Распутывая хитросплетения

Я набрала в грудь воздуха, хотя бы «здравствуй» из себя выдавить, но после секундной задержки он сорвался с губ колючим выдохом, оставляя наедине с осознанием, что сил у меня больше нет, что я съедена изнутри своей чёрной тупой тоской, которая даже злости во мне не оставила. Злится на Ланкмиллера было приятней. Проще. – Так, ладно, – Кэри взъерошил волосы неверным движением; глаза у него были сонные, рассеянные, подсвеченные мутными бликами уличных фонарей. – Ладно, хорошо. Я уже ничему не удивляюсь. – покорность судьбе в голосе, усталый смешок. Ланкмиллер отступил в сторону, и вырвавшись из-за его спины, на порог вылился тёплый медовый свет. – Зайдёшь? Я подняла к нему лицо с этой пьяной больной улыбочкой, которая выдавала во мне психа конченого до неприличия быстро. В целом мне уже точно конец, так что какая разница? Почему бы и не зайти? Это как навещать собственные похороны. В какой-то мере забавно. Когда переступаешь его порог, понимаешь, что ноги едва гнутся, мир расслаивается, и ты так устал от этого, просто смертельно устал от этого. – Что это, нахрен, такое?! – повинуясь порыву, я одним движением выхватила из кармана письмо и прижала к его груди. Это было почти ударом, моей маленькой местью за ураган. Что это за безумные выкрутасы, которые заставляют подрываться посреди ночи, ехать чёрт знает куда, снова стоять рядом с тобой, хотя это невыносимо больно! Ланкмиллер отступил на шаг, мягко высвободил бумагу из моих пальцев, развернул. Когда у меня упало сердце, когда до рассудка в полной мере дошло, что я сейчас сделала, отыгрывать назад было поздно. – Ох ты, господи, какую реликвию вы там откопали. Ей же сто лет в обед, – Кэри повертел в руках, глазами пробежался по строчкам, остался не слишком-то впечатлён собственной писаниной. – Слащавый текст, не находишь? Усталая ирония в его голосе комом встала поперёк горла. – Хватит издеваться, – хмуро выплюнула я, глядя на мучителя исподлобья. Хватит разыгрывать тут, будто ничего не произошло. Актёр из тебя одарённый, и это бесит. В ответ на меня посмотрели выразительно. «Кто ещё тут издевается?» «Эта мелкая злая штука, стоящая передо мной, в вопросах издевательства фору даст любому козлу». – Вообще-то я привезла тебе лекарства, – вспомнила с опозданием, дёргая замок на сумке нервным движением. – Я ведь за этим ехала. «За этим подняла его с постели посреди ночи», – зловредно добавил внутренний голос, не скрывая ехидства. Яд – это всё, что нам остаётся. Кэри фыркнул невесело, наблюдая, как я выгружаю всё привезённое добро в прихожей. Бесконечные блистеры и тёмные пузырьки с лекарством – по одному. – Временами кажется, Ричард опыты на мне ставит. Тестирует продукцию фармкомпаний. – Угу. Только ты пей это как положено, пожалуйста. По расписанию или что у тебя там. Последняя склянка с глухим стуком встала на тумбочку у зеркала, и следом повисла неловкая тишина. Я замялась, краем глаза цепляя своё отражение. Да уж, видок тот ещё. Впрочем, Ланкмиллер не лучше. Он ничего больше не скажет? У него в руках лежит орудие, способное покончить с этой убийственной недосказанностью. Он предпочитает им не пользоваться. Ему нравится меня убивать. – Ну, пойдём на кухню? Чего ты вдруг такая несчастная? Мне хочется выстрелить ему в голову сейчас. – Просто не выспалась. – Ещё бы. С твоим ночным образом жизни. Я эту шпильку в рот ебала. Но даже полуночные тупые подколы лучше, чем тугая звенящая тишина, наступающая, когда они заканчиваются. Я сажусь у барной стойки, сгорбившись над ней, как кладбищенская статуя со скорбной миной. Часы над камином показывают половину второго. Кэри лезет в холодильник за молоком. Он бы что-то сказал, наверное. Если бы ему было небезразлично. Но два года уже прошло, он выглядит так, будто ему наплевать, будто он забыл уже об этом письме и не очень-то хотел вспоминать. Куда он там дел его, может, в мусорку уже выкинул. Столько всего произошло с тех пор. Если даже в нём что-то и оставалось, когда мы столкнулись в кондитерской месяца два назад, я уже успела это разрушить. Забавно, что я потеряла всё, о чём только могла мечтать, вот так просто, за кадром где-то. Пока