Распутывая хитросплетения

Заоконная тьма ощущалась острой бритвой, ею дышать было больно, смахнуть с глаз не получалось. Машина гнала по ночному шоссе, оставляя позади огни Виктории, мои бесконечные ошибки и оправдания, Ланкмиллера в тихом и пустом доме, в омуте абсолютного одиночества. «Ты хоть не оставляй меня, Кику». Я сделала ровно противоположное. Алисия почти не разговаривала со мной. Я поступила ужасно, вообще согласившись на её помощь, заставив оставить сына одного дома, чтобы сорваться куда-то посреди ночи. Растаскивать нас по углам. Усталость и разочарование, написанные на её лице, не оставляли простора для сомнений. Даже она уже потеряла веру в то, что её брату будет хорошо со мной. И это правильно, потому что ему не будет. Мне действительно нечего дать ему. Когда убегать – единственное, что ты умеешь, на благоприятный исход рассчитывать не приходится. Машина свернула во внутренний двор и плавно затормозила на парковке, утопающей в зелени. Ночь была тихая, очень ласковая. Медленно отдавала последнее летнее тепло воздуху, разливалась в кронах деревьев чёрным большим спокойствием, оставаясь на губах прохладой и лёгким привкусом мёда. Я выпала в неё прямо из машины и остановилась, медленно выдыхая. Теперь, когда в моей голове встала на место такая простая ужасающая истина, я чувствовала себя побеждённым солдатом на поле боя – один на один со своими чувствами, обнажавшими себя так резко. Но в том, чтобы чувствовать себя побеждённым, есть своя едва уловимая лёгкость. Вслед за Алисией я взбежала по ступенькам на нужный этаж, молча подождала, пока ключ повернётся в двери. В холл вывалилось её сонное сокровище, разбуженное нашим приходом. Воркуя что-то умиротворяющее, Лис подхватила его на руки и унесла обратно в тёплую сонную спальню, пока тот не успел разлепить глаза. Появилась снова минут через десять и застала меня на краешке кресла, всё в той же позе и с тем же взглядом, что оставляла. – На тебе совсем лица нет. Что-то серьёзное? – уставший и мягкий голос. – Хотя ладно, не отвечай. Поздно уже, сейчас я устрою тебя в гостевой, а утром уже разберёмся. – Алисия, я люблю твоего брата, – вдруг выпалила растерянно и едва сдержалась, чтобы не зажать себе рот рукой. – Я знаю, – просто отозвалась Лис, выпрямляясь надо мной. Я подняла на неё глаза, медленно понимая, что она уже давно знает. Знала ещё тогда, когда я сама была бесконечно далеко от этого осознания. Кто бы мне сказал ещё, что теперь делать с этим. Ланкмиллерская сестрёнка постелила мне в гостевой чистые мягкие простыни, принесла стакан тёплого молока, и, оставив его на тумбочке у кровати, безмолвно смотрела в окно. Её лицо казалось очень красивым в бликах от ночника, кудри отливали золочёной старинной бронзой. Лис ещё немного посидела в задумчивости у изголовья, потом залезла ко мне под одеяло, долго обнимала, гладила по голове, пока я не забылась в её руках. Дело уже шло к полудню, когда приглушённая возня за дверью разбудила меня, минуты две я лежала, глядя в дощатый высокий потолок комнаты, затопленной мягким сливочным светом, соображая, кто я и где нахожусь. Наспех накинув вышитый атласный халат, оставленный у кровати, я выглянула в холл. Глаза ещё не сфокусировались после пробуждения, поэтому моргать приходилось часто. – Доброе утро, – поморщилась от звуков своего голоса, скрипучего спросонья. – О, Кику, доброе, – Лис вскинула рыжую макушку и махнула в сторону кухни. – Там блины на столе, карамельная паста в холодильнике, ну ты найдёшь. Она возилась в холле у входной двери, пристраивая на сына панамку, которая, видно, ему не нравилась, потому что тот сосредоточенно дул щёки и всё порывался её стянуть. Чуть поодаль стоял абрикосовый