The long road to the Stars

      I.              в параллельной вселенной я — просто цветастый риф,       я лежу под водой, и на теле моём — печать,       ты учил меня прямо, искренне говорить —       научи молчать.              Макс стоит в первых рядах, но Хлоя ее не замечает, как и не замечают сидящие рядом с ней люди. Макс вообще никто не замечает: она спряталась за огромным фотоаппаратом, скрылась за объективом, растворилась в матрице этого мира.              «Вы все еще у меня работаете, Колфилд, — говорит ей главный редактор «A-magazine» мистер Майлс утром по телефону. — Сделайте пару снимков и уходите, не валяйте дурака, это просто сводка новостей. Я же не прошу Вас взять эксклюзивное интервью у этой Прайс?»              И Макс, чертыхаясь, идет заряжать камеру, достает свой самый лучший объектив, проверяет слаженный механизм в тысячный раз, пишет смс-ки Кейт: «Я не смогу, я не хочу, но я должна там быть», получает в ответ теплое «Может, поговорите после?» — и решает, что после конференции непременно поймает Хлою.              Просто чтобы увидеть, думает Макс.              «A-magazine» проходит аккредитацию для СМИ в самый последний момент, и Макс даже не знает, ко скольки ей точно подходить, поэтому опаздывает на добрых полчаса. Когда она приходит, то все лучшие места уже заняты теми, кто стоял полуторачасовую очередь или подавал заявку неделю назад.              «Это явно не мой день», — пишет она Кейт, но та молчит в ответ; Макс пытается представить ее улыбку и утешающие объятия, но легче не становится.              Без пяти восемь кому-то из фотографов у сцены не стоится на месте, и Макс проскальзывает в первый ряд. И пусть она сбоку, лучше так, чем совсем позади всех.              В галерее шумно; яркая надпись STARS GALLERY by CHLOE PRICE горит холодным белым светом, прожектора, испугавшие Макс поначалу, перестают мозолить глаза — все внимание приковывают пять человек, негромко переговаривающихся между собой.              Макс поднимает взгляд и видит двоих человек, облокотившихся на перила: девушку с ноутбуком и мужчину в белом халате. «Хорошо, что здесь есть врач, — думает она. — В такой духоте можно умереть».              Умереть ей действительно хочется: шея ноет от тяжелой камеры, ноги затекли от неудобной позы, от тяжелого воздуха становится нечем дышать; вокруг нее больше сотни человек — с фотоаппаратами, микрофонами, осветительными приборами, — и все они говорят друг с другом. Макс краем глаза подмечает ярко-алые бейджики фотографов VOGUE у сцены и оранжевые — операторов телеканала WORLD OF ARTS, стоящих рядом с ней. Значит, она не так уж и далеко от представителей галереи. Не так уж и далеко от Хлои.              — Мы готовы начинать. — Плавный голос Виктории разносится по всему залу.              Макс смотрит на нее сквозь объектив своей камеры и не узнает в той женщине, что сейчас сидит там, за столом, бывшую одногруппницу: куда же пропал весь пафос и надпись поперек лица «Виктория-Чейз-лучшая-девушка-в-мире»?              Но едва Виктория, скрестив тонкие руки на груди, наклоняется к микрофону и произносит ответ на первый вопрос, как Макс смеется внутри себя: нет, Чейз такая же, какой она ее знала — высокомерная, заносчивая и острая.              Но какой же она профессионал, черт бы ее побрал!              — А что насчет спонсоров выставки? Сколько их у вас сейчас?              — Пока Вы задаете этот вопрос, Ваш канал уже звонит нам с предложением спонсорства, — отвечает Чейз.              — Итого у нас около трехсот спонсоров на данный момент, — добавляет мужчина с табличкой MR WILLIAMS перед собой; свет красиво падает на его синюю рубашку, и Макс торопится сделать кадр.              Не отрывая фотоаппарат от лица, Макс удивляется: познакомиться с именами членов команды Прайс у нее не было времени, она вообще не планировала приходить на конференцию.              