешь над своими пациентами, носишься с ними и просишь помощи, но затем игнорируешь все мои предложения и делаешь по-своему, а после — швыряешься обвинениями или опять прибегаешь за помощью. — Я узнаю мнение другого врача и понимаю, что мой вариант подходит в конкретной ситуации больше, и я... — Нет, Натали, это не так. В начале ты полагаешься на свои первые впечатления, затем сквозь свои убеждения делаешь неверные выводы, а потом бросаешься из крайности в крайность! Сколько раз ты вызвала органы опеки за последние месяцы? — Но мои пациенты — дети! — Ты сама выбрала педиатрию. — И что значит «делаю неверные выводы»? — То и.. — Когда это я ошибалась?! — Да постоянно! — срывается Холстед. — Забыла про девочку с пережатой у желудка веной? Что случилось бы, если бы тебя не ткнули носом, что это не анорексия из-за сверхконтроля матери? — Что здесь происходит? — раздаётся совсем рядом. Эйприл поворачивает голову и видит Мэгги и мисс Гудвин. У двери собирается привлеченная голосами публика, люди со всего отделения начинают оборачиваться. Эйприл понимает, что лавину пересудов уже не остановить. — А та трёхмесячная малышка? — продолжает Холстед, который не видит, что творится у него за спиной. — Мать увезли в наручниках, и только потом ты соизволила взглянуть на её историю болезни! — Врачи при выписке просмотрели! — Ты тоже врач! Думай, а не гоняйся за призраками, делай, а не жди до последнего, и никогда! Никогда не сваливай вину на других! — Оу, так это ты теперь у нас крутой врач? — Мэннинг переходит на крик. — С невыплаченным студенческим займом и несколькими судебными исками ещё до начала основной практики? Да если бы не я, у тебя бы уже отобрали лицензию за реанимацию пациента с отказом! Уилл дёргается, как от удара, спина каменеет. Эйприл с ужасом смотрит на поджавшую губы Натали, явно не собирающуюся извиняться. Персонал у двери изумленно замирает — та история получилась громкой, но все помнят, как отчаянно Уилл пытался спасти женщину и как тяжело переживал её смерть. Никто из них даже не думал вспоминать эту историю, не то что обвинять чём-то Холстеда, который каждый божий день делал всё возможное и так часто - невозможное. — Разрешите, — раздаётся рядом ещё один знакомый голос, и протиснувшийся сквозь толпу доктор Роудс решительно открывает дверь в ординаторскую. — Уилл, — зовет он мужчину по имени, но Холстед даже не поворачивает головы, в упор смотря на Натали. По его скулам бегают желваки, но Мэннинг лишь демонстративно скрещивает руки на груди и с вызовом смотрит в ответ. В образовавшейся паузе никто из зрителей не смеет даже громко дышать. Эйприл зажимает себе ладонями рот, дабы не начать наезжать на Мэннинг, настолько грубо перешедшею на личности. Замирает и Роудс, протянувший руку к Холстеду, но не успевший коснуться. — Тогда меня остановила не ты, — глухо отвечает Уилл. — А кто? Роудс? - презрительно кривит губы Натали, превращая красивое лицо в уродливую маску. — Как ты думаешь, кто ему сказал? Он же Роудс, наш любитель погеройствовать! — По крайней мере, он смог найти слова. — Найти слова? Да тебе слово ласковое скажи, и ты завиляешь хвостом как собака! Холстед снова дергается как от удара и сжимает зубы. — Знаешь, — глухо начинает он, — у меня не так много людей, о которых я забочусь. Мэннинг лишь дергает точеной бровью. — И только что стало на одного меньше, — твёрдо заканчивает Уилл. Повернувшись, он видит ошарашенное лицо Роудса, Эйприл с зажатым ладонями ртом у открытой настеж двери и притихшую толпу за ней, но лишь опускает глаза, широкими шагами выходит из ординаторской и идет в сторону лифтов, не оборачиваясь. Толпа спешно расступается, люди