Распутывая хитросплетения

Дверь закрылась, и затылок обожгло. В коридоре свободно гулял ветер, занося с улицы утренний знобливый холод и сигаретный дым. Кто-то открыл оба окна, с одной и с другой стороны, проветрить. И теперь придорожный мотель ещё сильнее напоминал старый полуразрушенный дом, насквозь прошитый сквозняками, как нитями вен. Впрочем, было в этом и кое-что хорошее: ветер уносил с собой тот приторный липкий запах борделя, оставляя только горечь табака, от которой першило горло. В лифте на меня странно косился мужик, и эти взгляды были слишком долгими, чтобы их можно было назвать приличными или притвориться, что не замечаешь. Мой разбитый нос и помятый вид тоже едва можно было назвать приличными. Я невольно усмехнулась, мельком взглянув на его часы. Опаздываю на пятнадцать минут. «Не спустишься, я поднимусь». Так он сказал, но...Чтобы подняться, нужно хотя бы знать куда. Энзо не знал. Несмотря на ворох откровений, который мы высыпали друг на друга тогда в лесу, между нами, он ещё сколького обо мне знал. В том числе и этаж, на котором расположилось наше ночное пристанище. Лифт выплюнул меня в холл со стойкой ресепшена, и я сразу заметила профессора, стоявшего у входа, то и дело переводившего беспокойные взгляды на круглый выцветший циферблат, подвешенный у самого потолка. Он не спал всю ночь, и это было как-то сразу заметно. Выбитый из колеи, растерянный, уже немного злой. Энзо не видел меня, и я на мгновение задержалась у лифта, потому что знала, что стоит подойти к нему, немой укор станет почти осязаем, закутает в себя, словно плотный полиэтилен, и дышать станет почти невозможно. Перед тем, как окунуться в это влажное болото тугой духоты, я застыла, глотая секунды вместе с чугунным стоялым воздухом. Всё же заставлять Маттеони ждать ещё хоть немного было бы верхом неблагодарности, поэтому пришлось собраться и сделать шаг вперёд из тени гигантского фикуса в запылённой кадке. Профессор одарил меня взглядом, который между нами сошёл за сухое приветствие. – Ну что тут у тебя? – вздохнул он, вызывая внутреннюю усмешку. Что тут у меня? Триллион сомнений, синяки и ложь. Неизменный набор, преследующий меня неотступно, куда бы я ни делась. Как будто ты не знаешь. И тут же следующий вопрос, бьющий в цель уже гораздо точнее. – Ты была с ним? – Это не он разбил мне нос, предваряя все твои нотации, – пробубнила я, глядя точно в пол, ему под ноги. – Но он увёз меня от того, кто разбил. – Всё запутано, – вынес расплывчатый вердикт профессор. – Ладно, пойдём в машину. Мы спустились на подземную парковку, пахнущую известью и бензином, и я третий раз в жизни оказалась на переднем сидении профессорского автомобиля. Вопреки и разуму, и усилиям воли щупальца памяти дотянулись до живых ещё уголков сознания, и меня передёрнуло от чувства, похожего на подступающую лихорадку. Слишком ярко для воспоминаний. Неоправданно. Неправильно. Чтобы успокоиться и отвлечься, я начала лихорадочно извиняться, намертво стиснув подол юбки. – Прости, что беспокою звонками посреди ночи. И что срываю с раннего утра, как неприкаянного. Я бы не посмела тебя вот так дёргать, если бы Ланкмиллер не настоял. В голове – красной бегущей строкой проносились спутавшиеся в комок мысли. Боже, я назвала его имя, открыто, без конспирации. Но Энзо ведь всё знает, мы оба знаем, хоть и не разу об этом не говорили. Маттеони ведь даже видел его лицо. Это и так было нелегко, справится со своей бестолковой жизнью, за последний месяц несколько раз вставшей с ног на голову. Прошлое, наслаиваясь на настоящее, заставало его расплываться, оставляя в подсознании настоящих чудовищ, на которых смотреть было страшно. – Честное