Распутывая хитросплетения

– Доброе утро, – донеслось откуда-то сверху и даже как будто издалека. Я с трудом разлепила глаза, не разграничив ещё толком сон и реальность. Только не говорите, что он ещё и в грёзах мне является... – Доброе, – на всякий случай отозвалась я, не узнавая своего пришибленного голоса. Взгляд наконец взял в фокус того, кто сидел на краешке кровати, и я подскочила, как кипятком ошпаренная. Резкое движение сразу отдалось новым импульсом похмельней головной боли. – Как ты здесь оказался?! – проскулила я, стискивая виски. – Я у себя дома, – невозмутимо развёл руками Маттеони. – Тогда как я здесь оказалась? – даже отползла в сторону, на всякий случай натягивая на себя одеяло. Я была в одежде. Это радовало. – Я забрал тебя с улицы, – он сидел полубоком и смотрел гораздо больше в окно, чем на меня. Домашний Энзо в растянутой майке и спортивках, с лёгкой щетиной. – Ты сама мне позвонила, не помнишь? – Да, я хотела сказать, чтобы ты забрал папку с проектом... из классной комнаты. – А сказала, что я тебя адски заколебал своими постоянными доёбами. И чтобы я шёл нахер со своей биологией, – усмехнулся он, и по голосу невозможно было понять, он смертельно обижен или отнёсся к этому философски. – Какой ужас! – я запоздало зажала руками рот, чувствуя, что от лица отливает кровь. – Энзо... у тебя есть... попить? – Вон, на тумбочке, – профессор махнул рукой, и я проследила за его жестом. Тёмный пузырёк. Средство от похмелья. Да чёрт бы тебя побрал Энзо, паталогически неправильно быть таким заботливым. Я вскрыла пузырёк и выпила практически залпом, вернула пустой на тумбочку, не поднимая глаз. – Ну вот, сейчас станет лучше, – профессор говорил так спокойно и размерено, что хотелось завернуться в одеяло и спать, и чтобы по голове погладили. – А я ещё что-нибудь говорила... или делала? Странное? – спросила еле слышно, нервничая настолько, что даже взгляд в одной точке было не удержать. Слишком много у меня неприятных секретов, чтобы напиваться в присутствии добрых людей. Боюсь запачкать. – Ты сразу отключилась, как только попала в тепло. Еще у меня в машине, – Энзо легко потрепал меня по щеке. Он пытался разрядить атмосферу, развеять мою общую пришибленность, но я ощущала тот перегар, которым тут всё пропахло за время моей ночёвки, и уже одного этого было достаточно, чтобы от стыда даже голос звучал задушено, и сложно было вздохнуть. – Завтракать будешь? – Маттеони поднялся с кровати, неспешно потягиваясь. – О нет, спасибо! – я почувствовала, как ком подкатил к горлу при мысли о еде. – Если можно, чай. – Приходи на кухню. Энзо вышел, и я упала обратно на подушки. Светлая комната под скатом крыши, с большой пальмой в углу у окна, воздушные бежевые занавески, большой рисунок географической карты на стене над кроватью. Слишком аккуратный уголок для одинокого холостяка. Его истинную натуру выдавал только переполненный книжный шкаф, ломившийся под тяжестью содержимого. Увесистые томики и папки, свалены были даже на полу, в кучах и беспорядке. Уголок истинной страсти профессора. Я усмехнулась, морщась на свет. Лекарство действовало, я уже начинала потихоньку приходить в себя, замечать детали. Как только стало немного лучше, сползла с кровати, расправила кое-как замявшуюся ещё со вчерашнего дня одежду и выглянула за дверь. Запах ягодного чая уже разносился по воздуху, переплетаясь с ароматом свежей выпечки. – Ничего не спрашиваю, – вздохнул Энзо, выкладывая на блюдце круассаны. – Захочешь, сама расскажешь. Но если нужна помощь, Роуз... Я слабо улыбнулась и покачала головой, усаживаясь за стол. – Так, ерунда... – голос внезапно дрогнул и сорвался, я и сама не ожидала. Опустила голову, делая глоток обжигающего чая. Как бы мне проблем не огрести, мучаясь такими вот приступами саможалости. Маттеони тяжело вздохнул. – Мучаешь ты меня. Иногда мне хотелось на нём сорваться. Бросить на пол что-нибудь тяжёлое. Крикнуть: «да что ты привязался ко мне? Что тебе за дело? Оставь в покое!». Прекрати ходить за мной, перестань спрашивать, всё ли в порядке, хватит смотреть с таким участием. Ну почему... почему ты такой... Такой, мать его, добрый. Это невыносимо. Я именно так и сделала вчера на пьяную голову. Но сейчас мне было просто стыдно. Стыдно и совестно почему-то. – Ты молодец, что позвонила, – Маттеони решил не добивать. – Еще неизвестно, чем это могло кончится. Девушке, одной, в таком районе... – Не продолжай, знаю, что сглупила. Я взмахнула рукой перед носом. Но Энзо уже и сам осёкся на половине фразы, кажется, именно в этот момент ему в голову пришла мысль спросить, что со мной _уже_ сделали? Я подняла на профессора глаза, и тут только заметила. Случайно, в общем-то. Он ведь в футболке был, с коротким рукавом. Продольные шрамы на каждой руке, вдоль линии вен. Замкнуло какой-то винтик в голове, почти с ощутимым щелчком, и я уставилась на них совершенно неприкрыто, даже не пытаясь спрятать все те эмоции, которые сию же секунду отразились у меня на лице. Наверное, в какой-то момент у меня даже задрожали губы, потому что Энзо, глядя на меня, тоже здорово растерялся. – Напугал? Извини... Другую одежду надо было... Я просто по