Герои и монстры

Когда Сефирот позвонил Ходжо и рассказал о встрече с Генезисом, о том, что Дженова вовсе не древняя цетра, а просто колония вируса каламити, которая, паразитируя на теле замороженной во льдах древней, постепенно сожрала все её клетки и заменила их своими, сохранив сходную с человеческой форму тела, Руди аж взвыл от смеха и, кажется, даже ударился обо что-то головой от полноты чувств. Звук в наушнике раздался очень похожий. Ходжо некрасиво выругался, но потом снова визгливо закаркал багриском, хрюкая от восторга. — Джену сказал Холландер, — мстительно наябедничал Сефирот, подозревая, что Руди эта ремарка порадует. Так и произошло. — Ха-ах, бля! — Ходжо аж взвыл от смеха. — Хо-хо-холландер! Хо-хо-а-ха-ха! — он никогда не произносил нецензурных слов и, если себе такое позволил, услышал что-то действительно из ряда вон выходящее. Сефирот мог побиться об заклад, что сейчас вредный перец размазывает по щекам слёзы восторга. — Хо-хо-холландер! — продолжал надрываться Руди, и это уже стало отчаянно надоедать: — Если не прекратишь истерику, прервем наши беседы денька на два. Пока ты не успокоишься и снова научишься внятно изъясняться. — Стой! — угроза подействовала мгновенно. — Сейчас объясню. Но ещё минут пять пришлось дожидаться, пока Ходжо высморкается, попьет водички, умоется и что-то там ещё. Характерные звуки — скрип ботинок профессора, звук открываемого стола, кряхтение и плеск воды без всякого видеоизображения рисовали путь Ходжо по лаборатории. — Вирус, мой мальчик, никак не может образовывать никаких колоний. Ни простых, ни сложных, — наконец, послышался в трубке знакомый голос, — ни, тем более, в форме голой зелёной бабы — а-ха-ха-ха! И ты это прекрасно знаешь, читал, только с перепугу забыл напрочь, — проскрипел вредоносный прыщ. Сефирот заставил себя пропустить последнюю эскападу мимо ушей. — По той простой причине, — радостно продолжал Ходжо, — что вирус вообще не имеет клеточной структуры. А без этой важной характеристики его даже к живому отнести нельзя. Понятие «жить» к вирусам можно применить довольно условно, и только когда они находятся в организме хозяина. Понимаешь? — Знаю. Но каламити — космический вирус. — Ну и что? — снова скрипуче рассмеялся Ходжо. — Космический, кармический, да хоть божественно-инфернальный! Суть определения «вирус» одинакова! Молекула ДНК, белковая оболочка и всё — предельно просто! Нет у вируса собственного обмена веществ, поэтому без клетки хозяина он и размножиться не может. Какая «разумная колония»? Вы что, газет для домохозяек начитались? Нет у вируса мозгов, чтобы в стаи собираться! Нечем думать! Хотя, я смотрю, наличие серого вещества в черепной коробке не достаточное условие существования там мыслительных процессов. Вот как у бедняги Холландера. Человек-вирус. Жрёт, испражняется, а в коротких перерывах между двумя любимыми занятиями несёт такую околесицу, что я чуть челюсть от смеха не вывихнул! — Зачем ему обманывать Джена? — А затем, что твой дружок давно понял: Холландер — пустышка. Да только нет у него другого выхода, как надеяться на этого идиота. Иржи Генезиса боится как огня, вот и придумывает всякую чушь, чтобы оправдаться: не разозлить Рапсодоса и не обняться со Стиксом. Подумай сам! Как я, профессор Ходжо, мог перепутать клеточную форму жизни с колонией вирусов?! — Значит, вирусы таки образуют колонии? — Нет! — визгливо выкрикнул Ходжо. — Их просто выращивают на колониях клеток. Чувствуешь разницу? А каламити ничем не отличается от остальных. Я изучил этого космического гостя вдоль и