шокировано переглядываются, а Роудс, мельком взглянув на Мэннинг, кивает Гудвин и бросается следом за Холстедом, зовя того по имени. Натали смотрит на толпу, дёргает подбородком и поворачивается к шкафчикам. Шэрон отмирает, закрывает дверь в ординаторскую и просит всех расходиться и возвращаться к работе. Мэгги приходится громко повторить просьбу, добавив стали в голос. Дверь ординаторскую вновь открывается, и на пороге появляется уже одетая Натали с сумкой на плече. — Всего доброго, — бросает она, поправляет сумку на плече и выходит прочь. — Доктор Чарльз, — обращается Шэрон к стоящему чуть в отдалении главе психиатрии. — Не сейчас, — тут же отвечает Дэниэл. — Но после — обязательно. Пусть остынут. — Хорошо, — кивает Гудвин. — Может, перевести их на разные смены? — подаёт голос стоящая чуть за спиной наставника Сара. — А это неплохая идея, доктор Риз, — отзывается Чарльз. — Я этим займусь, — решительным тоном говорит Локвуд. — Мэгги, — тут же спохватывается Шэрон, — я знаю, что ты очень тепло относишься к доктору Холстеду, но, прошу — без фанатизма, — выделяет она голосом последнюю фразу. — Я поняла, — отвечает старшая медсестра. — Сразу же займусь этим и отправлю вам на подпись. — Хорошо. — Гудвин кивком отпускает всех и вздыхает. — Тяжёлое окончание тяжёлого дня? — спокойный тон Дэниэла звучит немного неожиданно. — Да уж, — невесело смеётся Шэрон в ответ. *** Сплетню про поссорившихся Мэннинг и Холстеда обсасывают долго. И только Мэгги, Эйприл, Дорис и Джен из психиатрии знают: Коннор догнал тогда Уилла уже на крыше, коротко о чём-то переговорил и ушёл, оставив того в одиночестве. Правда, Холстед после этого пробыл совсем недолго. То, что уехали они вместе на машине Роудса, видела добрая треть персонала, но про крышу медсёстры неотложки молчат и едва ли не клянутся делать это впредь. Джен же слишком долго работает с доктором Чарльзом, чтобы пускать сплетни о таком. Тогда следующую смену Холстед приехал тоже вместе с Роудсом, и пусть не сиял, но расстроенным не выглядел. Не выглядит он так и сейчас, работает как раньше — с полной самоотдачей. Натали так и работает в другой смене, и их редкие встречи ограничиваются сухими и сдержанными приветствиями. Это и рождает всё новые витки слухов, но ни Холстед, ни Мэннинг особого внимания этому не придают. Больные поступают и выписываются, медцентр продолжает работать, жизнь идёт дальше. Потом в самом криминальном городе мира объявляется очередной маньяк, и в один прекрасный день всё летит кувырком. *** Тяжело выходя из дрёмы наркоза после процедуры, Эйприл понимает, что кроме пульсометра на указательном пальце, за руку её кто-то держит. Чужие ладони большие и тёплые, явно не женские — ладошка Эйприл в них едва не утопает. На какое-то мгновение ей кажется, что это Тэйт, но его бы не пустили до того, как она проснулась. С одной стороны — ей очень хочется, что бы он был рядом. С другой — Эйприл понятия не имеет, что ему сказать. Ей хочется остаться одной, забыть про свой стальной характер и просто побыть слабой женщиной. Она потеряла ребёнка — имеет же она право свернуться калачиком на больничной койке и поплакать в одиночестве? В конце концов, она решает открыть глаза хотя бы ради того, чтобы узнать личность своей сиделки. Может, это Ноа? Тогда может получиться надавить сестринским авторитетом и выгнать братца из палаты. Эйприл немного приподнимает веки, и сквозь посленаркозную муть пытается разглядеть своего визитёра. На человеке действительно докторский халат, но это не смотрящий на нее оленьими глазами Ноа — у койки, уставившись в больничный планшет и привычно чуть сгорбившись, сидит Уилл. Эйприл