слово, это какой-то сюрреализм, – профессор выразил очень точно мои чувства ко всей этой ситуации. – Я уже ничего не понимаю. – Я тоже, Энзо. – Что происходит в твоей жизни? – он смотрел на дорогу и крепко держал руль, прибавляя скорость, но всё его внимание было направлено на меня. От этого было физически больно сидеть рядом с Маттеони в замкнутом пространстве, потому что я знала, что он прижал меня к стенке лопатками. Что я достаточно издевалась над ним, чтобы сейчас избежать ответов, которых он требовал, пытаться отложить их время до бесконечности. Оно настало сейчас. – Ты не хочешь знать. Это было последнее усилие, финальный слабенький рубеж обороны, который не выдержал и секунды. – Я хочу знать о тебе всё. – А это уже звучит жутко. И вызывает безнадёжную ухмылку. Что это за маниакальное желание помочь чем-то большим, чем просто подбросить от полу-притона до дома. Было ли это тем же чувством вины, которое так изглодало Ланкмиллера почти до костей, или чем-то иного рода. Обожженное сердце, уставшее вариться в собственном отчаянии, как в кислоте, будто высохло и покрылось коркой. Оно потеряло ту немногую проницательность, которая у него была, и я не могла сказать. Не могла даже на шаг приблизиться к ответу. Энзо ждал молча, и в этом молчании было столько праведности, оно наполняло собой всё пространство воздуха, разогревало его, убивало, и в какой-то момент его невозможно стало выносить. И тогда я рассказала Маттеони всё: про бордель, и про свою паршивую подработку, и про её последствия, нашедшие меня уже в Витто, и про Ланкмиллера, и даже про наше с ним вынужденное соглашение с истёкшим сроком годности. Я умолчала только про Веста. Про него тяжелее всего было говорить, и, наверное, оставались во мне какие-то истлевшие крупицы благоговения, не позволявшие выдать его тайну. Когда я закончила, во рту было сухо, как при основательном похмелье. Таскаться по пустыням своей памяти, мучительно подбирая слова, – действительно изнуряющее занятие. Я не ждала, что Энзо что-нибудь скажет. Что вообще можно на это сказать. Он, наверное, сейчас довезет меня до дома, молча высадит и исчезнет из моей жизни навсегда, перестав замечать даже в стенах института. Мне это казалось очень реальным развитием событий. Мою жизнь, этот сумбурный комок мерзостей и страхов, если и возможно привести к нормальному состоянию, то только в какой-то параллельной вселенной, в отдельности от меня. Я находила смешным то, какой суровой была открывшаяся профессору правда. Он не может мне помочь. Даже если бы и хотел. Впрочем, после того, что на его голову только что вылилось, вряд ли он теперь вообще хоть чего-то хочет. Как я и предсказывала, до моего дома мы доехали в молчании. Профессор плавно затормозил, и под колёсами зашелестел придорожный гравий. Пытка тишиной кончилась, её остатки полопались в воздухе беззвучно, как мыльные пузыри. Я уже вышла из машины и почти захлопнула за собой дверь, как он окликнул меня. – Розмари, – от неожиданности я вздрогнула и замерла на миг, подумав, не показалось ли. – Розмари, – профессор улыбался от того, что знал, как глупо это должно было прозвучать, – помнишь, ты должна мне ужин? – Позвони мне на неделе, – эта дурацкая улыбка оказалась ещё и заразной, и от неловкости ситуации зарделись щёки. – Сочтёмся. Он ведь не сказал почти ничего, но вместе с этим сказал так чертовски много. И пока я искала запасные ключи в углублении под подоконником, слушая и определяю по шелесту шин, как Энзо выезжает со двора, меня переполняли эмоции. Помятый не меньше, чем я, встрепанный, с синяками от двухнедельной бессонницы. Он хотел мою жизнь разложить по полочкам, но