поперек: и ещё не факт, что он — не мутация какого-то местного штамма. Кто придумал версию о космической природе каламити? — Откуда я знаю? — огрызнулся Сефирот. — Древние? — Древние-древние, идиоты твои древние! — разошелся Ходжо. — Такие же идиоты, как ты и твой рыжий дружок. Иди, читай архив и не верь во всякие околонаучные глупости! Ходжо отключился, и Сефирот громко выругался, а потом невольно улыбнулся: ядовитый гриб опять извернулся и оставил за собой последнее слово. *** Руфус сломанной куклой лежал на кафельном полу в луже розовой от крови воды, и, когда Ценг вошёл, ему на мгновение показалось, что он опоздал, слишком долго не мог найти в себе сил прийти сюда, и теперь случилось непоправимое. Но когда он сделал шаг вперёд, пленник открыл глаза, и ТУРК, сдержав порыв, остановился. Белок левого глаза Руфуса был пропитан кровью, от этого казалось, что цвет их неодинаковый — один голубой, а другой фиолетовый. Бледное до синевы лицо слева украшал большой, налитый запёкшейся чёрной кровью синяк. Руфус неровно вздохнул, разбитые губы на мгновение исказила надменная улыбка, разноцветные глаза закрылись. — Почему арестованный в таком состоянии? — Не признаётся, — пожал плечами Шокер. — Молчит, сука, только скалится. — Если сдохнет, шкуру спущу, — Ценг постарался, чтобы угроза прозвучала безразлично. — Мне нужна информация, а трупы не разговаривают. — И так всё понятно, — буркнул ТУРК. — Понятно? — Ценг медленно развернулся. — Что тебе понятно? — Ну... — Шокер потупился. — Пойман на месте преступления, так сказать. Взорвали реактор, наших поубивали. Этот, — он показал пальцем на Руфуса, — отрядом Лавины и руководил. — Один руководил? Сопляк единолично держал в руках целую террористическую организацию? Единолично организовал линию по производству боевых дроидов у нас под носом? Может, он и делал этих дроидов сам? — Не такой уж он и сопляк, вырос, покудова не доглядели, — ТУРК обиженно засопел. — Деньги со счетов компании тоже единолично тянул? Да так, что никто ничего не видел несколько лет? Какой всесторонне одарённый юноша! Охрана реактора куда делась? Там же перед нападением полтора человека осталось! Совпадение? — Ну вот сами его и спросите, — совсем расстроился Шокер. — Я человек маленький, старались мы, президент приказал не жалеть. — Президент передумал, — прошипел Ценг. — Приведите арестованного в порядок. Тащите сюда Холландера, он у вас в какой камере? Пусть постарается, докажет свою лояльность корпорации не на словах. У него большой опыт в этих вопросах, — он едва заметно качнул головой в сторону лежащего на полу Руфуса. — К утру он должен быть в норме, как хотите. — Будет сделано. *** Время до утра пролетело незаметно, о сне Сефирот забыл напрочь, с жадностью вчитываясь в пожелтевшие от времени страницы старых рабочих дневников Ходжо. Схематичная история о найденной во льдах много лет назад мёртвой цетре обрастала подробностями, её герои оживали — Ходжо доверял дневникам не только научные мысли, но и свои впечатления о ситуациях и людях, с которыми работал и сталкивался. Даже делал на полях примитивные зарисовки-комиксы, смысл которых Сефирот не всегда понимал. — Эй, Сефирот, ты как там? Не обижаешься? — вкрадчивый голос Ходжо в наушниках как раз перед восходом солнца ему не понравился. Припомнить случаи, когда Руди за что-то извинялся, хотя бы интонациями, он не мог, как ни старался. Почему вдруг его волнует, обижается на него Сефирот сейчас или нет? Это настораживало. — За что обижаться? За то, что ты был и остаёшься вечно зудящей язвой? Нельзя обижаться