The long road to the Stars

      город спросонья умывается мокрым снегом,       ржавую щетину соскребая со впалых щек;       бог говорит богу: трудно быть богом, коллега,       потому что всегда хочется быть       кем-то еще.                     За день до открытия «Арт-центра мисс Колфилд» и начала «Эспанады» Хлоя носится по галерее вместе с пятью другими ассистентами, пересчитывая работы и ставя везде невидимые глазу отметки; Брук хвостиком следует за ней, ставит сигнализацию-датчик на экспонаты. Ее дроны — не меньше десятка — курируют территорию галереи, таскают за ней оборудование и жужжат через каждые сто метров.              Виктория — в мягких кедах, джинсах и черной свободной водолазке, изменившая своему привычному стилю — кратко инструктирует всех участников события, собрав их в аукционном зале. Хлоя слышит раздраженные нотки ее голоса — кажется, они действительно задают дурацкие вопросы.              Тревор готовит счета на оплату, печатает шаблоны договоров, зарывается с головой в огромные папки; принтер у Тесс работает без перерыва, впрочем, как и сама девушка — на ней списки гостей и приглашения.              Больше всех носится Джастин, летая с первого этажа на третий, разговаривая по трем телефонам, бросаясь от ноутбука к планшету и наоборот. Хлоя едва успевает что-то ему сказать, как через минуту поручение уже выполнено.              Ей становится жалко Уильямса.              — Он что, на спидах? — спрашивает Брук, заканчивая ставить сороковой датчик.              — Я просила его завязать, — отмахивается Хлоя. — Шучу. — И добавляет: — Не просила.              К полудню они заканчивают с бумагами, к трем часам дня — с техникой, и к четырем Хлоя заказывает в галерею огромный ланч, который съедается за пару минут; Брук приносит с десяток стаканов кофе, и кофеиновая ломка постепенно оставляет Хлою в покое.              Часы показывают половину шестого, когда Хлоя слышит крик.              Она взлетает по лестнице быстрее, чем ее сердце отстукивает удар.              Брук держится за рассеченную руку; рядом лежит осколок железки, выпавший из динамика над ее головой; как сам сабвуфер не свалился на Скотт, Хлоя не знает, но рука инженера выглядит страшно.              Переложив на Джастина свою работу, Прайс отвозит бледную Скотт в больницу, где рану зашивают и накладывают повязку. Брук полна оптимизма: ее работа не может подождать, и попросить кого-то подменить ее тоже некого.              Хлоя возвращается в галерею к семи, принимает последнюю доставку на сегодня — посуду и живые цветы, и Виктория в последний раз говорит официантам, что сожрет их заживо, если они накосячат:              — Ты сгоришь в пламени ада, если гостю что-то не понравится!              К десяти вечера в галерею приезжает клининговая служба, привозит ковры и намывает галерею дочиста — от окон до панелей, от кабинета Хлои до курилки у служебного входа.              Завтра до вечера Хлои не будет в галерее — эдакая награда за труды последних трех дней; она придет уже после четырех, за пару часов до открытия.              Так, по крайней мере, думает Виктория.              Дома Хлоя смотрит на свой костюм — темно-красную рубашку, идеально черные узкие джинсы и мягкие лоферы — и вздыхает.              Переводит взгляд на чехол, висящий у нее в шкафу.              «Я буду очень тебя ждать».              

