Распутывая хитросплетения

Согласившись на это, я много на себя взяла, но мысли об этом настигли меня гораздо позже, когда я уже сидела в его машине, притихшая и взволнованная. Мы оба прекрасно знали, что между нами произойдёт, и учитывая все обстоятельства, как бы бесконечно смешно это не звучало, для меня это обещало быть почти буквально первым разом, поэтому я испытывала всю ту сложную и контрастную гамму чувств, которую положено испытывать в таких случаях. И это казалось даже... нормальным. От Энзо мне не сносило крышу. Он был, как мёд: тягучий, приятный, сладкий. И возбуждение вызывал медленное, заставляющее дышать тяжелее и глубже, когда его ладонь скользила по моему бедру. Хотелось поцеловать его, но он был за рулём, и поэтому я просто накрыла его руку своей, погладила. Непривычные мне пальцы, я ещё не знаю толком, как они касаются, а уже дрожу от предвкушения. Очень смешно. У меня завтра защита проекта, и он участвует в ней, как научник, и то, что мы сейчас переспим, начинает от этого странно выглядеть, но об этом как-то отстранённо думалось. – Вот мы и на месте, – он тоже говорил тихо, как будто боялся сдёрнуть покрывающую нас пелену истомы и тайны. Дремлющий консьерж, знакомый прозрачный коридор – переход из одного здания в другое, чёрная входная дверь, аккуратная прихожая. Удивительно, что я подмечала все эти детали, потому что думать могла только об одном. Сознание заволокло дымкой, вязкой от непотребных мыслей. – Каблуки... – глупо усмехнулась я, пытаясь нагнуться, чтоб расстегнуть ремешок. – Подожди, – предупредил мои попытки Энзо, опускаясь на колено. Лёгким и верным движением справился с застёжкой, потом пальцы скользнули по щиколотке, и кожа ощутимо покрылась мурашками от таких прикосновений. Тем более, что её раньше вниманием не баловали. Я неосторожно громко выдохнула, и Маттеони, приподнимая бархатный подол коснулся губами колена, заставляя меня прижаться лопатками к стене, чтобы не сползти вниз. Я ждала, почти изнемогая, когда прикосновения дойдут до внутренней стороны бедра, но Энзо для этого оказался слишком коварен. Выпрямился, вернулся к моим губам, старательно выцеловывая их, давая почувствовать жар своего тела и глубину желания. Потом была спальня. Мы больше не сказали друг другу не слова, с тех пор как вошли, только целовались, как проклятые. Я гладила его лицо. Нависая надо сверху, Энзо убрал в сторону мои взлохматившиеся волосы, освобождая место для поцелуев. Кожа за ухом, шея, большего закрытое платье не позволяло, и я почувствовала его пальцы на спине: искал застёжку. И меня вдруг словно проткнули тяжёлым тупым ножом, одной до судорог простой мыслью. Он-увидит-шрамы. Да даже если и не увидит — он их почувствует. Я не могу. Добрый, светлый, понимающий Маттеони, а я не могу. – Энзо, – вздохнула рвано, немного отстраняя его, – Энзо, не надо, хватит. Он даже не сразу понял, о чём я прошу, но едва оттолкнула чуть сильнее, покорно отстранился, непонимающе глядя на меня. – Что случилось? – Мне нужно уйти, – резко охрипшим голосом бросила я, поспешно поднимаясь с кровати и направляясь в коридор, бегом почти. – Почему? – профессор неотступно следовал за мной, такой растерянный, будто его наотмашь ударили. Я резко втянула воздух, подхватывая туфли и оборачиваясь к нему у самой двери. – Прости меня. Потом я, не помня себя, сбежала. Он догнал меня только в стеклянном коридоре, когда я почти полностью уже прошла его. – Остановись, пожалуйста! Подожди. – в голосе, прерывающимся от частого дыхания, было столько мольбы, что я встала, как вкопанная, не в силах сделать ещё хоть один шаг. Надо объяснить. Надо что-то выдавить из себя. Нельзя оставлять всё так. Иначе он не простит. Даже святой бы