на человека за его сущность, Руди. Если бы меня напрягала твоя манера общения и мыслеизложения, я бы давно решил вопрос. Тем или иным способом. — Ладно-ладно, я пошутил, — довольно буркнул Ходжо. — У тебя голова болит? — Иногда, — осторожно ответил Сефирот. — Возле реактора болела, сейчас нет. — Угу, — кажется, Руди остался доволен. — Я посмотрел твои новые образцы крови и тканей. В них нет вируса. Зато есть кое-что другое. — Он сделал драматическую паузу, но Сефирот молчал. — В них есть иммунные тела против каламити! — не выдержав, выпалил Ходжо. — Это точно они! Я проверил. Ты каким-то образом обзавёлся иммунитетом к этой заразе! Но сначала ты все-таки ей заразился, только не заболел, понимаешь! Не заболел! И случилось это совсем недавно. Вот как раз после твоего возвращения из форта Тамблин. — Ты уверен? — новость была ошеломляющей. Если Ходжо выделил антитела к вирусу, вопрос с деградацией Генезиса можно считать решённым. — Уверен, — довольно проскрипел Ходжо. — Только не радуйся раньше времени. Я опробовал антитела на культуре клеток, выращенной из тканей Хьюли и на культуре клеток Рапсодоса, — результат отрицательный. — В каком смысле? — В таком, что антитела не распознают в них вирус каламити, связывания и инактивации не происходит. Ин виво — так точно. — И что это значит? — он действительно не понимал. — А это значит, что чего-то им не хватает, чтобы «узнать» и уничтожить вирус. Условий, катализатора или чего-то ещё. Что произошло с тобой в форте Тамблин? — Я рассказал тебе всё, — Сефирот сжал челюсти до боли. Бахамут! Он рано обрадовался. Думал, теперь достаточно просто перелить Джену его кровь... — Я на мгновение потерял связь с реальностью, как будто провалился куда-то, почувствовал, как свою, боль в простреленном плече Джена, прокусил ему руку, потом ненадолго заснул. Или потерял сознание — не понял. Всё. — Куда провалился? — настороженно переспросил Ходжо. — Не знаю, — он не смог скрыть раздражение и расстроился ещё сильней. — По крайней мере с тем, как ты заразился, всё понятно, — довольно хохотнул Руди. — Осталось понять, как обзавёлся иммунитетом. — А я... точно здоров? — недоверчиво переспросил генерал. — У тебя болит тело? Как у твоих друзей? Болят мышцы, ломит кости, ты хорошо спишь? — Нормально я сплю, Руди! Ты это прекрасно знаешь, зачем спрашиваешь?! — А затем, — Ходжо мерзко хихикнул, — что у твоих друзей всё началось именно с болей в теле, а головные боли — это потом. Но тогда уже будет поздно, — добавил он не очень жизнеутверждающе. — Вирус проснулся и стал развиваться у них в тканях. Организм попытался смоделировать иммунный ответ, да только реакция на каламити неспецифическая — это воспаление, а у тебя как раз специфическая. Понимаешь? — Более-менее, — мрачно ответил Сефирот. — Это не мой профиль, и помню я далеко не всё из того, что ты меня заставлял… В общем, мои головные боли к вирусу отношения не имеют. Ходжо издевательски заржал. — Какого бахамута? — взвился Сефирот. — Хочешь помочь — помоги, а нет — просто нажми отбой. — Ладно-ладно, — примирительно заскрипел трухлявый пенёк. — И не начинай опять про мои тупые мозги и железную палку, — ему надо было спустить пар, а Руди давно нарывался. — Я это слышал много раз, уже не обидно. Придумай другую шутку! — У древних весь метаболизм, все жизненные циклы завязаны на Лайфстрим, — неожиданно выдал Ходжо, резко сменив тему. — У них и дети появляются не так, как у людей. Нигде не встречал информации о беременной цетре. А вот в однополых парах дети у древних прекрасно рождались, не