гонялась за давно ушедшим прошлом и по уши погрязла в нём. – Слушай… – безжизненно покрутила стакан с разогретым молоком, поставленный у моего локтя, – я ведь приехала к тебе тогда. Почему ты не сказал? – Подумал, это станет для тебя бременем. Тебе не нужна была любовь с того света тогда. Тебе нужна была новая жизнь, а это только назад бы тебя тянуло, как якорь. А сейчас? Почему ты молчишь сейчас? Серые глаза подёргиваются ряской, но я не знаю, как её толковать. С ним невозможно спорить, невозможно ставить ему в вину это его решение, потому что оно правильное, наверное. Я бы неминуемо застряла на месте тогда, прокручивая события у себя в голове снова и снова, гоняя себя по лезвиям. Как я пытаюсь сделать это сейчас. – Ясно, – ещё один поворот чашки вокруг своей оси. – Я всё равно ненавижу тебя за то, что ты промолчал, – добавила на выдохе, едва слышно. – Думаешь, стоило сказать? Но он разобрал, конечно же. Разобрал, ещё и издевается. Ответил в тон мне, со своей мудацкой хитрой улыбочкой. – Да пошёл ты. Кэри не стал отвечать. Задумчиво покосился в сторону лестницы, ведущей наверх, в спальню, из которой его так бесцеремонно выдернули. Было слышно, как где-то там, на втором этаже работает кондиционер, разрежая полуночную недвижимую духоту. На гостиную его действие не распространялось, здесь было жарко, как в склепе, дышать нечем. Ланкмиллер стянул футболку одним движением, отбросил под ноги. Я замерла, вытянувшись на кресле, стараясь не смотреть на шрам, тянувшийся по его груди. Он даже в полутьме гостиной явственно выделялялся на бледной коже. Взгляд, который я так старательно пыталась контролировать, скользнул ниже невольно, и кружку, поднесённую к губам, пришлось отставить. Странно, я помню его кожу гладкой, даже в голову не приходило, что он усилия прилагает, чтобы её таковой поддерживать. В последнее время было не до этого. К резинке штанов тянулась от низа живота полоска волос. Да и вообще... – Ты... оброс как-то? – повела плечом. – Что, не нравится такой хозяин? – ирония была, пожалуй, излишне едкой. Такую не проглотишь без подготовки. Но тихий приятный голос спасал положение немного. – Ты нравишься, – я уверяю рассеяно, словно в трансе, заворожённо глядя на него, даже не совсем понимая, что говорю. Просто так – ещё больше. Сразу после этого наступает секунда, в которую мир становится невозможным, воздух в горле сворачивается комьями и бьёт жаром. Безмолвная страшная жажда прикосновений делается в несколько раз сильней, и я невольно подаюсь навстречу, тянусь к нему, как в тот вечер, когда думала, что уезжаю от него насовсем. Примерно так выглядит пиздец. Он вдруг поймал мои руки, мягко взял за запястья, сводя ладони вместе, и положил в них своё лицо. Тихо. Слышно кузнечиков в саду и грустную ночную птицу. Слышно, как у меня заходится сердце от этих прикосновений. – Я очень устал, Роуз. Понимаю. – Прости, – едва различимое. – Не из-за тебя. Руки холодные, ты замёрзла, что ли? Его пронизывающий вопросительный взгляд. Контрольный в голову. Я хотела, чтобы ты погладил меня по голове и не отпускал от себя больше никогда. Я хотела, чтобы ты не вспоминал обо мне, вычеркнул из всех своих уравнений. Я не знаю, что мне делать с этим теперь, пока целую тебя и горло сводит от слёз, подступающих так внезапно. Существующее во мне чувство плавит кожу на пальцах, вскрывает наживую вены и не даёт вздохнуть. Кэри смотрит удивлённо и чуть настороженно, потому что поцелуи выходят горькими. – Маленький мой, иди сюда, – привлекает к себе и заключает в тепло объятий, трётся носом о щёку, втягивает воздух. Часы над камином останавливаются. Я слышу звук разбившейся об пол чашки. Это невероятно больно и неописуемо хорошо. Сознание очень обрывистое, и потому момент, когда мы оказываемся в спальне наверху, ускользает от меня почти неуловимо. Я понимаю, где нахожусь, только когда, запрокинув голову, выгибаюсь на простынях под тяжестью чужого тела, и в лёгкие льётся остывший воздух. Влажный горячий поцелуй бьёт контрастом и, кажется, пару проклятий всё-таки вырывает из моих губ. Что-то очень грязное, на что Ланкмиллер усмехается и бросает ворчливый укор в