не простил. – Я должна кое-что тебе сказать, – тяжело перевела дыхание, сглотнула. – Я на самом деле много чего должна тебе сказать. Мне рано или поздно всё равно пришлось бы, однако мысль об этом словно осколки битого стекла, причиняла столько страданий, что во мне не находилось так много сил, чтобы их переступить. – Но я не могу. Связался со мной, придурок, а я с самого начала знала, что мы не можем, что я слишком поломанная для этого. Знала и всё равно сдалась своей слабости, своему непомерно нездорово огромному желанию тепла, граничащему с патологией. И только задней мыслью подумала, что больно потом будет ему. Энзо больше ничего не говорил, но я чувствовала, как он смотрел мне в спину. Потом молча ушла просто и всё. *** На защите был обеденный перерыв. Первая группа уже отчиталась, и измождённые немного, но с большим чувством облегчения, студенты стремились поскорее покинуть здание академии, чтобы наконец без всяких условностей и угрызений совести предаваться долгожданному летнему отдыху. Я сидела в классной комнате ожидания, рядом с кабинетом защиты. Приём возобновится через час, так что из моей группы пока что почти никого не было. Поэтому то, что сейчас произойдёт, было ожидаемо. Тихо отворилась дверь. Пока я смотрела ровно перед собой, профессор отодвинул стул, сел напротив меня, взглянул очень серьёзно и начал сразу, без приветствия. – Прости, если что-то сделал не так. Но не мучай меня, господи, Роуз, не мучай. Скажи мне, что случилось вчера? – Да... просто... Думала, что совру, но не поворачивался язык. Ко мне вернулось все то, что я прежде ощущала к профессору. Навязчивый страх прикосновений и невозможность смотреть куда-то кроме точки на полу, пока он со мной разговаривает. – Могу я узнать, что пошло не так? – очень терпеливо, но настойчиво повторил свой вопрос Маттеони. – Энзо тут платёжки пришли, – в дверь заглянул какой-то из его коллег, – ты самый старший поблизости, подпиши. А то Жербе наконец-то в отпуск ушла. Профессор почти сплюнул от досады и, глухо чертыхаясь, поплёлся делать, что попросили. От того, что он не злился, было только хуже. Я не выдержала, пошла за ним. Встала под дверью кабинета, заламывая пальцы. Только мучаю его, всё равно же не смогу объясниться. Но поговорить необходимо было, хотя бы сказать, что это не его вина. Может, из-за напряжённых до предела нервов мне показалось, что прошло довольно долгое время, прежде чем он вышел. – Прости, я... – начала, и сразу же запнулась, растеряно опуская руки. Он внимательно смотрел на меня. Внимательно, устало и мрачно. И от этого неотрывного взгляда лицо его потемнело ещё больше. – Я собираюсь готовиться к защите, – сухо сказал профессор, обходя меня. – Тебе тоже советую. Маттеони придирался так, как будто всей душой ненавидел меня, проект и весь институт. «Они не живут в подобном климате, даже при должном уходе... Кроме того в работе должны быть учтены расходы на должный уход...» Час. Целый час сыпались бесконечные вопросы. Даже касательно тех мест, которые он сам же и посоветовал. Иногда доходило до такого абсурда, что второй принимающий, Агнис Лунет, опытная женщина, многое повидавшая, начинала смеяться в кулак. Наверняка думала, что он так усердствует, лишь чтобы не обвинили в предвзятости после вчерашнего. По тону, с которым она заговорила, когда мы добрались наконец до завершения, это стало очевидно. – Понимаю, вы научный руководитель, но вы слишком суровы к своей подопечной. Я думаю, проект можно зачесть, как успешный. Из класса я вышла ничего не соображающая, разбитая. Совершенно сбитая с толку этой резкой переменой настроения. Если он всё-таки обиделся, то можно понять, но если вдруг... узнал что-то обо мне? А что если те