Если бы сейчас ее спросили: «Каково это — видеть своих одногруппников, таких взрослых и состоявшихся, прямо перед собой?», Макс бы ответила, что испытывает смешанные чувства: она не считает себя неудачницей — все-таки «Хассельблад» приятно греет душу — или не взрослой (по ее меркам, взрослость начинается после семидесяти), но легкая зависть на миг омрачает ее лицо. Вот они сидят перед ней с позолоченными табличками, отвечают на вопросы корреспондентов, а еще несколько лет назад она видела, как они выпускались из академии, полные планов и надежд: кто-то — разрушенных, как Джастин, а кто-то — имеющих прочную дорогу для их достижения, например, Виктория.              Она видит рядом с Джастином Тревора и делает снимок.              — Вы об этом мечтали всю жизнь? — следует вопрос из зала. — Сделать то, что не делал никто: объединить под одной крышей античность и модерн?              Она ловит Хлою в объектив, пальцы сами скользят на кнопку SHOT, поглаживают, надавливают; легкая, быстрая вспышка молнией пронзает галерею; Макс чертыхается: смазано.              Хлоя отвечает на один вопрос, второй, третий... Макс смотрит на нее, увеличивает изображение — и не может понять: что с ней не так? Хлоя сидит всего в десяти метрах от нее, Колфилд отлично видит ручку, что та теребит, скомканный лист блокнота, пустую бутылку из-под воды.              Что-то ударяет в голову в Макс, бьет под дых, заставляет замереть. Пустая бутылка.              Прошло двадцать минут с начала конференции, но бутылка уже пуста, тогда как у других она даже не открыта. Макс торопливо наводит фокус, проверяя; пластик пуст. Хлоя, ты так сильно волнуешься, ты с похмелья, или, может быть, это что-то иное?..              Мысль вылетает из головы спустя секунду, когда она делает несколько крупных планов, погружаясь с головой в работу; была бы ее воля — занырнула бы в фотоаппарат, управляла бы вручную этим механизмом, налаживала контакт, задавала нужные настройки. Смотрит на часы, проверяет мобильный, снова изгибается, старается принять идеальную позу, поймать свет, кадр, передать то, что сейчас происходит вокруг.              — Мисс Прайс, а что заставило Вас заниматься искусством? — доносится до Макс с другого конца зала.              Конференция подходит к концу — остается меньше получаса, и она сможет пойти домой, вернуться в съемную комнату с вафельными занавесками на старом деревянном окне, упасть на кровать и заснуть сладким сном. А завтра снова купить ледяной кофе в кофейне Мо и разобраться с освещением у себя в арт-центре.              Но едва Хлоя начинает говорить, ее хриплый, неожиданно низкий голос на секунду останавливает сердце Макс.              — Один мой хороший друг мечтал стать фотографом и открыть здесь, на Эмпайр-уэй, свою выставку.              У Макс предательски, совершенно невовремя и абсолютно недопустимо для фотографа начинают дрожать руки.              — Он говорил мне, что я буду присутствовать на всех арт-событиях, познавать искусство и этот его «дивный новый мир».              Макс хочет сделать кадр, но не может — каждая фотография смазывается, в пелене слез перед глазами синим пятном расплываются волосы Хлои. Макс чувствует нежность, подступившую к горлу, и давится ей. Она закашливается — и в такт ей кашляет и Хлоя.              — Но прошло десять лет, и друг стал бывшим.              Макс хочется закричать: «Я здесь, Хлоя, я здесь!», но она молча смотрит на Прайс и ловит каждое слово; надеется услышать что-то вроде «я всегда буду ждать» или «я скучаю», но слышит лишь острое:              — Со мной осталось лишь одно — это место, — и сама себя пронзает ледяным копьем вины. Если бы ее не поддерживали со всех сторон, Макс бы упала на колени.              — Друзья предадут, люди солгут и растопчут, тусовки наскучат, героин больше не вставит так, как в первый раз. Вы потеряете свободу, себя и веру в лучшее.              