хуже, чем в разнополых. Вот только как? — А ты это к чему? — насторожился Сефирот. — Я пришёл к выводу, что пол у цетра - это вообще атавизм, — глубокомысленно провозгласил невидимый Ходжо. — Руди, зачем ты мне всё это говоришь? И какое отношение к деградации имеют беременные, точнее небеременные цетры? Да пусть они хоть икру мечут в волнах Лайфстрима, какая разница? — Икру мечут? — недоверчиво переспросил профессор. — Как земноводные? Это — вряд ли. Но что-то они определённо... Мне надо подумать, я перезвоню, — и через мгновение Сефирот понял, что собеседника на связи уже нет. *** — Если ты расскажешь мне всё, тебя больше не будут бить, — Ценг опустился на стул напротив сидевшего на точно таком стуле Руфуса. Тот выглядел вполне сносно. Разбитые губы подсохли и больше не кровоточили, чёрно-бордовый синяк на левой стороне лица утратил отёчность и кровоподтек в глаз выглядел не так пугающе, как вчера, пленного вымыли и переодели. — Хочешь пить? — Нет, Ценг, меня напоили, — Руфус смотрел странно. — Что ты хочешь знать? "Я хочу знать, как ты сумел обмануть меня, Руфус. Мой нежный, мой ласковый мальчик, как у тебя получилось так долго использовать меня вслепую, и чем была для тебя наша связь? Хоть капля любви, хоть толика честности, или я был для тебя только инструментом для достижения желаемой цели?" — слишком больно, произнести вслух это он просто не смог. — Зачем? — даже короткий вопрос выдавить из себя получилось с трудом. — Всё просто. Я хотел стать президентом корпорации, — удивлённо пожал плечами Руфус. — Вместо отца. Такое объяснение должно всех устроить. — Должно устроить, — Ценг задумчиво теребил браслет часов. Должно устроить. Должно...— Здесь нет прослушки, Руфус. Если бы ты хотел стать президентом, придумал бы более простой способ убрать Артура. Яд, несчастный случай, убийца-смертник — у тебя был и ресурс, и возможности, зачем уничтожать собственность корпорации, которой ты собирался руководить? Зачем взрывать реакторы? Отец поверит твоим самоубийственным словам, но я знаю тебя намного лучше. Тобой двигали совсем другие мотивы и цель была... Руфус тихо, но искренне рассмеялся: — А что ты знаешь про меня, милый друг? — он устало откинул рукой с лица почти белые пряди. — Мои эрогенные зоны? Как заставить меня стонать от удовольствия в своих объятиях? Не помню, чтобы ты интересовался моей душой или мозгами, только моим телом. Ты ТУРК до мозга костей, Ценг, а я честно отдавал тебе ту часть себя, которую ты готов был принять. Так или иначе, теперь всё в прошлом. Ты отличный любовник, Ценг, мне было хорошо в твоей постели. — Перестань, — слышать это было невыносимо. Руфус был прав. Он недооценивал, не замечал, никогда и подумать не мог, что за лёгкостью и беззаботностью, за юношеской бравадой и избалованностью ребёнка скрывается что-то ещё. Сейчас перед ним сидел совсем другой человек: взрослый и сложный, способный на поступок, непонятный и жёсткий. Три дня в камере с дознавателями отдела — Ценг очень хорошо знал, что ему пришлось пережить, и понимал: тот Руфус, которого он знал раньше, точнее, думал, что знает, не продержался бы и часа. А этого, нового, сгибать бесполезно, можно только сломать. Сломать можно любого, в этом Ценг всецело полагался на собственный опыт, только какой смысл? Да и ломать хотелось как раз меньше всего. А чего хотелось? Ценг на мгновенье закрыл глаза, прислушиваясь к себе. Хотелось глупого и невозможного: чтобы прижался крепко, вцепившись в пиджак и пачкая слезами белизну рубашки, чтобы трогательно всхлипнул, взмахнув влажными