невоспитанности, прикусывая кожу на шее, у бьющейся венки. Он жутко бесит тем, что ещё может думать сейчас. Упираясь ладонью ему в плечо, я оказываюсь сверху – врасплох поймала, не ожидал. Кусаю, целую, инстинктивно закрываю пальцами шрам. Задерживаю дыхание, когда чувствую, как ланкмиллерские ладони поднимаются по бёдрам, электризуя кожу. Он дёргает вверх платье, я поддаюсь. В полуночных сумерках комнаты, в нашем горячечном перемешанном дыхании его взгляд выхватывается случайно, и тебя прошибает током – он не похож на всё что ты видела да этого. Это не взгляд спокойного Ланкмиллера, рассудительного Ланкмиллера, Ланкмиллера, который каждую деталь своей жизни держит под контролем. Он очень голодный, будто несколько лет ждал только этого момента. Нездоровый бешеный страстный блеск, тот, что подцепляет тебя на крючок и заставляет таять, заставляет ещё сильнее желать того, что произойдёт. Это страшно и весело, будто ты куда-то падаешь. Губы ложатся на висок, ключицу, скользят к груди, задерживаясь на сосках. Я чувствую, прикосновение к шрамам на спине, вздрагиваю и тут же расслабляюсь, позволяя пальцам подняться к загривку, туда, где его фамильное клеймо оставило на коже неизгладимый след. Он любит целовать то место, просто сейчас ему неудобно. Мои ладони спускаются по его животу вниз, оттягивают резинку, высвобождая напряжённый член. – Попробуешь сверху? – мурлыкают на ухо. – Я никогда не… – Я знаю. – Конечно, ты знаешь. – Это проще, чем кажется. Иди сюда, расслабься немного. Хорошо. Я следую за движением его рук. Я опускаюсь на его член, глядя ему в глаза. – Можешь откинуться немного назад. Обопрись руками. Начинай двигаться. Плавнее. Не знаю, почему я вдруг кажусь себе такой маленькой в этих объятиях. Поток новых ощущений сметает собой всё, выбивает связные фразы, и приходится проглатывать собственную колкость о том, что Ланкмиллер сейчас ведёт себя, как херов инструктор по йоге. Не рассчитав, я вначале прижимаюсь щекой к его груди, но потом всё как-то выравнивается, движения бёдер даются легко, словно инстинктивно. Он придерживает их немного крепче, чем нужно, и это заводит ещё сильнее. Перед самым концом Кэри подаётся вперёд, забирает себе ведущую роль, заставляя запрокинуть голову, покрывает грудь поцелуями. Заканчивает всё парой сильных движений. За пару секунд до этого я снова ловлю на себе его взгляд, и вдруг кажется, что понимаю. Рассеянный утренний свет, постельное бельё, пахнущее хлопком и чистотой. Так наступает утро в доме Хироши, сонное, туманное, тёплое ещё после остывающей ночи. – Что это за котёнок у меня тут спит? – меня раскопали из-под смявшихся одеял, чмокнули в макушку. – Кофе? – Иди ты со своим кофе! – сонно пробурчала я. – Спускайся на завтрак. Тихий смешок и удаляющиеся шаги. Меня оставили одну в этой комнате, дав время, чтобы собрать свою растерянность и пустоту в башке, вынести в это прозрачное тихое утро. Душ, помятое платье, видок ещё «лучше», чем накануне. Прошедшая ночь добавила от себя пару сувениров: засосы, покусанные, припухшие от поцелуев губы. Я вяло усмехнулась своему отражению в зеркале. Конченая ты, тут даже добавить нечего. Босая, я прокралась вниз по деревянной шершавой лестнице. Ланкмиллер, ещё помятый со сна, трогательно взъерошенный, что-то сосредоточенно выискивал в холодильнике. На стойке с краю лежало его письмо. Я потянулась к нему, надеясь, что Кэри не заметит. Но тот заметил, конечно же. – Хочешь забрать его? – едва уловимая насмешка в голосе. – Знаешь, мне кажется, Ричард поторопился. У меня скоро ещё одна операция, снова на открытом сердце – будем заменять истёршийся клапан на искусственный. Вот после неё можно было бы. Он не смотрел на меня, пока говорил. Задумчивый расфокусированный взгляд, куда-то вниз и в сторону. – Хватит так шутить. Я ещё даже договорить не успела, как вдруг поняла: моя злость застряла в нём, он не отразил её ни колкостью, ни усмешкой. Так вот откуда вдруг столько лекарств и такая срочность. «Я очень устал, Роуз». Я снова ощутила эту вибрацию, едва уловимую, если о ней не думать. Ощущение времени, неотвратимо ускользающего, утекающего сквозь пальцы. Мрачная пасть, раскрывающаяся