Макс не знает, правда ли это или сказано просто для красоты, но чувствует то, что не чувствовала уже несколько лет — желание укрыть и спрятать, завернуть в тысячу теплых одеял, дать чашку какао и слушать истории жизни Прайс до рассвета.              Но все, что она может — стоять и смотреть, как Прайс так просто говорит такие страшные слова.              Земля уходит из-под ног Макс, и она на автомате делает шаг вперед, неожиданно оказываясь у самой сцены. Теперь, чтобы услышать Хлою, ей не нужен даже микрофон.              Но Прайс уже закончила свою речь и устало откинулась на стул, прикрыв глаза. Макс аплодирует вместе со всеми, но чувство вины распускает свои острые когти и скребет ее изнутри.              Она смотрит на часы — до конца остается меньше десяти минут. Значит, еще три-четыре вопроса — и все.              — Кого мы сможем точно увидеть на выставке?..              — Можно ли будет приобрести экспонаты себе в коллекцию?..              — Мисс Прайс, говорят, Вы подписали контракт с фотографом из академии Блэквелл. Вы хотите сделать персональную выставку или расширить Ваши границы до самой Аркадии Бэй, работая с Блэквеллом на постоянной основе? Стоит ли нам ждать чего-то грандиозного?..              Макс поднимает фотоаппарат и делает снимок сверху. Последний десяток кадров — и можно сворачиваться.              — Я никогда не считала академию Блэквелл ярким пятном в своей монохромной жизни. Многим оттуда нужно взять свои фотоаппараты за триста баксов и выстрелить себе в висок. Хотя с фотиком за такую цену у них не получится это сделать: пусковой затвор просто заклинит нахрен.              Макс смеется вместе со всеми — кому-кому, а ей уж точно известно, что такое фотоаппарат за три сотни; ее худший объектив стоит не меньше пятисот.              — Но есть и те, кто носит с собой «Полароиды», пленочные «Кодаки», старенькие «Кэноны».              «Полароид», бережно хранящийся в специальном чехле у нее на полке.              Пленочный «Кодак», лежащий в твердой гофре на прикроватной тумбочке.              Ее первый полупрофессиональный «Кэнон» с разбитым вдребезги объективом, засунутый в чемодан после тщетных попыток выбросить.              — ...Вы видите их фото. Допустим, пара снимков пейзажей, или семейной пары у озера, или маяка на фоне восходящего солнца...              Маяк на фоне восходящего солнца — первая фотография на персональной страничке Колфилд. Аркадия Бэй, 2013. Пустая скамейка, высохшая от солнца трава, золотое небо и старая, облупленная краска на маяке. «Вот бы Хлоя была здесь; напишу ей сегодня вечером, обязательно напишу».              Макс делает последний на сегодня снимок. Щелкает затвор, сверкает вспышка, и Макс нажимает на OFF.              Ее работа закончена, она может идти домой; камера осторожно кладется в заплечную сумку, закрывается на молнии и щелкающие замки. Макс смотрит на людей перед собой, мысленно прощается и пытается пробраться назад, к выходу.              Оставляя неземное эхо, по галерее разносится звук сломанного пластика. Макс оборачивается — так стремительно, что сумка ударяет человека, стоящего справа от нее, — а затем ловит взгляд Хлои, наполненный болью.              Ее сердце проваливается вниз.              К Хлое бежит врач, кто-то вызывает скорую, камеры отключаются мгновенно — вот что такое настоящее уважение, — и слышится голос Виктории, очень быстро взявшей ситуацию в свои руки:              — Уважаемая пресса и дорогие гости, просим вас пройти на второй этаж, где вас ожидают легкие закуски и живая музыка. Мы присоединимся чуть позже. Открытие выставки в прямом смысле забирает все наши силы.              Ожившая, выпавшая из ступора толпа уносит Макс на второй этаж, и Хлоя пропадает у нее из виду; ее сердце бешено бьется, выстукивая: «Пожалуйста, пусть все будет хорошо».              В безуспешных попытках спуститься к выходу Макс ловит себя на мысли, что нужно ехать за Прайс.