дому привык... О, господи, Роуз! – он взъерошил волосы, порывисто подскакивая из-за стола. – Откуда? – я подняла глаза к его лицу. Спросила гораздо раньше, чем успела подумать, насколько ублюдочный вопрос задаю. – Ты действительно хочешь поговорить об этом или сойдет, если я совру про несчастную любовь? – Маттеони взял себя в руки и сощурился, изображая шутливость. Он не прятал взгляд, как я. Но в глазах его была боль. Очень хорошо знакомое мне выражение. А ведь он в какой-то момент своей жизни оказался гораздо ближе к краю, чем я. – Энзо, прости, – повинуясь внезапному, сильному, как штормовой шквал, порыву, я схватила его за руку. За что? За мою сиюсекундную бестактность, за мои постоянные «да-что-бы-ты-понимал» интонации, за морозную корку в ответ на искренне участие и желание помочь. Горечь вдруг сменилась на лице профессора почти детским удивлением, и только лишь спустя несколько секунд мне стала понятна столь резкая перемена. Я впервые касалась его сама. И это, чёрт возьми, зря очень. Мне было ещё мерзко от самой себя из-за вчерашнего, и от самой себя во всей предыдущей жизни. – Прости, – выдохнула я, извиняясь уже, скорее, за то, что вообще позволила себе его коснуться. Но Энзо перехватил мою руку, не дал убрать. – Я всё хотел спросить... – эти мягкие обволакивающие интонации, которыми обладал его голос, действовали гипнотически, включали неадекватную доверчивость, и я всегда злилась, когда он так говорил. Только теперь у меня не хватало на это сил. – Тебе неприятно, когда прикасаются? И вот так – тоже? Он чутко и выжидающе наблюдал за реакцией, всё ещё держа мою руку в своей, накрывая её широкой ладонью, поглаживая большим пальцем. – Вот так... приятно, – сквозь вихри воздуха в груди сбивчиво пробормотала я. Это уже было совсем не из тех дружеских прикосновений, какие обычно проскакивали у нас, каких я шугалась, словно открытого пламени. А ещё в нём не было той раздражающей и угнетающей властности, которой обычно грешил другой мужчина. Энзо боялся напугать и боль причинить боялся. Мой безразмерный голод по человеческому теплу играл против всех моих страхов и предрассудков, потому я и стояла перед ним, глупо подставляясь ласкам, вместо того, чтобы отпрянуть и уйти, как обычно. Никогда до этого я не позволяла Маттеони чего-то подобного. Впрочем, и он прежде никогда не касался меня _так_. Пальцы по щеке, нежно, медленно. Да он же сейчас... Я ощутила тепло чужих губ прежде, чем успела закончить мысль. Чувство было лёгкое, сладкое, и в то же время, почти сбивающее с ног. Сродни тому, что я испытывала когда-то с Вестом. Прошла уже чёртова ёбаная вечность, когда я наконец оттолкнула его. – Энзо, т-ты... ты что, дурак? – сердце билось так, словно нас за чем-то неприличным застукали. Он рассмеялся моим почти детским и беспомощным возмущениям, но затих, когда я прижалась к нему. Почти сразу успокаивающе обнял в ответ. Его тепло – будто побег от той реальности, в которой у меня ворох проблем с паскудными похотливыми уборщиками, и в которой меня не отпускает собственное грязное прошлое, держит крепко, словно в стальных тисках. Как бы я хотела стать частью твоего мира, Энзо. Но для меня это столь желанно, сколь и невозможно. Именно поэтому, наверное, я всё это время так методично от тебя бегала. Именно поэтому сейчас кажется, что если отпущу, жизнь кончится. – Нужно идти, – сказала я, отстраняясь наконец. Хватит на него смотреть, пожалуйста. Это уже неприлично даже для по уши испачканной тебя. Отчаяние просквозившее в голосе, правда, не прошло незамеченным. – Хочешь остаться? – с надеждой осведомился Маттеони, следуя за мной в коридор. – Я вторую ночь не провожу дома. Что скажут мои цветы? Беру с него пример по части неуместных шуток и вымученных улыбок. Я хочу – хочу остаться. Но мне нужно побыть наедине с собой, остыть, понять. Нельзя так больше. Ночую по мужикам. Шатаюсь по подворотням. Как будто ничего не изменилось, и я снова тринадцатилетняя девочка без крыши и принципов. Дом встретил жаром и духотой, давно не проветривали. Рутинные дела помогали отвлечься от мрачных мыслей: убраться, постирать, выбросить мусор, приготовить еду. И всё это – только для того, чтобы избежать мучительного и неутешительного самоанализа. Я уже сидела на кровати, полусонная, когда о себе вдруг напомнил мобильник, от вибрации едва не свалившийся с края тумбочки. Я вздрогнула. К горлу тотчас подкатил комок тошноты от мысли, что это тот ублюдочный шантажист-уборщик, который вытребовал мой номер телефона. Я даже имени его не помню. Да я и не знала никогда его имени. Но надпись, высветившаяся на экране, породила другие догадки. – Добрый вечер. – Ты ебантуый? – в лоб спросила я, низким от негодования голосом. Делает он, а стыдно мне. Выбесил. – Хотел уточнить кое-что насчёт нашей завтрашней договорённости. – Ты брал мой телефон, пока я спала? Тебе понятие личного пространства вообще знакомо? А хотя с кем я... – Будь готова в восемь, – невозмутимо велел Ланкмиллер в приказном тоне, добивая окончательно. – Я подъеду к твоему дому. – Хорошо, – тихо сказала я в умолкшую уже трубку, а потом сменила имя, присвоенное контакту, с «папочки» на «мудак».