ресницами и, глотая слёзы, тихо попросил: «Помоги». Он бы помог, вывернулся бы наизнанку, разбил бы лицо в кровь, но вытащил глупого мальчишку, удержал на краю пропасти даже ценой собственной жизни. Поэтому и боялся снова увидеть, чувствовал, что не сможет, не сдержится, но всё равно знал, что придёт и сделает всё, что сможет. Только незнакомец с холодным прищуром голубых глаз, который сидит напротив, не прижмётся и не попросит, и что теперь делать со всем этим, Ценг не понимал и не мог почувствовать. Руфус прижал ладони к лицу, бледные пальцы потёрли лоб и щёки. Потом рука скользнула в карман, на стол легла открытая пачка сигарет и зажигалка. — Ты куришь? Руфус раздраженно пожал плечами и, достав тонкую сигарету, осторожно взял разбитыми губами. Щелкнула зажигалка. — Катана сегодня принёс, — пояснил он и глубоко затянулся. — Так что, Ценг? Говоришь, если я всё расскажу, меня больше не будут бить? Собственная фраза отдалась в сердце звуком пощечины, заставив ощутимо вздрогнуть: выбирай, Ценг, выбирай прямо сейчас. Это последний шанс, нет, не вернуть прошлое, это невозможно. У тебя всего лишь появилась возможность вырвать себя за рамки личных, собою же установленных догм. Ты так долго был ТУРКом, что забыл, как быть человеком, так успешно прикрывался словами «верность», «приказ», держался за свой долг корпорации, что забыл оплатить остальные счета. ТУРК до мозга костей, ты прекрасно знаешь, кому подарил эту верность. Служа монстрам, сам отрастил зубы и щупальца, постепенно превращаясь в чудовище. — Сколько тебе лет, Ценг? — Руфус как будто читал его мысли. — Двадцать три, мне... всего двадцать три? — о, Миневра, у них разница в возрасте только три года. — Прости меня. Я должен был прийти сразу, мне нет оправданий. — Нет, Ценг, я не смогу тебя простить. Единственное, я могу попытаться не вспоминать об этом слишком часто, — Руфус сложил губы трубочкой и выпустил в потолок ровную дымную струйку. — Прости, я тоже виноват перед тобой. Надеюсь, ты сможешь найти себе того, кого придумал и видел во мне. Ценг просто кивнул. Слова, которые рвались с губ, о том, что в его жизни больше не будет места ни одному мужчине, сейчас прозвучали бы слишком по-детски. "Тебе всего двадцать три, ему уже двадцать." — Я скажу Артуру, что ты хотел просто обратить на себя внимание отца, тяготился безразличием. — Да. — Хотел показать, что чего-то стоишь. — Да. — И что ты сожалеешь. — Да. — А потом я вернусь и ты расскажешь мне всё, и мы подумаем, что делать дальше. Руфус, не скрывая победной улыбки, затушил сигарету об стол: — Забери и спрячь Дарк Нейшл. Пока кого-то из твоих подчинённых не посетила гениальная идея открутить ему голову, добиваясь моих показаний. Ценг снова кивнул. *** — Руди, ты случайно не сдох там? — новые сведения хотелось срочно обсудить, а, так получилось, лучшего варианта, чем Ходжо, не найти, как ни старайся. — Сдох и завонялся. Что тебе надо? — голос профессора был недовольным, но не сонным. — В твоём архиве кое-чего не хватает. — Всё, что тебе нужно, там есть, — желчно проскрипел Ходжо. — Остальное — не твоего ума дело. — Моей матерью была Лукреция Кресцент? — Уже дочитал? Быстро. — Что с ней стало? — Она умерла, — Ходжо явно не хотел разговаривать на эту тему. — Во время родов? — Вскоре после них. — А мой отец? — Сефирот понял, что никаких откровений не дождётся, дожать тошнотворного жука по внешкомсвязи не получится. Придется потом, при встрече. — Это неважно. — Он был ТУРК? Винсент Валентайн? — Этот тупой кретин? К счастью, нет, — Руди становился всё лаконичней