над нами. Ужасное чувство, которое сворачивается в комок тошноты у горла. Я бы не хотела испытывать его снова. Никогда больше. Невесть откуда возникла мысль всё-таки сказать ему, чтобы вырваться из этого кольца недоговорок. Пока у нас ещё есть время. Пока он ещё стоит передо мной. Живой и иронизирующий не к месту. – Кэри… – его имя, произнесённое на вдохе. – Да, моя хорошая? Порыв схлынул почти мгновенно, пригвождённый к месту страхом облечь наконец в слова те чувства, которые вторые сутки сводят меня с ума. Этот страх сильнее моих кошмаров и демонов, сильнее всего во мне. И это ужасает меня не меньше. Заставляет меня сдаваться почти без боя. – Ладно, пойду, наверное, не буду отвлекать тебя, – обернулась к двери, чтобы Кэри не видел моё лицо. – И вообще прости, что побеспокоила так поздно. Надеюсь, не сильно, – череда сбивчивых изменений, каждое из которых из меня будто высекают калёным железом. Первый шаг ещё кое-как дался мне, но со вторым я будто на иголки наступила, вздрогнула, зашипев от боли, и замерла. Ты не можешь просто уйти сейчас. Ты не простишь себе, если всё так кончится. Тебе в жизни никогда не давали второго шанса, но вот сейчас – это он, а ты стоишь и слова выдавить из себя не можешь. Собери сопли свои. Давай. – Ну скажи уже, что ты там хочешь сказать, – ласково вздохнул за спиной Ланкмиллер. – Ты замучалась уже сама невозможно, да и я как на иголках. Лучше сказать, чем так. Дрожащие плечи, порывистый вздох и воздух, булькающий в гортани. Я смотрела прямо перед собой в оцепенении. Отчётливо понимая, что правда не могу. У меня не осталось на это сил. – Прости меня. Это я вряд ли когда-нибудь скажу тебе. Я рассчитывала, что хотя бы выйти из его дома смогу, прежде чем потеряю контроль окончательно, что ему не нужно будет смотреть на то, как всё жалко кончится. Но расчёт оказался ложным. Колени подкосились и, оседая на пол прямо там, в гостиной, я последними словами кляла собственную беспомощность. В раковине звякнула посуда, будто её спешно там оставили. – Ну за что мне это? Хотя, наверное, глупо спрашивать, – почти усмешка, тихий беззлобный вздох, в котором отчётливо слышна прежняя покорность судьбе. Ланкмиллер подхватил меня, и мы вместе опустились на восточный ковёр, устилавший паркет в гостиной. От близости мучителя во мне словно тумблер переключили, и слова полились единым потоком. Я задыхалась, захлёбывалась ими, но заткнуться вовремя, пока это ещё не превратилось в драму, не смогла. – Ты лгал мне. Ты чертовски, ты бесконечно много и так подло лгал мне. О моей матери и своём отце. Избивал, заставлял есть с пола, насиловал, оставил на спине пять уродских незаживающих шрамов, а потом ещё и сдох, бросив с бессонницей и этими жуткими неутихающими кошмарами. Ты… ты возился со мной, даже когда не должен был, друзей своих за меня просил, всё время был рядом, просадил собственное здоровье, пытаясь меня спасти. Ты поставил всю свою жизнь на кон только ради одного этого… Я столько боли тебе причинила за всё это время, вела себя, как идиотка, но ты ни разу не поставил мне это в вину… Кэри потянулся к моей щеке, но я отскочила от его руки, как ошпаренная. – Да не надо меня жалеть! Я в такое тебя втянула, я так перед тобой виновата... я не хочу, чтобы тебе было больно. Больше никогда, – говорить стало сложно, потому что к горлу подступили слёзы, и не знаю, можно ли было что-то разобрать среди этих судорожных всхлипываний. – Ты был прав, я все время убегаю. Потому что я боюсь, что если я вдруг останусь... если я позволю себе остаться, меня вышвырнут и… – Выходи за меня. Он что-то сказал. Он что-то сказал в ответ неразборчивое. Он всё время молчал и тут вдруг… – А? – я вскинула голову, чтобы найти его глаза и посмотреть в них. – Розмари Майер, я люблю тебя. Выходи за меня… – он поколебался и зачем-то добавил, – замуж. – Ты… ты тоже конечный, – ошарашенно заключила я, удерживая его лицо в ладонях, чувствуя, как слёзы всё ещё текут по щекам, – ты просто фантастически конченый, Ланкмиллер. Я согласна. У него смешная детская растерянность появилась на лице после этих слов. Он кашлянул и переспросил с неподдельным изумлением: – Ты… что?