ему бы для начала справиться со своей. И если, может быть… мы можем друг другу в этом помочь хоть чуть-чуть, то почему нет. Уже ближе к вечеру, когда за окном ошмётками стала собираться ночная мгла, становясь плотнее, толще, окуная в себя сначала по горло, потом с головой, я поймала себя на том, что с ненормальной настойчивостью гипнотизирую экран телефона. Кэри не должен был мне писать, и ждать этого было жутко и нездорово. Он уже вычеркнул меня из смыслов и междустрочий, поставил точку. И это был, наверное, не худший вариант из возможных. Но растревоженное сознание настойчиво требовало какое-то подтверждение того, что он вообще когда-либо существовал в моей жизни. И пусть я видела его ещё утром, живого, это было как будто вечность назад, и уже страшно походило на галлюцинацию. Не дождавшись, я напечатала ему сама. Холодными пальцами, почти не гнущимися и дрожащими, можно было осилить только пару коротких слов. «Как ты?» Меня почти сразу накрыло жгучей волной стыда, от того насколько идиотски звучала фраза, насколько бредовой была вообще идея написать ему. Ответ не пришёл. На следующее утро меня разбудил звонок от Грейс, которая отчитала за то, что со мной невозможно было связаться несколько дней к ряду, потом за то, что я звучу, как морской лев в депрессии. Я услышала его голос у неё на фоне, в отдалении, и этого мне хватило. Ланкмиллер спрашивал что-то будничное, что-то про полотенца. Тогда я подумала, что Ева единственная девушка, с которой он может ужиться душу в душу. Способная принять его, даже после того, как он развернул её, приехавшую за ним, на середине дороги, чтобы исчезнуть с радаров на две недели, не объясняя ничего. А через пару дней действительно позвонил Маттеони, я приняла его приглашение, даже не дослушав до конца. Он назначил встречу в маленьком уютном кафе недалеко от центра. Мы говорили о каких-то простых вещах, о том, как он любит морепродукты и подсолнухи, и что в театре никогда не был, о том, что мне, наверно, пойдёт загар, и что если бы я выбирала купальник, то обязательно полосатый. Я болтала под столом ногами и думала о том, что было бы смешно переспать с ним, разодрав ему спину в клочья, а потом сидеть на кровати, впившись пальцами в простыню, и чувствовать, как на тебя наваливаются тонны пустоты. Это был какой-то новый уровень отчаяния. К счастью, благоразумие не отказало на этот раз нам обоим, и мы распрощались, искусно изображая нормальных людей. Я не позволила ему подбросить себя до дома, сославшись на то, что раз уж выбралась в центр, не лишним будет зайти в парочку магазинов. На этом мы и распрощались. Уже на улице, вдыхая спокойный вечерний воздух, отслаиваясь от масок, рассеянным взглядом я зацепила в толпе что-то такое, что меня дёрнуло, безотчётно, скорее на подсознательном уровне. Ещё раз пробежалась глазами поверх голов, пытаясь вывести на осознанный уровень то, что вызвало эту неприятную подкожную судорогу, но в тот же момент меня отвлекла слабая вибрация в кармане. Я не поверила тому, что увидела на экране, ни в первую секунду, ни когда уже подносила телефон к уху. – Да? Кэри не тратил время на приветствия или любые другие формы вежливости, и тон у него был жуткий. – Ты забрала свои документы из Змеиного Зуба? – Ну, я отправила им запрос и… – Забрала? – Что за… Я не понимаю, тебя чертовски плохо слышно. Сложно сказать, было ли дело в шуме толпы, или в помехах на телефонной линии, или в том, что чувство, задевшее меня в начале нашего разговора, разрасталось, ширилось, и уже мешало дышать. – Перезвоню, – шепнула я в трубку и в этот же момент поняла, что именно так растревожило моё беспокойное сознание. Смутно знакомое