и неприятней. — Другой тупой кретин? Кто? — Говорю: неважно! — лица Ходжо генерал не видел, но готов был биться об заклад, что тот еле сдерживает лютую, ничем не замутненную ненависть, и чем может закончиться вспышка — не знает даже сам Ходжо. Лучше не рисковать. — Ты поймешь потом. Позже, — кажется, профессор смог взять себя в руки. — Когда прочтёшь не только мои рабочие дневники, но и журналы экспериментов, и выводы. Не важно, кто твой отец. Он был человек — этого достаточно. От отца ты получил половину своих человеческих генов плюс несущую признак мужского пола «У» хромосому — всё, как у людей. Интересно другое: то, что содержится в твоей «Х» хромосоме. — Участок ДНК цетра, — мрачно констатировал Сефирот. — Я в курсе. Не знаю, на какой процент я цетра, но кое-какие способности вида древних у меня, действительно, имеются. Видимо, их проявление обеспечивает этот участок. — Кое-какие? Какой-то процент? Ха! — злорадно проорал Ходжо. — Читай! Не буду портить тебе впечатление спойлерами. И вредный гад снова отключился. *** Он всегда знал, что пощады не будет. Что за свои ошибки придется платить, и дёшево тут не отделаться. Ходжо почти рухнул в лабораторное старое кресло, которое нежно любил и не разрешал выкинуть уже много лет. — Ненавижу идиотов. Ненавижу Шин-ра! — сказал он своему отражению в термостате. — А особенно ненавижу ТУРКов. Всех до единого. Ненавижу! Идея послать Сефирота в Нибельхеймский архив теперь казалась полным идиотизмом. Нельзя было его туда пускать. Тем более одного. — Главный идиот — это ты, — Ходжо ткнул пальцем в многострадальное отражение. Отражение гаденько ухмылялось. Предчувствие грядущей большой беды захлестывало волна за волной, отдаваясь животным страхом где-то внизу живота. — Йоу? И меня ненавидите? Я ведь тоже ТУРК, - как будто материализовавшись из воздуха, спросил за спиной Рено Ландре. — Какого бахамута ты здесь? Ты должен быть там! — Ходжо показал на вставленную в ухо клемму переговорного устройства. — Я приказал вам с напарником охранять Сефирота! — Простите придурков, шеф, так получилось, — Рено шутовски развёл руками. — На самом деле, — он снова стал серьезным. — Артур Шин-ра приказал нам охранять вас, — он сделал ударение на последнем слове. — То есть, мы с Рудом преступным образом игнорируем приказ руководства. Но сегодня у нас доклад, и не появиться на глаза президенту мы не можем. Он не дурак и поймёт, почему мы торчим в Нибельхейме, а как только поймет, так сразу и задумается, сложит два и два — это несложно, и заработаем мы с напарником, к сожалению, совсем не почётную отставку и вольную жизнь, а пулю в голову, от которой не спасут даже ваши мако-лучи, профессор. Так что до утра придется Сефироту почитать литературу в одиночестве, — развязно закончил Рено, сделав страшные глаза. — Бахамут-бахамут-бахамут... — Ходжо забегал по лаборатории, как ужаленный. Ему стало трудно дышать, сердце бешено молотило о стенки грудной клетки. Симптомы острого беспокойства, профессор знал себя неплохо, грозили перерасти в панический приступ. Он должен лететь в Нибельхейм! Он не может туда лететь! Завтра у него отчет перед президентским советом! В этом месяце они хватили лишку из бюджета и... Да не пошли бы к долбаному бахамуту и совет, и сам президент Шин-ра! Надо лететь... Но у него опыт, важный опыт, три месяца работы и утром финал. Решено. Завтра он ставит точку в этом вопросе, на отчёт плевать, и летит в Нибельхейм... Зачем? К утру ТУРКи и так будут уже на месте. — Рено! — Рано утром, часа в четыре, — не дожидаясь вопроса, отозвался