***
Рихард был для меня злом во плоти. В общей сложности я пыталась убить его раз пять: задушить подушкой, перегрызть горло, забить стулом. Стул едва не лишился ножки, налетев на дверной косяк, меня же Рихард отходил ремнем за неповиновение. Он был сильнее, обладал слишком хорошей реакцией и никогда не терял бдительности со мной. А в тот день он принес яблоки. По моим очень приблизительным подсчетам зима уже началась. За заколоченным окном по ночам завывал ветер, но в старом добротном доме с печным отоплением было тепло. Я, босая, в ситцевом платьешке из тех, что принесла Любаша еще тогда, пыталась отжиматься. Заключение, апатия и голодовка изрядно подорвали мне форму. — И сколько? — немного удивленно приподнял брови Рихард. — Не скажу, — ответила я по привычке, поднимаясь с пола. Не признаваться же, что я с трудом выжала два. Он рассмеялся и поставил большую плетеную вазу с яблоками на стол. — Неска-жу. Неска — это что-то польское, мне кажется. А фамилия Жу похожа на французскую. Так ты француженка или полячка? — Я русская, — буркнула я. У него было слишком хорошее настроение. — Да, с Францией и Польшей сладить было проще, — легко согласился Рихард. Он пришел не ко времени. Было что-то около полудня: Любаша еще не несла обед. Его обычно бледные щеки слегка подрумянило морозом, на сапогах он принес снег. Я настороженно наблюдала за ним, стоя по другую сторону кровати. Если захочет, все равно поймает и завалит. Но Рихард только придвинул наш теперь шатающийся стул и присел у стола, взяв одно яблоко. — Можешь сесть, — великодушно разрешил он, достав нож. Длинный завиток кожуры потянулся между его пальцев. Яблоки были ярко-красные, красивые, ароматные — поздние, вылежавшиеся за пару месяцев в чьем-то подвале. И вряд ли немцы за них заплатили. Я обошла кровать и села на ее краешек, сложив руки на коленях. Стараясь не смотреть в его сторону. — Что ты делала? Я промолчала. — «Не скажу»? — хмыкнул Рихард. — Это называется «зарядка», — тихо заметила я, разглядывая полоски на обоях. — Это силовое упражнение. Приличные fräulein таким не занимаются. — Я не приличная и не фройляйн. — Ну да. Ты еще небось и по деревьям лазаешь, как обезьяна. Знаешь, что такое обезьяна? — Знаю. Я не дикая, — прошипела я. Он словно нарочно меня бесил. Я ведь была даже не деревенская. Хотя и в деревне, мне кажется, ребятишки знали такие вещи. — Не злись, — миролюбиво сказал Рихард. — Зачем ты злишься? Я тебя не трогаю, пришел с подарком… — он отпустил на столешницу яблочную стружку и поднял на меня глаза. — Так для чего ты этим занималась? — Конечно же для того, чтобы суметь убить тебя, — тихо огрызнулась я, повернув к нему голову. — Тебе… — Рихард как будто подыскивал слово. — Скучно? Я запнулась и покраснела под его любопытным, несколько недоуменным даже взглядом. Да. Мне было скучно. В фашистском плену, терпя унижение каждый день, я изнывала от скуки, почти физически ощущая, как деградирует разум, загнанный в колесо одинаковых действий и одинаковых мыслей. — А чем занимаются приличные фройляйн? — спросила я все так же тихо, опустив глаза. — Гимнастикой, — Рихард отчего-то усмехнулся. — А еще они учатся вести хозяйство и воспитывать детей. Женщина должна хотеть стать матерью, а не воевать. — Когда война приходит в твой дом, она не спрашивает, чего ты хочешь. — Ваши мужчины настолько немощны, что воевать приходится девочкам вроде тебя? — Это называется «патриотизм». — Это называется безумием. Я промолчала и мысленно сосчитала до пяти, глубоко вдохнула и сменила тему: — Можешь принести мне книги?.. Я не смотрела на него. Он ловко нарезал яблоко на весу. Какая глупость. Конечно, нет. — Почему нет, — пожал плечами Рихард и, вырезав сердцевину с косточками, протянул мне дольку. Я так растерялась, что взяла и машинально откусила кусочек. Какими же тогда были сладкими эти яблоки… — Откуда ты, Неска? — он вырезал оставшиеся косточки, сложив очищенные дольки на блюдце с хлебными крошками. Провел по лезвию ножа платком и отложил, вытирая от сока пальцы. — Ты не похожа на деревенскую девочку. — Какая разница… — я глянула на него исподлобья. — Никакой, но, предположим, мне просто интересно, — Рихард повернулся ко мне, сминая платок в кулаке. — Что изменится оттого, что ты ответишь? Я пожала плечами. В самом деле, ничего. Не пойдет же он жечь мой город. И родителей не найдет — не знает даже моего имени. Мне просто… не хотелось. Это был вопрос принципа — не сказать ничего клятому фашисту. Я молча доела дольку. Он протянул следующую. Я повертела кусочек яблока в руках и подняла на него взгляд. — Ты слишком добр сегодня. Что случилось? У него под глазами разливалась заметная синева, а капилляры ярко проступили на фоне белого. Он не был со мной накануне и не спал ночь. — Кушай яблоко, Неска. Я