Мария

      После того дня я очень много думала. Прежде всего — о том, что мог сказать ему Павлик. Я не лгала, мальчик ничего не знал о партизанских стоянках, лесничих хижинах, домах в брошенных деревнях. Он был нашим провожатым — волчонок, прятавшийся от людей, пока становившиеся все более холодными ночи не выгнали его на один из наших перевалочных пунктов. Он отлично знал окрестности, но в основном наши укрывались южнее. Мог ли Павлик дать Рихарду больше, чем местоположение того единственного даже не лагеря? Или же немцы воспользовались возможностью и отследили ребят до стоянки покрупнее? У меня не было шансов узнать это наверняка. Через неделю, возможно, или даже завтра выживший отряд снова ударит фашисту в тыл, и Рихард возьмется за меня всерьез. Нужно было действовать.       И я сменила тактику.       — Любаша?       Девочка, принесшая мне завтрак, вздрогнула и усерднее загремела посудой. Скучающий в дверях немец повернул голову в нашу сторону.       — Милая, пожалуйста, посмотри на меня. У меня нет зеркала. Скажи, синяки с лица сошли?       — Die Fresse halten! [1]— рявкнул солдат.       Любаша подхватила разнос с грязной посудой и метнулась к дверям. Я перехватила ее за плечо.       — Пожалуйста. Скажи мне. Синяки есть?       Девочка испуганно хлопнула глазами и отчаянно замотала головой, пытаясь пятиться. Я вздохнула и отпустила ее.       — Если можно, принеси еще мыла и что-нибудь полечить волосы.       Любаша, ничего не ответив, выскользнула из комнаты, а солдат угрюмо посмотрел на меня. Я ответила прямым неприязненным взглядом. Он закрыл дверь. Им было запрещено ко мне прикасаться.       Значит, синяки сошли. Нос тоже уже почти не болел. Я ощупала лицо, пытаясь представить, насколько криво он сросся, но кроме небольшого горбика, кажется, ничего не прибавилось. Запястье будет срастаться еще долго, но ничего, лубок Рихард как-нибудь переживет.       Мыло Любаша принесла. И даже репейное масло в маленьком деревянном горшочке. Значит, Рихард придет сегодня хотя бы из любопытства — ведь все в этом доме происходило только с его разрешения. Я распустила косу и надолго закрылась в ванной. Одной рукой справиться с моими длиннющими волосами было сложно, особенно когда пришлось смывать с них масло. Я замотала лубок полотенцем, стараясь не сильно замочить. В этот раз мне наложили нормальную гипсовую повязку, Ханна будет ворчать, если придется переделывать. Хотя Ханна всегда ворчит. К регулярно навещающей меня фельдшерше я привыкла и даже прониклась некоторой симпатией, хотя тогда, конечно же, не призналась бы в этом даже себе.       Рихард пришел. По обыкновению, сразу щелкнул выключателем и поставил подальше от постели зажженную керосиновую лампу. Ему не нравился яркий свет.       — Здравствуй, Неска.       — Мария.       — Что?       — Меня зовут Мария.       Я соскользнула с кровати, замерла на пару секунд, заставляя себя разжать кулаки, и медленно пошла к нему. На мне было то, второе, платье, которое я еще ни разу не надевала: светло-серое, с юбкой-полусолнцем, едва прикрывающей колени, с белыми отворотами на коротких, выше локтя, рукавах и скромным воротничком. Заново заплетенная коса перекинута на плечо. Чем ближе я подходила, тем короче становились шаги.       — Ты меня совратить решила? — Рихард, застывший было, наблюдая за мной, расстегнул оставшиеся пуговицы и снял китель, чтобы аккуратно разложить его на спинке.       Я остановилась, глядя в пол.       — А что, у тебя встает, только когда насильно?       Оставшееся между нами расстояние он преодолел сам.       — Нет, — Рихард взял меня за подбородок. — Совращай.       