* * *

      В два часа пополудни Хлоя паркует свой «Туарег» за пару кварталов от галереи, натягивает темно-синюю шапку и, фыркая, по-мужски закуривает.              До арт-центра она топает пешком, ругая себя за то, что давно забросила пешие прогулки: уже через несколько минут ходьбы Хлое становится тяжело дышать.              Хлоя выглядит сильно младше своих лет и думает, как ее вообще не остановили, попросив предъявить права. Впрочем, сейчас это неважно.              На открытии арт-центра нет никакого кипиша, либо же Хлоя приходит слишком рано и основная часть еще впереди; но арт-центр работает — по крайней мере, Хлоя может открыть тяжелую дверь и войти внутрь.              Все совершенно не так, как она себе представляет.              Все намного хуже.              То, что Колфилд пытается переделать под стиль «лофт», совершенно не вяжется с пейзажами и портретами на стенах; пол скрипит, местами прикрытый декоративными ковриками, но Хлоя, сканируя их наметанным глазом, сразу понимает, что именно там глубокие выщербины; да, фоторабот много — больше сотни, наверное, только в нижнем зале, но все они разбросаны хаотично, без определенной системы; Хлоя не видит никаких опознавательных знаков, кроме бумажки с именем автора и названием. Либо Колфилд не будет продавать эти работы, либо же решила не быть торговкой на рынке и не писать цену сразу же, а выставить на торги.              Окна зашторены бумажными жалюзи, но уюта это не создает, скорее, наоборот — Хлое кажется, что она в офисе и вот-вот ее вызовет к себе босс с вопросом: «А где же финансовый отчет за прошлый год?».              Хлоя не поднимается на второй этаж — слишком неловко она себя чувствует из-за того, что кроме нее и еще пары молодых людей, разглядывающих несколько черно-белых снимков в другом конце зала, здесь никого нет.              Она даже сверяется с ежедневником в заплечной сумке — а точно ли сегодня у арт-центра запланировано открытие?              Все вокруг выглядит очень сыро и холодно. И, хоть в арт-центре и чисто, Прайс бы не удивилась, увидев горы строительного мусора посередине зала.              Прайс еще немного бродит по залу в поисках чего-то интересного. Блэквеллских фотографов здесь действительно много — она замечает, наверное, больше десяти имен; Хлоя натыкается и на имя Кейт Марш — ее серые снимки висят в самом конце выставки, и на одну-единственную работу Дьякери — сербского фотографа, работающего в горячих точках.              «Виктория боится, что они нас обгонят, — хмыкает Прайс. — Да тут вся галерея стоит меньше, чем одна работа Прескотта».              Хлоя уже хочет развернуться и пойти к выходу — в любом случае здесь ей больше делать нечего, а бегать за Макс в ее планы не входит, но вдруг знакомый голос окликает ее:              — Хлоя?              Макс сбегает к ней, стуча каблуками по лестнице.              Макс пристально разглядывает Хлою: огромная белая майка без рукавов, широкие джинсы в стиле 80-х, кожаные ботинки. И куда же пропала мисс Хлоя Прайс, хозяйка одной из самых крупных галерей искусств в LA? Ее не найти под ворохом принтов, не сплести из витиеватых узоров татуировки, не разглядеть из-за массивной кожаной куртки. Макс теряется на пару секунд, но потом собирается и берет себя в руки.              — Привет!              — Хей, Макс, — кивает ей Хлоя. — Или мне называть Вас «мисс Колфилд»?              — Просто Макс, — улыбается Колфилд. — Ну, как тебе?              — М-м-м, — мычит Прайс в ответ. — Очень странно, — честно отвечает она. — Я рано?              Хлоя разглядывает тонкую фигурку Макс в легком хлопковом платье, задерживает взгляд на груди и шее, смотрит на кремовые губы: Макс сегодня выглядит на свой статус, но не возраст; Прайс думает, что ей все еще пятнадцать.              — До открытия еще три часа, мы работаем в штатном режиме, — отвечает Макс. Хлоя видит, что ей тоже немного неловко. — Но я знаю, что у тебя сегодня выставка, поэтому я ждала тебя раньше или позже.              — Позже уже вряд ли, — фыркает Прайс. — Дай бог закончить к утру. — Она смеется.              И если STARS поглощает звуки панельными стенами, то арт-центр дает им колоссальное эхо; смех Хлои подхватывается порывом ветра из-за двери, оставленной уходящими посетителями открытой — и разносится по всему залу.              Арт-центр мисс Колфилд впервые за несколько недель оживает под градом звуков.              — Каково это? — помолчав, спрашивает ее Макс. — Быть вот такой?              — А? — Хлоя поднимает бровь. — Какой — такой?              — Крутой, — уточняет Колфилд. И краснеет.              Хлоя смотрит на нее, как на идиотку. Они не виделись десять лет, и все, что Макс спрашивает у нее, оставшись наедине — каково это, быть Хлоей Прайс? Она серьезно?              Хлоя поднимает глаза к потолку.              — Заебись, — отвечает она.              Макс улыбается:              — Я рада, что ты пришла.              