рыжий ТУРК и, коротко махнув на прощание рукой, скрылся за дверью. — Ненавижу ТУРКов, — повторил Ходжо и, в изнеможении упав в несчастное кресло, вытер рукавом старомодного лабораторного халата выступившую на лбу холодную испарину: «Старею. Всё будет нормально, просто тяжёлая неделя, устал, пугаю сам себя без причины. Всё будет хорошо. Надо пережить только вечер и эту ночь, эту треклятую бесконечную ночь.» Он набрал Сефирота, но тот не ответил. Ничего необычного, так случалось не раз, но сердце снова сорвалось в бешеный галоп. Уснуть сегодня не было никакой надежды, не стоит и пытаться. Он открыл шкаф, достал оттуда початую бутылку коньяка и пачку сигарет. Ходжо курил в юности, но давно бросил, считал это бесполезной тратой времени, делал крайне редко и никотиновой зависимости не имел. Но иногда занять руки и рот сигаретой было просто необходимо. Длинная ночь. За окном зловеще сгущались сумерки, самая длинная-длинная-длинная ночь его жизни только начиналась. Ходжо закрыл глаза, память услужливо отматывала назад вереницу событий. Двадцать с лишним лет назад Он был влюбчивым с самого детства. Женщины завораживали: нереально прекрасные, притягательные и очаровательно нелогичные, они благосклонно принимали ухаживания молодого, перспективного и вполне симпатичного, даже красивого тогда ещё не профессора, а доктора наук Рудольфа Ходжо. Многочисленные романы очень мешали работе и забирали массу времени, но отказаться от женского внимания тогда казалось выше его сил. Блондинки и брюнетки, желательно не слишком худые и не мелкие, желательно с выдающимися в правильных местах формами. Худощавый и жилистый Ходжо любил, чтобы прекрасного было побольше. Впервые Лав он увидел на приёме в Шин-ра билдинг, где она была в числе приглашённых гостей. Тогда прима не пела, просто болтала с гостями на разные темы, и Артур Шин-ра познакомил их. Так всё и началось. Намётанный глаз Ходжо сразу распознал в девушке носительницу генов цетра. Редкое, почти нереальное везение, древней крови к тому времени на планете почти не осталось. Через два дня он пришёл в качестве зрителя на её спектакль и тогда потерял голову окончательно. Лав была не просто в его вкусе, она была лучшим из того, что он когда-либо видел, и пела так, что Ходжо казалось: голос звучит только для него одного. Он знал, что то же самое чувствовали все, кто сидел в зале: кровь цетра, ничего удивительного, давала людям разнообразные, порой неожиданные таланты. В гримёрку примадонны его не пустили. Желающих лично поблагодарить актрису собралось чрезмерно много, поэтому охрана пропускала только тех, кого примадонна приглашала лично. Высокого смуглого брюнета в костюме отдела ТУРК Ходжо заприметил этим же вечером. Тот кивнул охранникам, как старым знакомым, и они даже не стали сверяться со списками. Парень мог быть кем угодно: другом, родственником, но Ходжо каким-то образом сразу понял, что перед ним более удачливый соперник. Вторую встречу им организовал через неделю Куно Хайдегер, естественно, не случайно, а по просьбе Руди, который неделю рыл носом землю, чтобы найти возможность увидеть Лав в приватной обстановке. В своих талантах он не сомневался. Привлекательная, но не выдающаяся внешность не позволяла Рудольфу ходить на дам в лобовую атаку, а вот язык у него был подвешен за нужные места. Ходжо давно заметил, что женщины — на редкость любопытные создания, и научился этим пользоваться. К концу вечера он смог убедить Лав, что в его обществе ей будет не скучно, интересно и безопасно — вполне достаточные мотивы, чтобы принять