Его лицо было совершенно серьезным. Он провел большим пальцем мне по щеке, над бровью и несколько раз погладил по переносице. Мне не нужно было изображать страх — я боялась. И его самого, и его проницательности, и того, что он сделает со мной в любом случае. Сердце так стучалось в груди, что меня покачивало. Рихард положил ладонь мне на талию и привлек ближе. Мой взгляд заметался, захотелось вывернуться и сбежать, но я только опустила глаза и неуверенно взялась здоровой рукой за его подтяжки. Я не знала, что делать. Никто не учил меня этому. Даже он не учил.       Ладонь Рихарда выпустила мое лицо и прошлась по мягким после масла волосам, сомкнувшись на еще влажной косе. Он заставил меня снова поднять голову и медленно наклонился, впервые целуя. Поцелуй был горьким от табака, каким-то сухим — очень сдержанным. Его ладонь по-прежнему жгла мне поясницу. Другая соскользнула на плечо, опустилась по руке до гипсового лубка. Он ощупал его, запоминая для себя слабую точку, вернул руку выше и, наконец, оторвался от моих губ. Рывком развернул и прижал к себе спиной. Обе его ладони легли мне на плечи, с нажимом огладив вдоль ключиц. Рихард взялся за верхнюю пуговичку платья — под самым горлом, одновременно прикасаясь губами к моему виску. Затем, решив, видимо, что справится с застежкой и одной рукой, осторожно отвел мне голову. По щеке скользнул его гладко выбритый подбородок, шеи коснулось горячее дыхание, а следом — губы. Жаркий комок ушел в низ живота, а к горлу, напротив, подкатили слезы. Маленькие тугие пуговицы сдавались ему одна за другой. Жесткие пальцы сжимали мое плечо, каждый поцелуй отдавался мурашками по позвоночнику, я пропускала сердечные удары на вдохе.       Он дошел до конца, потянул платье для уверенности и проник под него. Живот, ребра, грудь покрывалась гусиной кожей по следу его ладони. Я слабо пискнула, вытягиваясь на цыпочках.       — Мария… — произнес Рихард странно задумчиво, несмотря на то, что дыхание у него тоже сбилось.       Он шагнул вместе со мной к кровати, потом толкнул. Подчиняясь его руке, я упала на колени, распластавшись на матрасе грудью, сжала зубы и одеяло. Скрипнула кожа сапог, с шорохом соскользнула одежда.       — Нет.       Рихард, будто передумав в последний момент, подхватил меня под руки и бросил на постель.       — Повернись ко мне.       В сторону полетела рубашка. Я развернулась лицом и инстинктивно поползла назад, путаясь в подоле. Рихард подался следом, придавив меня сверху. Отбросил полы расстегнутого платья, обнажая грудь, и мои руки, попытавшиеся было прикрыть ее от чужого взгляда. Его пальцы стальным кольцом сжались на заведенных над головой запястьях.       — Посмотри на меня.       Я посмотрела. Впервые в постели я смотрела на него, а не в подушку. Светлые брови дрогнули. Казалось, он изучает мое лицо с удивлением, будто впервые увидев. Я всеми силами боролась со слезами. Плотно сжатые губы тряслись, взор туманился от влажной пелены.       — Раздвинь ножки.       Я подчинилась этому его приказу и подчинилась всем остальным. Отдаваться ему вот так оказалось куда сложнее, чем просто терпеть, ждать, пока он закончит и громко, вслух ненавидеть. Я ведь почти не плакала, когда ругалась…              После он, как и прежде, разыскал белье и портсигар. К запаху керосина примешался аромат крепкого табака. Я судорожно оправляла платье.       — Мария, сколько тебе лет?       Я шмыгнула носом и постаралась не всхлипнуть.       — Не скажу…       Рихард первый раз за этот вечер усмехнулся. Но не желчно, не зло, а с каким-то непонятным мне облегчением. Докурив, он оделся и ушел, позволив мне наконец содрать с себя испачканное платье и поплакать. Я должна была это выдержать. Должна была заставить его поверить, что лед тронулся. Что у него получается меня ломать.