чемодан с вытянутой ручкой, судя по пузатому виду, набитый доверху. – А ты куда-то... – начала я растерянно, но Алисия подхватила мысль и начала объяснять, прежде чем мне удалось закончить. – Генрих сильно задерживается по работе, поэтому мы решили, что нужно ехать к нему, чтобы быть поближе. Давно уже не виделись, Оскар заскучал, да и я тоже. Тут только... – она замялась на секунду, оборачиваясь. – Есть к тебе одна просьба. Я обещала Кэри забрать сегодня из больницы его лекарства, но так вышло, что уже не успеваю. Они в кабинете у Ричарда. Сделаешь? Ну да, вряд ли он может сам о себе позаботиться, ему нужно тихо сейчас сидеть. Алисия протянула листок с адресом, но необходимости в этом не было; адрес, по которому обитал Ричард, я помнила гораздо лучше, чем хотелось бы. Всё равно потянулась за клочком бумаги, сжала его в кулаке. – Сделаю. Выбора у меня нет особо, я в долгу перед ней, в том положении, в котором не отказывают. – Вот и замечательно. Спасибо тебе, – выдохнула Лис уже на пороге, отворив входную дверь. Потом вернулась, нежно поцеловала в лоб и тут же отстранилась, удерживая меня за плечи. – Всё обязательно будет хорошо. Ты разберёшься в себе. Мы обнялись, а потом она очень ловко подхватила чемодан в одну руку, Оскара в другую, и скрылась за дверью. Я ещё немного постояла в холле, сонными, неровными движениями пытаясь расчесать волосы. Как-то с опозданием до меня дошло, что, возможно, это всё наспех придуманная подстава от ланкмиллерской сестрёнки, попытка в очередной раз столкнуть нас лбами. Что ж, пусть. Я смогу справиться с собой, с этой бесконечной нежностью и с бесконечным ужасом. Оставлю лекарства под дверью, сбегу, чтобы не появляться в его жизни снова, потому что таково было моё решение. Решение, которое сохранит ему жизнь. Ланкмиллер, наверное, и сам уже понял, что единственный мой талант – сводить его в могилу с маниакальной изобретательностью. Так что у нас не будет больше встреч. Куда я при этом дену себя и весь тот локальный апокалипсис, что живёт во мне, я старалась не думать. Как и сказала Алисия, всё будет хорошо. Ничего страшного, что не у меня. Можно приучить себя жить на автомате, ставить краткосрочные цели, вот, например, разогреть себе завтрак, покончить с ним. Признаться себе, что Ланкмиллеры убийственно хорошо готовят, опять найти себя в тупике. Я вернулась в комнату, чтобы привести в порядок кровать, и свалилась на неё, пытаясь собраться с духом. Ехать к Ричарду – то ещё приключение для моей расшатанной психики, но это ничто по сравнению с тем, куда мне придётся ехать после. Наверное, с нервишками и правда было не всё в порядке, может, так сказалось перенапряжение последних дней, свалившееся на меня сразу после периода реабилитации; сон подступил незаметно и неожиданно, укутал пеленой, отключая сознание. Меня выкинуло уже в сумерки, прохладные, пахнущие дымом – его принесло откуда-то сквозь распахнутую форточку. По комнате гулял ветер, заставляющий ёжится. Видимо, температура за окном сильно упала к вечеру. Я рывком села, собирая мысли в кучу, чертыхаясь про себя и лихорадочно нащупывая на тумбочке листок с адресом. Чёртова идиотка, проспавшая всё на свете, включая собственные обещания. Отсюда до медцентра целых два автобусных маршрута, но скоро они перестанут ходить, так что нужно поторопиться. Ричард, конечно, из тех людей, что ночуют на работе, но злоупотреблять этим не следует. Я успела на последний автобус, отходивший полупустым. Уже на сидении в самом конце салона вытряхнула из сандалий гравий, равнодушно отмечая, что одета я слишком легко для такого ветра. Город за окном расплывался в вечерней мгле, и я ощущала себя чем-то очень потусторонним. Светящиеся окна