опустила руку. — Что случилось? — у меня сердце сжалось от ужасной догадки. — Что с Павликом? — Павлик? Мальчик? Так его звали? — Что ты с ним сделал?.. — прошептала я. Рихард усмехнулся без улыбки. — Скажем так, благодаря ему сегодня я могу тебя не мучить, а кормить яблоками, — он покачал головой, видя, что я снова открываю рот. — Мы с ним договорились, девочка. В округе теперь будет безопасней. Я ведь не просто так ношу свои погоны. Комната вокруг меня закачалась, грудь сдавило. — Где он теперь?.. — Его похоронили, — Рихард холодно смотрел мне в глаза. — По-человечески. Ешь яблоко. Мой взгляд соскользнул с его лица на стол. Он резко повернул голову. Я рванулась вперед, откидывая недоеденный кусок. Рихард одновременно дернулся к оставленному рядом с блюдцем ножу и выставил руку мне наперерез. Удар пришелся в живот. Я согнулась, а стул жалобно скрипнул, качнувшись. На секунду Рихард потерял равновесие и, вместо того чтобы схватить за рукоятку, толкнул нож по столешнице. Вытянувшись в падении, я дотянулась. Его кулак сомкнулся на моем. Мы боролись всего несколько секунд. Я была спортсменкой, патриоткой, доведенной до отчаяния женщиной — но все же женщиной, истощенной и, к тому же, с покалеченными пальцами. — Остальные будешь грызть нечищеными, — бросил Рихард, одним движением складывая нож. Я корчилась на полу у его ног, прижимая руки к груди и воя — то ли по Павлику, то ли от боли в сломанном запястье.-3-
26 ноября 2017 г., 17:47
— Отворачивайся сколько хочешь, маленькая партизанка, я слышу, что ты плачешь.
Рихард по обыкновению курил, расслабленно откинувшись на стуле. Хотя расслабленность эта, конечно, была только видимостью.
— Ты ведь давным-давно могла прекратить все это. Без голодовок, попыток убить меня и прочих бессмысленных вещей. Просто сдай мне чертовых партизан.
В нем чувствовалась усталость. Он был раздражен, и даже мое общество не особенно подняло ему настроение. Утром я слышала выстрелы. Очень близко.
— Иди в жопу.
— Ты договоришься — я ведь воспользуюсь предложением, fräulein Неска, — посулил Рихард. На миг я растерялась, потом покраснела от стыда и невольно попыталась плотнее завернуться в одеяло. Но его мысли занимало другое.
— В конце концов, мы же пришли сюда не злодействовать, — продолжил Рихард. — Германия даст твоим согражданам рабочие места, вы будете жить как жили. Главное — жить. А что твои партизаны? Они рвут мосты, пускают под откос поезда, устраивают засады, воруют оружие и технику. Убивают моих солдат, наконец. И знаешь, я устал думать о матерях этих ребят, получающих письма о том, что их сыновья не вернутся… — он глубоко затянулся и выпустил струю дыма в потолок. — А за каждого убитого немецкого солдата умирает еще и с пяток мирных жителей. Ваших. Тех самых, которые могли бы просто работать на благо Рейха. Они помогают твоим ублюдкам в лесах — и расплачиваются жизнями. Ты понимаешь, что вы делаете?
— Это не мы делаем. Это ты их убиваешь.
— Если я не буду карать, до них никогда не дойдет, что помогать сопротивлению плохо.
— Плохо — это то, что вы в моей стране. Твою Германию считали дружественной державой. А вы… гниды вы. И не тебе вообще рассуждать о злодействах, выродок…
Рихард аккуратно затушил сигарету и встал.
— Значит, сегодня тоже нет? Надо было все же показать тебе твоих друзей напоследок. Но ничего, может, мальчишка окажется сговорчивей.
— Какой мальчишка? — я встрепенулась и, может быть, именно этим сдала его с потрохами. Нашего Павлика. Мы выходили на задание вчетвером, он был самым младшим. Его не было в доме, когда нас накрыли фашисты.
Рихард смотрел на меня внимательно, анализируя каждую дрогнувшую черточку. Он всегда отлично понимал язык тела.
— Маленький, — ответил он охотно. — Щуплый такой, совсем как ты. Только кареглазый и рыжий, лицо все в конопушках, половинки переднего зуба нет. Хотя теперь уже больше…
Я чувствовала, как внутри все смерзается. Павлик…
— Его укрывала семья местных, — немец прищурился. — У него не было аусвайса. Семью пришлось показательно казнить.
Выстрелы сегодня утром.
— А с ним я еще буду разговаривать. Ты точно не хочешь избавить меня от этой неприятной необходимости?
Сердце гулко стучало под самым горлом. Я впилась глазами в кривую ухмылку на правильном до отвращения лице. Он говорил «неприятно», но улыбался при этом, как сытый кот.
— Я ничего… тебе… не скажу, — произнесла я немеющими губами.
— Ясно.
Рихард взял китель, фуражку и лампу и пошел на выход. Я подскочила следом.
— Он же совсем ребенок!.. — я бросилась к двери, закрывшейся перед самым носом. — Он ничего не знает, все явки были у нас! У нас, слышишь?! Не трогай его, чудовище, ему же всего одиннадцать лет!..
Я ударила обоими кулаками и бессильно опустилась на колени. Где-то там захлопнулась еще одна дверь.