фотографии... Этот Аруш снуёт где-то поблизости, кто знает, мог ли он их куда-то забросить, откуда их любой достать может даже по нелепой случайности. Да к чёрту фотографии, может, это просто какие-то личные неприятности его так взволновали, а я себя извожу. Теряться в догадках было слишком невыносимо. Я решила дождаться конца защиты и поговорить. После неё профессор ещё разбирал у себя какие-то бумаги до темноты, и мне не доставало решимости, чтобы просто постучать в чёртову дверь. Десять раз кончилась, пока сидела под ней на жёстком стуле, кусая кубы до крови, и бесконечно царапая ремешок у сумки. Время клонилось к десяти вечера. – Энзо, – я подскочила, едва открылась дверь его кабинета. – Если ты сидела здесь всё это время, только для того чтобы поговорить, ты потратила его зря, – лёд. Чистый лёд, который будто бросили мне за шиворот, и он, пройдясь вдоль позвоночника, заставил содрогнуться от тёмного огромного холода. Чёрт раздери, как больно. Как я не хочу, чтобы рвалась та хрупкая натянутая между нами нить. Но ведь сама же всё для этого сделала. – Я виновата, – у Энзо был широкий шаг, и за ним приходилось практически бежать. – Но давай поговорим, пожалуйста. Я ничего не понимаю, это очень тяжело. Он остановился на пороге. В какой-то момент мне даже страшно стало. Сложно сказать, почему. Что-то такое чувствуешь перед тем, как тебя ударят. – Ты сказала, что не можешь обьяснить мне ничего вчера. Как считаешь, ты в состоянии будешь меня понять, когда и я тебе в этом откажу? Он сбежал по ступенькам, на ходу клацая брелком сигнализации, а я на ватных ногах вернулась академию, опустилась на лавочке у входа под странный взгляд охранника, достала телефон, чтобы посмотреть время. Дышать было тяжело, и я с трудом старалась провести грань между душевной болью и физической, чтобы затолкать первую как можно глубже на задворки, чтобы можно было уйти отсюда и поехать наконец домой. Когда-то у меня это получалось. Экран снялся с блокировки и открыл список контактов, я отстранённо прощёлкала до предпоследнего внесённого и вдруг поймала себя на том, что едва не нажала кнопку вызова. Должно быть, сказывались наши долгие телефонные разговоры, когда он ещё был с Элен. Или что я столько раз за прошедшие два года думала позвонить на уже несуществующий номер, просто чтобы услышать «Кику, грудь так и не выросла». Сейчас я рискую услышать кое-что гораздо злее, что-то вроде «что, не вышло с одним мужиком, ты уже набираешь другому?». Я зажала телефон в руках, запрокидывая голову. Именно это я и делаю. Что я собираюсь ему сказать в конце концов? О чём говорить? – Да? – в абсолютной тишине, глухое и далёкое из телефона. О господи! Я нажала эту чёртову кнопку! Дрожащей рукой поднесла телефон к уху. – Кэри? – М? – Мне паршиво, – вдруг честно созналась я, усмехаясь на грани нервного срыва. – Где ты? – В академии, – пробормотала сбивчиво, – а зачем... – Я сейчас заберу тебя. Прежде чем я успела хоть что-то ещё сказать, он отключился, а я осталась сидеть на лавочке в абсолютной растерянности. Что за, чёрт возьми, выкрутасы? Мне точно не почудилось после нескольких часов сидения на месте и схождения с ума? Минут пятнадцать не прошло, как снаружи послышался настойчивый гудок автомобиля. Я подхватила сумку и выбежала на улицу, и не поверила бы ни за что, пока не увидела своими глазами: у тротуара действительно был припаркован этот выпендрёжный автомобиль. Я села внутрь, на переднее сиденье, пристегнулась. Всё молча, потому что не то что слова, даже мысли не складывались в нечто связное, как не старалась я зацепиться за здравый рассудок. Ланкмиллер придирчиво осмотрел меня – вид, наверное, был тот ещё, – и заключил: – Я знаю, что тебе нужно.