лицо. Этого человека я видела в лифте придорожного мотеля несколько дней назад. Умом я ещё не сложила все факты воедино, но подсознание уже подсказывало бежать. Отступила на пару шагов назад, не совсем отдавая себе отчёт, и тут же врезалась в кого-то. Хотела было отскочить, тихо и поспешно извиняясь, но мне этого не позволили, крепко взявшись сначала за левой, и почти сразу за правый локоть. Тот, кто это сделал был выше меня головы на две, и при желании, мог свободно швырять и трепать, как тряпичную куклу. И поэтому, когда к тротуару, как призрак, подъехала машина с наглухо затонированными стёклами, меня подтолкнули к ней, даже не заметив сопротивления. Всё произошло так быстро, что никто ничего не успел заметить. Дверь за мной захлопнулась, разом отрезав от шумной улицы, и поместив в тишину, словно в запаянном аквариуме. Даже ещё не повернув голову влево, туда, где он сидел, я уже узнала его по запаху. И это знание будто прибило меня гвоздём к стенке. – Как ты… Как он меня нашёл? Бесполезно и глупо спрашивать, как он меня нашёл с его-то связями. И тогда я задала более насущный вопрос. – Зачем? Голос был глухим. Память хранила ещё очень живое воспоминание от пистолетного дула, только что упиравшегося мне в лопатку. – Навестим родственника, – Ланкмиллер-старший по-собственнически похлопал меня по коленке, и от этого движения комок тошноты подкатил к горлу, – твоего дядю по маменьке. Меня явно эта новость впечатлила меньше, чем он на то рассчитывал. Жизнь научила ничего хорошего не ждать от родственников, и я просто хмыкнула под нос с усталой скептичностью. На мгновение мелькнула мысль, что в моём кармане все ещё лежит телефон, на этот раз заряженный, последняя ниточка, которая связывает этот аквариум со всем остальным миром. Но кому я собралась писать, и что вообще тут можно сделать. Раз Вестон появляется прямо здесь, вот так, значит, ему вообще ничего не страшно. Телефон мигнул в руке слабым голубым светом. – Лучше тебе его отложить, – Ланкмиллер пронзил меня взглядом, как ядовитой стрелой. – А то что, – мгновенно огрызнулась я, – продолжишь говорить таким голосом, как будто сбежал из херового фильма ужасов? Вест забрал телефон у меня из пальцев, и я было потянулась за ним, чтобы вырвать его назад, но какое-то чувство непреодолимой силы остановило меня, что-то подкожное и животное буквально пригвоздило к месту. Инстинкт самосохранения, вспыхнувший от одного взгляда в его ледяные серые глаза. И я заткнулась и молчала до самого места назначения. Когда мы доехали, было уже темно, ночная мгла отчасти поглотила очертания зданий, и я не стала тратить силы, чтобы их рассмотреть. Не сложно было воскресить их образы из памяти. Именно сюда Кэри меня привёз в тот день, когда я в первые за несколько лет снова увидела Ланкмиллера старшего. Мне было смешно и страшно. Немного трясло. На секунду почему-то подумалось, что это была такая тихая, такая настоящая ночь. Нас провели по коридорам, и человек с водительского сидения всё это время держал меня под руку мёртвой хваткой, не давая дёрнуться. Этот путь закончился в просторной светлой приёмной с бархатными синими диванами, между которыми стоял низкий стеклянный стол. Под потолком гудела лампа, и это гудение никак не вписывалось в общую шикарность обстановки. Я думала только о том, как у меня снова начала саднить разбитая переносица. По сторонам смотреть не хотелось и на Ланкмиллера тоже. Через пять минут к нам вышел высокий мужчина в сером деловом костюме. – Я глава Змеиного Зуба, Артур Аваланш, – представился он, сияя холодной деловой улыбкой, которыми убивают, – приятно познакомиться. В этот миг всё в моей голове сложилось.