Мария

      Рихард не нашел ничего лучше, как приставить ко мне своего друга — Андерля Вернера. Он сказал, что если я так хочу, он больше ко мне не прикоснется. Я хотела не этого. То, что я хотела, я уже чуть было не совершила. Второй раз, наверное, не смогла бы. Перед глазами так и вставало бледное лицо Рихарда, призрак ужаса в его глазах, словно он едва не потерял всю свою Великую Германию с фюрером в придачу, а не одну глупую девчонку. Он был так зол…       Андерль представлял из себя полную его противоположность. Он был золотистым — почти рыжим, с простым лицом, и выглядел гораздо младше, несмотря на то, что они с Рихардом были ровесниками. Ему недоставало серьезности и целеустремленности, чтобы выслужиться. Рихард держал его при себе адъютантом по старой дружбе.       В этот раз порученной ему задачей Андерль был откровенно недоволен. В первый день он пытался со мной разговаривать, но мне не хотелось отвечать, и, уверившись, что глупая русская партизанка его не понимает, он махнул на меня рукой. Общество друг друга тяготило нас обоих. Я пыталась читать, но больше бездумно пялилась в потолок. Он курил, вздыхал, пил кофе, изнывал от скуки. Строил домики из спичек, ломал их и строил снова. В конце концов он придумал развлекать себя, рассказывая мне байки о том, как они с Рихардом воевали в Польше. Половина этих историй была восхитительной чушью, но из них нельзя было не понять, насколько Андерль привязан к своему штурмбаннфюреру.       — Знаешь что, русская, — однажды вздохнул Вернер, даже не глядя на меня. — Ты undankbar [1]. Если бы не он, ты бы давно была schon fertig. [2]       Я не поняла только часть слов. Но додумала.       Вечером, гораздо раньше, чем обычно, к нам заглянул Рихард.       — Ты мне нужен, Anderl, — позвал он, смерив меня тяжелым взглядом. — Она ела?       — Nicht wirklich. [3]       — Рихард…       Оба мужчины обернулись на меня без улыбки, один настороженно, другой с неприязнью. Мой голос хрипел — за несколько дней я не произнесла ни слова.       — Пусть он не приходит больше… Я клянусь тебе, что не наложу на себя руки. Чем хочешь клянусь…       — Он тебя обидел?       — Нет… Я ему неприятна.       — Ты будешь нормально есть.       — Хорошо.       — Я поставлю солдата в соседней комнате.       — Мне туда теперь нельзя?       — Нет. Там просто будет солдат.       Я устало кивнула. Он тоже.       — Na? Эта русская дикарка bittet den wahren Arier sich wieder zu erbarmen? [4]       — Нет. Sei so nett und halt die Fresse, Dreas. [5] Идем.       Он мне поверил. За дверью поселился очередной неприятный немец, входивший без стука каждый раз, когда я вела себя слишком тихо или когда слишком громко что-нибудь роняла. Но это было меньшим из зол. Ведь он действительно мог бы вывернуть меня наизнанку.       За моими заколоченными окнами, тем временем, разворачивалась весна… С тающим снегом, горячим солнцем и холодными сквозняками. Немцы становились злее, Любаша бледнее, а Рихард — все более уставшим. В очередной раз, когда он зашел справиться о моем здоровье, я неожиданно поразилась его осунувшемуся лицу, воспаленным глазам и почти черным синякам под ними.       — Все в порядке? Что-нибудь нужно?       Я покачала головой. Он сдержанно прокашлялся в кулак и вышел. За дверью я услышала новый приступ дерущего сухого кашля, быстро от меня отдаляющегося. И, пересилив себя, встала с кровати.       Когда я выглянула в малую гостиную, дверь напротив уже захлопнулась. Немец на посту встрепенулся — я заметила это мельком, пересекая комнату. Все слегка смазывалось в уголках глаз, я была слабой и легкой одновременно — исхудавшая и отвыкшая двигаться. Я открыла дверь в коридор, Рихард был уж почти в самом его конце.       — Ты заболел?       Он остановился и обернулся на меня, тщетно пытаясь сдерживать кашель. Я дошла до него и положила ладонь на шею, заставляя наклониться и вставая на цыпочки. Коснулась губами лба.       — Горло болит. К утру перестанет, — отрывисто сказал Рихард.       — У тебя ангина. Если не лечить, то превратится в гнойную.       — Я приму лекарство.       — Нужны соль и сода.       Он посмотрел на меня с толикой настороженности. И махнул рукой застывшему за моей спиной солдату.       Полоскание я смешала на кухне. Попросила еще мед, но меда не нашлось. Было малиновое варенье. Под строгим взглядом Рихарда Раиса достала маленькую банку из самого дальнего угла кладовки. Я заварила чай в большом пузатом заварнике. И с разносом пошла за Рихардом на второй этаж.       Верхние комнаты были теплее. Рихард занимал одну из них один. Наверное, прямо над кухней. Плотные шторы были уже задернуты, а вместо верхнего света зажжены бра и торшер с уютным желтым абажуром рядом с креслом. Тихонько тикали часы на полке в пустом книжном шкафу.       Здесь тоже была смежная ванная.       — Русская ведьма… Что это?! Ты решила меня отравить?       — Не пей это, глупый фриц. Полощи горло!       Он картинно закатывал глаза и подчинялся.       — Отвратительная дрянь.       — Полощи.       Я загнала его в постель почти против воли. У него был жар. Я поила его чаем с малиной, и он жаловался, что не знает, что гаже — моя сода с солью или запивать варенье чаем, в котором варенье. Мы испытывали смутную неловкость. Словно оба считали, что играем чужие роли. Что наш партнер играет чужую роль в угоду тому, что мы делали.       — Ты обращаешься с офицером СС как с ребенком.       — Офицер СС ведет себя как ребенок. Спи.       Мы несколько секунд смотрели друг на друга. Я вздохнула и подошла к столу, где аккуратной стопкой лежало несколько книг.       — Они все на немецком.       — Спи, я сказала.       Я села с книгой на ковер у его кровати и попыталась мысленно воспроизвести жуткую немецкую фонетику.       — Am…       — Fünfundzwanzig.       — …Februar… эээ… achtzehnhundert… fünfzehnte fuhr der Dreimaster Pharao langsam und wie… zögernd in den Hafen von Marseille… — я тяжело вздохнула и подняла голову. Рихард улыбался, лежа на боку и заложив руку под подушку. Я вздохнула еще раз и решительно вгрызлась в текст. — Eine… Trauerwolke… schien das Schiff zu umschweben… [6]       Посреди ночи Рихард разбудил меня, тронув за плечо. Я уснула, сложив голову и руки на коленях.       — Иди к себе, Маша…       — Нет… У тебя жар… Вдруг станет хуже…       — Тогда иди ко мне. Давай, простудишься. Платье не снимай.       Я колебалась пару секунд. Затем выключила все светильники и нырнула под приподнятое одеяло. Рихард обнял меня одной рукой, притянув спиной к себе.       — Я тебя не трону. Мы будем просто спать, meine kleine. Просто спать.       Я прижала к груди его руку, машинально сплетясь пальцами. Рихард уткнулся лицом мне в затылок, жарко дыша в шею. Тикали часы в темноте. Я чувствовала, как медленно разжимаются пальцы вокруг моих, как он расслабляется и его дыхание становится ровнее и глубже. Я тоже засыпала, для разнообразия не ощущая никакой тревоги. Словно все стало, наконец, как нужно. И Рихард был такой горячий, такой… надежный. И такой родной…