домов, фонарики, горящие в панорамных маленьких ресторанов, из которых доносится музыка, яркий месяц, режущийся сквозь тучи, и ночной автобус, который увозит тебя вдаль от этого всего, чтобы оставить в одиночестве на конечной. Ёжась, я соскочила с подножки всего метрах в ста от пункта моего назначения. Медцентр казался тихим и опустевшим: пара человек у автоматов с кофе, ещё один возле стойки регистрации. Стараясь не обращать на себя внимания, я скользнула к лифтам. На нужном этаже свет горел не везде, но приглушённый рыжий чертил полоску по кафелю из под той самый двери, что была нужна мне. Пришлось остановиться, чтобы облегчённо выдохнуть. Ричард на месте, какая удача. Я стукнула костяшками по косяку пару раз, и не дожидаясь приглашения с той стороны, приоткрыла дверь. – Доктор Фолиан. Он поднял голову от бумаг, и это измотанное «опять ты», прочитавшееся у него на лице так явственно, даже вызвало у меня усмешку. Удивления не было, хотя это как раз объяснялось легко. Когда имеешь дело с Ланкмиллерами и всем, что с ними связано, удивление очень быстро исчерпывает себя. – Я за лекарствами для Кэри. Простите, что поздно. Ричард, кажется, тоже с облегчением выдохнул, вскинул руку, в жесте, призывающем подождать, и полез в свой шкаф у стены, выуживая оттуда поочерёдно наполненную таблетницу, расписанную по дням, а вслед за ней ещё какие-то ампулы и пузырьки. – Как у него дела? – спросил доктор невзначай, пока я убирала контейнер в сумку. – Надеюсь, скоро будут неплохо. Раз уж я исчезла из его жизни. Мой саркастичный убитый тон царапнул Ричарда, и я уже пожалела о том, что поддалась настроению мрачно шутить над своей судьбой, потому что Фолиан явно колебался прежде чем сделать что-то или сказать. Это заставляло замирать, задерживая дыхание. Это же Ричард, его слова бывают убийственны, как ничто, даже если он сам этого не хочет. – Ну вот что, – тяжело вздохнул наконец Фолиан, открывая ящик стола. – Ваши разборки – это не моё, кончено, дело. Но так как это письмо всё равно адресовалось тебе, и он его до сих пор не забрал, думаю, у меня ему делать нечего. Поверх всех упаковок и пузырьков доктор выложил бумажку сложенную в несколько раз, смятую. Заставляя застыть, потому что дыхание перехватило. Я больно прикусила язык себе. Не задавай вопросов: поблагодари, выйди. Пока он не передумал. Да, Ланкмиллер не имел обыкновения писать тебе писем, да, ты понятия не имеешь, почему этот клочок бумаги оказался вдруг у Ричарда, но это всё не важно. Позже разберёшься с этим. И я поблагодарила, вышла, сил даже хватило на то, чтоб проехаться на лифте до первого этажа, упасть на скамейку в сквере у медцентра, по пути запнувшись о клумбу и поставив себе синяк. Дрожащими пальцами я развернула потрёпанную бумагу, рвавшуюся из рук на ветру. Взгляд упал на дату, проставленную в верхнем левом уголке, и волна горячего воздуха взметнулась вверх по лопаткам, обжигая, будто серная кислота. День его «смерти». Предпоследнее число августа. Мне понадобилось секунд десять глубокого медленного дыхания, чтобы собраться с силами, вернуть себя этим строчкам, щурясь в свете тусклого фонаря. Строчки, выведенные карандашом, торопливым почерком, чуть небрежнее, чем обычно. У него было мало времени. «Моя хорошая девочка, Через несколько часов я лягу под нож и возможно никогда уже не проснусь. Если так случиться, Ричард передаст тебе это письмо, которое, надеюсь, не слишком тебя расстроит. Просто я не сказал тебе главного и теперь уже не успею. Около трёх месяцев назад ты появилась в моём доме, маленькая катастрофа. Я так злился на тебя за отца, за то, что ты так сильно похожа на Амалию. Маленькая Амалия у меня под боком, какой кошмар! Я был уверен, что