Кровавый сосуд, где потонут ровно двое.

Капля за каплей, по холодному полу растекалась кровь, сначала капая со стола, прямиком из бережно извлеченного сердца, владелец которого хрипел, в конвульсиях изгибаясь ровно семь минут назад затихнув, заставил своего убийцу звонко рассмеяться. Аккуратно разложены на ажурном столике пара верхних конечностей с запекшейся кровью по краям мест окончания среза. Рядом с кистями, такими уродливыми на вкус маньяка, расположились по возрастанию пальцы, похожие на трупных опарышей, вот настолько они не были совершенны по сравнению с изящными фалангами его господина. Пунцового цвета глазницы в которых было начинали селиться мухи, но их разгонял хозяин сей трупа уже совсем разложились, как он мог забыть про её голову? Самому не верилось, этот предсмертный оскал, увековеченный шелковой нитью был немного небрежен, жена пивовара уродлива до омерзения. Пока её неаккуратные губы постепенно съедает время, судьба его мужа окончилась в ведре внутренних органов, которые так сейчас омерзительны, что аппетит пропадает мигом, хотя голод мучает. Глаза, точнее пара совершенно непривлекательных шариков из белка с кровавой ниточкой, те что были эстетично насажены на иглу. -Прекрасное ожерелье...- со звериным оскалом, какой никакая жертва не способна отобразить проговорил кровавый художник. Его творение обогатилось на ещё одну пару, на этот раз они зеленые, словно стекло пивной бутылки на свалке средь отбросов всех мастей, как людских отрепий, так и отходов жизни человеческой сущности. Как прекрасно ощущать в руках ещё теплую плоть, не смотря даже, что человек, даже нет, ангел из мечт свою так никогда не подаст. Кровавое месиво в ведре отходов, того, что творец для картины не взял и для ужина тоже, поодаль красуется нечто такое, что зовут каждый раз так нежно, символ любви ибо. Их два, одно ещё бьется, другое иначе, затихло. То, что вторым является хранит в себе остриё кинжала, каким в грёзах тайных дворецкий потрошит мертвое тело фарфоровой куклы, лично своей. Глаза заволочены темною тиной, уже даже руки не держат так цепко ножницы ржавые, какими нужно непременно раскромсать фартук ношенный сотню раз, да до степени такой грязный, что ни одна кухарка, служанка, никто в этом мире не справиться с зачищением материальных грехов, хранителем которых является вещь эта. Однако усталость не брала эгиду над грешником, какого Бог в рай даже за сотню тысяч молитв не пропустит, но один человек может душу отдать, зная всё это. Уборка так муторна, нити сосудов тряпка в себя вбирает и дрянную жидкость, когда-то дававшую жизнь, а на вкус столь восхитительную, но не того человека та жидкость, не в тот момент она восхищает. А мать ещё с детства беспросветного учила чистоте, говоря, что без неё болезни сгубят сынишку в конец, но сгубили не болезни, отнюдь.