чудом не вздрагивает. Ну конечно, как она могла забыть. Уилл всегда приглядывает за всеми медсёстрами приёмного, а с Эйприл вообще носится как наседка — не только из-за беременности и туберкулёза. Первое время, когда Холстед только переводится из Нью-Йорка, им всем это в диковинку, но потом девчонкам приходится осадить его — Уилл порывается запретить им таскать баллоны и тяжелые коробки с препаратами для капельниц. Тогда ещё ординатор Холстед немного обижается, но упрёк принимает и в работу медсестёр больше не лезет, взамен начиная приглядывать за ними и вне больницы. Поначалу сторонившись, они все быстро понимают, что тот просто искренне хороший парень и ничего не требует взамен: однажды Уилл застает рыдающую в убираемой палате Дорис. Та никак не может отойти после разрыва с мужем, грязно обвинившем её во всех грехах. Холстед тогда подставил плечо рыдающей женщине, выслушал, не проронив ни слова, подал марлевую салфетку за неимением под рукой обычных бумажных, а когда смущённая донельзя Дорис успокоилась и попыталась убежать, Уилл осторожно обнял её, принёс кофе, жестом фокусника выудил из кармана халата маленькую шоколадку, договорился о подмене Дорис, а после смены пошел и начистил рожу бывшему муженьку. Когда Дорис рассказывает остальным сёстрам неотложки, что случилось, реакция у всех одинакова: шок. Слава Богу, не появляется проблем, и бывший Дорис не заявляет никуда. Впрочем, потом быстро выясняется, почему: наличие брата-бывшего рейнджера, работающего в отделе самого Хэнка Войта это что-то вроде огромного знака «Не влезай, убьёт». Судачат об этом долго, но потом медсёстры и сами начинают приглядывать за младшим Холстедом. Уилл помнит их всех вторые имена, дни рождения, знаком с их семьями или родителями, может помочь с мебелью, детьми, ревнивыми бывшими — к нему можно просто придти поплакать. Вздыхают только, что не могут подыскать ему достойную пару: Уилл смотрит на доктора Мэннинг, а та всё крутит хвостом. Но после той безобразной ссоры в утро после снежного бурана становится ясно — искать надо не среди медперсонала. Истории с фармоконсультанткой Зои и Ниной из отдела патологий это только подтверждают, и они ослабляют напор. Вторая половинка Уилла непременно найдётся, а пока немного бескорыстной любви может получить каждая. Натали медсёстры не трогают, сохраняя достаточно дружеские отношения, пусть и без прежней теплоты. Та кажется вполне счастливой с Кларком, и даже ни разу не набожная Дорис, изначально враждебней всех настроеная к Натали, машет рукой, приговаривая: «Бог ем в помощь». Эйприл в Бога не верит, но просить помощи и прощения у высших сил не стесняется. Что-то такое там наверху всё равно есть, и сейчас ей кажется, что это что-то и послало Холстеда к её больничной койке. Хотя причем тут высшие силы, — думает Эйприл, когда Уилл тепло улыбается и убирает планшет подальше, едва замечает, что она очнулась. Он сам — самая что ни наесть прекрасная и светлая сила, — думает Эйприл, видя его улыбку, крепче вцепляется в большую мужскую ладонь и позволяет себе расплакаться. Мэгги приходит через полчаса, за ней в палату заходит Шэрон. Уилл крепко сжимает плечо Эйприл в жесте поддержки, не решаясь обнять при начальстве, и ретируется, отмахиваясь от тихого «спасибо». Через несколько дней Эйприл выходит на работу, окунаясь в привычную круговерть отделения неотложной помощи. Через несколько недель — расстаётся с Тейтом, не в силах поддерживать треснувшие после потери ребёнка отношения. Через несколько месяцев — отвечает взаимностью Итану. А потом случается то, что ещё несколько лет будет сниться в кошмарах и Эйприл, и Мэгги, и всем остальным.