она выучила тебя быть своей карманной ядерной бомбой, просто где-то не рассчитала. Ты здорово напугала меня, когда выяснилось, что тебя невозможно целовать без того, чтоб сердце не замирало. Ещё больше, когда я наконец понял, что ты не чья-то ручная граната, просто брошенный котёнок, которого не любили. Я не смог помочь тебе. Я сделал всё неправильно, и теперь ты уже не простишь меня, наверное. И я сам вряд ли себя прощу. Мне предстоит операция на открытом сердце. Интересно, что они увидят там, эти чёртовы неудачники? Моё сердце до тех пор, пока бьётся, и даже когда перестанет будет принадлежать тебе. Знаешь, как я пытался сбежать от этой ужасной мысли? Перепробовал кучу разных способов, большая часть из которых болезненные и глупые. Но от этого не сбежишь, оно живёт внутри, оно подчиняет тебя от начала и до конца. Я люблю тебя, Роуз. Я очень сильно люблю тебя. Солнце моё, хорошо кушай, тепло одевайся, не изводи себя. Тебя безумно хочется гладить по голове, и я страшно завидую тому, кто станет это делать, когда меня уже здесь не будет. Прости за весь тот ужас. Прости, что не смог любить тебя так, как тебе это было нужно. Ну вот, кажется, это всё. Береги себя. Твой Кэри» Я не сразу смогла дышать, когда дочитала. Несколько раз возвращалась к плывущим перед глазами строчкам, потому что всё казалось больным воспалённым бредом. Но это был его почерк, его слова, бледные от времени, но не исчезающие с бумаги, сколько на них не смотри. Меня оставили наедине с текстом, от которого останавливается сердце. Мои жизненные системы не выдерживают таких нечеловеческих перегрузок из горечи, страха и бесконечной нежности, и приходится складываться пополам на скамейке в безлюдном сквере и давить из себя проклятья. Да чтоб... тебя, чёртов Кэри. Я же приехала тогда к тебе, почему ты молчал. С опозданием до меня дошёл очень страшный факт – молчал он гораздо дольше. И когда мы столкнулись на выходе из кондитерской два года спустя, и когда он пришёл за мной в подвал мрачного особняка, и когда я за ним – в госпитале сопротивления, и даже когда я уезжала от него накануне вечером. Он так ничего и не сказал мне. Письму, что я держу в руках, уже двадцать четыре месяца. У него давно мог выйти срок годности. Мы так чудовищно опоздали. Пронизывающий ветер, кажется продувал насквозь всё межрёберное пространство. Хватая его порывистыми вздохами, подняла голову с единственной мыслью, бившейся в затылке: мне нужно ехать к нему прямо сейчас, потому что до утра я не выдержу. Ураган, нараставший во мне, достиг таких масштабов, с которыми не справиться в одиночку. Судорожным порывистым движением свернула письмо, убирая в нагрудный карман. Молясь, чтобы хватило заряда, вызвала такси с умирающего телефона, и только в салоне поняла, как сильно замёрзла и что едва теперь чувствую свои пальцы. И, кажется, не успела даже обогреться до конца, прежде чем машина остановилась по названному адресу. Код от ворот я помнила, чтобы миновать лужайку из плоских камней, потребовалось пол минуты. Я позвонила в дверь прежде, чем успела подумать, чтобы не стоять перед ней в нерешительности ещё час, каждую секунду медленно подыхая. Время уже к полуночи, я снова его разбужу. Я реально маленькая катастрофа, ходячее, блин, проклятье, насквозь продрогшее, едва способное говорить. В моём отчаянии, в ужасе перед жизнью регулятор выкрутили на максимум. Колени дрожат так сильно, что опираться приходиться о косяк. Если я сейчас не увижу Ланкмиллера, я покойник. Хотя, может, он вообще не захочет со мной разговаривать, и будет абсолютно прав. Дверь открылась, и на пороге появился Кэри, заспанный и всклокоченный. _________ *Амалия - это имя матери Роуз в новой редакции.