Дьявол

Прости, мне придется убить тебя, Ведь только так я буду знать точно, Что между нами ничего и никогда Уже не будет возможно... Тобирама оголтело оглянулся, но ничего не произнес. - Что случилось, Тобирама? - обеспокоенно спросил Хаширама, медленно подходя ближе. Хотелось рвануть, обнять, утешить. Еще никогда он не видел своего брата настолько подавленным и потерянным. В уголках глаз угадывалось подступающее отчаяние. Невыносимо было знать, что, как напуганный зверь, Тобирама не пустит близко к себе, что стоит чуть резче дернуться, и он тотчас исчезнет. И если захочет, никто его не найдет. - Я... - пересохшее горло наотрез отказалось отвечать. Сглотнув, Тобирама все же продолжил, нахмурив брови: - Я сам справлюсь, Хаширама - Он жестко глянул на брата, безмолвно прося не преследовать, и исчез так же внезапно, как и появился — во вспышке Хирайшена. Хаширама резко встал изо стола, почувствовал, как ауры Мадары и Тобирамы переместились за пределы деревни, нахмурился и направился по направлению к ним, дав напоследок приказ: - За мной никого не отправлять, следи пока за всем, Тока. Хаширама никогда не слушал, когда случалось нечто подобное, но в меньших масштабах. *** Тобирама, возникнув в своей лаборатории, тут же устремился к Мадаре, который уже покрывался от еле сдерживаемых чувств Сусаноо. Сенджу переместил их за пределы деревни, разорвал дистанцию и прокричал, стараясь не слишком оправдывать свой кощунственный поступок (такое нельзя ничем оправдать): - Пожалуйста, я могу все объяснить! - Что тут объяснять, Сенджу? - глухо проскрипел зубами Мадара. И это "Сенджу" как никогда ранее резало по живому, едва ли не заставляя пускать кровь - из глаз. - Ты не знаешь того, что знаю я! Он уже не был собой! - И поэтому ты решил, что лучше ему совсем не быть?! - огненный шквал пронесся по тому месту, где секунду назад был Тобирама. - Пожалуйста, Мадара! - взмолился отчаявшийся Сенджу. Но вместо ответа — шквал атак. Пришлось отвечать. Вода и огонь. Смиренная безысходность и волны пылающей ярости. Атаки, направленные не убить, а обезвредить, и тупое, силовое давление. Это было предрешено, один промах — одна ошибка. И вот, раненный, но все еще живой Тобирама лежал на земле и не мог даже сдвинуться. Но это все была не боль телесная. Нет, — душевные раны кровоточили намного сильнее. Оцепеневшее, одуревшее восприятие выдавало только одну команду — ждать определенного конца. В такой ситуации это казалось избавлением. Единственно правильным решением. Из глаз покатились предательские слезы. Раньше он боялся всех этих перемен, не признавал мира без войны, чувств, отличимых от страсти битвы и жестокости. Страха. Но Мадара, каким бы плохим он ни был в прошлом, изменил его. Нельзя было это отрицать — ни тогда, ни сейчас. Чувства, появившиеся, вспыхнувшие и до сих пор горящие, поблескивая ироничным пламенем любви, показали Тобираме, что есть и что-то другое, помимо войны. Дружба, любовь. И любовь не только семейная, как к брату, например, а совершенно другого толка. Любовь, которая изменила его, заставила быть бесстрашным. В мирной жизни была любовь. И вот, ради сохранения этого нового начала он решил поставить все на кон. И проиграл. И теперь человек, ради которого он рисковал всем, которого любил и до сих пор любит всем своим никчемным сердцем, его убьет. Мадара стоял над ним с занесенным кунаем и плакал. Но по щекам слезы не текли - плакала его преданная душа. Желание отомстить билось в голове осточертевшей мыслей, не давая сосредоточиться. Он понимал, Тобирама — Дьявол. Его личный, покоривший сердце дьявол. Именно ему он продал свою душу в том баре, вечером, после глупой ссоры и выпитого алкоголя, даже не осознавая этого. Наоборот, он думал, что все иначе. Все проще. Что он Дьявол — не умеет любить, не умеет жить, наслаждаться. И только сейчас осознал всю тщетность суждений. Двойственность мешала. Тобирама не только убил его брата, но и лишил его посмертия, разрушив душу — самое важное, что только было у человека… Но одновременно с этим он все равно продолжал любить его: этого предателя, чья жизнь и посмертие были предрешены, казалось. - Че-ерт, - совсем тихо произнес Мадара, откидывая кунай. - Я не могу убить тебя сейчас... Почему? - в надломанном, усталом голосе не было прежней силы. Казалось, израсходовав всю свою ярость, все свои эмоции, он перегорел, опустел, в миг постарел лет на десять: и мешки под глазами стали отчетливее, и плечи чуть сутулее, и взгляд чуть отчужденнее, и мир бессмысленее. Этот мир. Тобирама не ответил, чувствуя, как медленно разрывается его душа, подобно Изуненной, но он продолжал жить, испытывая невыносимую по своей чудовищности боль. Он знал: ничего нельзя отмотать назад или как-то изменить. Все рушилось, как в карточном домике, и только огонь тлел, не обращая внимания ни на какие обстоятельства. Немыслимо, что даже в таких обстоятельствах любовь жила и все еще меняла их! Что она впитывала в себя все страдания, все радости… Это было подобно притяжению ярких светил — вблизи сжигало дотла, издалека — было ненавидимо, но желанно. И сколько бы ты не чувствовал ненависти по отношению к нему, ничто не могло заставить потухнуть звезду. - Тобирама? Мадара? Что происходит? - озабоченно спросил Хаширама, приземляясь рядом с ними. Он не понимал, что же произошло, но состояние брата его не радовало. Мадара неопределенно дернул плечом, сбрасывая оцепенение, развернулся и пошел в сторону деревни, ничего не ответив. - Повздорили, - нашел простые, пустые слова Тобирама, все так же лежа на земле и выдавив из себя фальшивую усмешку. Смеяться не хотелось. Не было желания даже дышать. Это происходило рефлекторно и от понимания, что Хаширама все еще нуждался в нем. - Надеюсь, что не сильно, - с сомнением ответил Хаширама, присаживаясь рядом и начиная лечение. *** Мне придется убить себя, Ведь только так ты будешь знать точно, Что между нами ничего и никогда Не будет возможно. Любовь обличает все лучшее в человеке, но она же и погубит. Было тягостно существовать. Видеть его, но не мочь помочь. Понимать его мысли, но ничего не говорить. Все слова казались глупыми, если были обращены к нему. Все действия пустыми и излишними. А собственное дыхание — запретным. Было бы намного проще, если бы он убил его. Но этого не произошло, и Тобирама вынужден был влачить свое жалкое существование, в один день ставшим привычным и нормальным. Мадара покинул деревню. Хаширама мрачно молчал, морально поддерживая каркас из живой плоти, полый внутри. Действительно было бы проще, если бы он убил его. И сейчас, не чувствуя абсолютно ничего, не страшась никакой смерти, Тобирама сожалел о потере своего страха. О том, что готов стать действительно жестоким, если миру это понадобится, если мир решит, что так лучше. Мрачное движение мертвых духом.