приглашение молодого приятного парня поужинать после репетиции. Едкий, как серная кислота, Ходжо прекрасно умел становиться милым и интересным собеседником, но только с теми, кто ему нравился, а Лав нравилась ему до дрожи в коленках. Постепенно их знакомство переросло в дружбу. Конечно, Лав догадывалась, что со стороны Ходжо это была не совсем дружба, но она была женщиной умной и уважала его сдержанность, а он не оставлял надежды, по опыту зная, что ситуации бывают разные, и громила-ТУРК рано или поздно получит отставку или совершит серьезную оплошность, а уж утешить женщину Ходжо сможет, главное — вовремя оказаться в нужном месте. Да так утешить, чтобы сразу почувствовала разницу — увлечение слабым полом заставило обратить Руди особое внимание не только на способы привлечения, но и удержания желанной добычи. Рудольфу казалось, что он ведёт себя очень осторожно. Работу не заваливает, всё в сроки, лишнего не болтает, но, видимо, со стороны всё выглядело иначе. — Допрыгаешься, чокобо, — в который раз предупреждал его друг детства Куно Хайдегер. — Гаст недоволен. — Гаст недоволен, потому что сам двинуть проект «Дженова» не может, а я немного отвлёкся, — буркнул Ходжо. — Ничего, подождёт. На работу я выхожу регулярно. — Только мозги твои в это время не в лаборатории Шин-ра, а где-то под пышными юбками Мидгарской примы, — Холландер недовольно скривился, — Не рискуй, Руди, и не борзей. Я не могу всё время прикрывать твой тощий зад. Придумай для Гаста хоть какое-то внятное объяснение своему поведению. — Она полукровка цетра. Какие ещё объяснения нужны этому кретину? Хайдегер тяжело вздохнул: — Ну так скажи ему об этом, Руди. Объясни, что преследуешь научные интересы... — Ничего я не преследую! — Ходжо резко повернулся, с трудом сдерживая ярость. Стоп, Куно не заслужил. Он всегда относился к их дружбе с большим вниманием, чем сам Рудольф, отдавал больше, чем брал, но мысль о том, что Лав, его прекрасная Лав, может стать добычей таких стервятников, как Гаст и Холландер (себя Ходжо даже не думал ставить на одну с ними планку), делала из Ходжо бешеного зверя, готового защищать свою добычу, самку — не важно. Главное, чтобы никто из научного департамента даже не смел приблизиться к его Лав. Поэтому он так долго скрывал её генетическую инаковость. — Скажи Гасту, — назидательно повторил Хайдегер. — И будь осторожен. Энрике дёргается и уже почти не верит в вашу дружбу, а ревнивый он просто до сумасшествия. Если решит открутить тебе голову — охрана не поможет, он ТУРК и придумает, как это сделать, чтобы всё получилось. Ходжо осторожно понюхал, а потом раздражённо выплеснул в умывальник забытые им на столе остатки приготовленной вчера питательной жидкости. Энрике звали любовника Лав, но в разговоре с ней Рудольф называл его только ТУРК — тупой ублюдочный ревнивый кретин, так это расшифровывалось. Её мальчик для постели: накачанные мышцы, красивая физиономия и крепкий член. О, Миневра! Почему женщины так примитивны? Даже с генами цетра, даже такие чуткие, обладающие обострённой интуицией, умные и... Твою мать! Если бы Лав хоть на мгновение отвлеклась от этого придурка! Но тут кровь цетра играла против него. Древние не просто завязывали близкие отношения, но если завязывали, они были намного прочнее, чем у людей, он читал про это не раз. — Ладно, — Ходжо хотелось уйти. Куно ему надоел, он хотел одиночества. Вечером у Лав премьера, и он приглашён. С этой мыслью хотелось побыть наедине. — Ладно, Куно, ты прав. Я расскажу Гасту, что Лав — полукровка. И постараюсь не злить ТУРКа.