Кажется, это звучит искренне, думает Хлоя.              — Я рада, что мне не понадобилось объяснять прессе, зачем я у тебя на выставке, — отвечает Прайс. — Ну, вместо своей.              Макс показывает пальцем на диван, стоящий в закоулке недалеко от входа. Хлоя кивает в ответ на молчаливый вопрос, и они вместе садятся на него: Макс закидывает ногу на ногу, Хлоя просто вытягивает их перед собой и пытается расслабиться.              — Мы сегодня до восьми, — говорит Колфилд.              — А мы только в шесть начинаем, — кривится Прайс.              Как нелепо, думает Хлоя, сидеть и вот так обсуждать планы на вечер: у меня, мол, открытие выставки, а у меня вот тут открытие галереи...              — Ты никогда не любила искусство, — осторожно замечает Макс.              — Это стало моим хитиновым покровом, — отвечает Прайс. — Без образования далеко не уедешь, Макс. Как и без денег.              — Ты рядом с потрясающими людьми, — говорит Колфилд.              — Это они рядом со мной.              — Тогда им повезло.              Это так просто: они сидят на неудобном низком диванчике и болтают, будто старые друзья, встретившиеся после нескольких лет вынужденной разлуки; мимо них проходят редкие посетители, тихо переговариваясь или делая фотографии на фоне особо красивых работ; в арт-центре играет инди-музыка, мешая повиснуть неловкой тишине; Макс извиняется и отходит ответить на звонок, а после возвращается с двумя чашками кофе в картонных стаканчиках.              Хлоя делает глоток, и сладкоежка внутри нее урчит: сиропа больше, чем самого напитка!              — Я помню, что ты любишь сладкое, — улыбается Макс.              — Не только его. После похмелья в баре я сожрала штук двадцать сэндвичей, — говорит Хлоя.              После бара.              Десять дней бешеного ритма не дали Прайс ни минуты на то, чтобы подумать над этим, а когда она все-таки могла себе позволить заняться самокопанием, в центре самой себя у нее была не Макс, а Рейчел.              Да она вообще забыла о том, что сделала. Подумаешь, поцелуй, экстренно начала убеждать себя Хлоя, пытаясь не выдать волнения. С кем только она не целовалась. И понимает: так — нет, не целовалась, не могла взять и просто впиться в чьи-то губы своими; она не нежная натура, но и не...              Не Рейчел, спящая со всеми, с кем нужно.              Хлоя щелкает пальцами в воздухе: нельзя думать об этом. Внутри нее захлопывается черная коробка с подписью «Эмбер».              — Хлоя? — Макс удивленно смотрит на нее. — Ты чего?              — Упс, — извиняется Прайс. — Задумалась.              К ним подходит какая-то девушка, подзывает к себе Макс, и та кивает ей.              — Мы можем пройти в мой кабинет? — говорит она, подойдя к Хлое. — Мы сейчас закроемся на клининг.              — Клининг тебя не спасет, — бурчит Прайс, поднимаясь. — Здесь нужно сносить здание и строить заново.              В отличие от Хлои, забравшейся повыше, Макс устроила свою каморку на первом этаже: это небольшая комната с рабочим столом, окном с серыми шторами и несколькими мягкими креслами-мешками; Хлоя с радостным криком плюхается в одно из них.              — Ты прощена, — объявляет она Колфилд.              — За что?!              — Ты задаешь королю слишком много вопросов, — чинно отвечает Прайс.              Странно, но напряжение спадает: здесь, в кабинете Макс, атмосфера не такая заряженная, как в самих залах. Хлое становится легче дышать, когда Колфилд опускается прямо на пол рядом с ней; короткое платье едва прикрывает колени, и Прайс делает над собой усилие, чтобы не пялиться слишком очевидно.              Они говорят еще час: Макс рассказывает о своем арт-центре, хвастается «Хассельбладом», показывает Хлое фотографии, делится частицами своей жизни; говорит о маленькой комнате на окраине города, о трудностях работы в журналах, называет сотни незнакомых Хлое имен и названий, достает фотоаппарат, хвастается новым объективом и — ВСПЫШКА — делает снимок Хлои. Прайс отшучивается, Макс смеется в ответ, а потом вдруг резко становится серьезной, набирает в грудь воздуха и выпаливает:              — Зачем ты поцеловала меня?              Вот же блять, думает Хлоя, зачем ты все портишь, чертова Колфилд?              Макс смотрит на нее, ожидая ответа.              — Тот парень, что был с тобой, — Хлоя пытается подобрать слова правильно, — он...              — Он друг, который в шестнадцатый раз за много лет знакомства сделал мне предложение встречаться, — быстро отвечает Макс. — Я отказала.              — Я видела, — хмыкает Прайс. — Правда, я сногсшибательна в поцелуях?              — Хлоя Прайс! — Макс краснеет до кончиков ушей. — Это было не из-за тебя!              — Да ну? А из-за чего тогда?              — Просто... Я... Он... — Макс задыхается в собственных словах.              Хлоя отмахивается от этого, как отмахиваются от назойливой мухи, беспрерывно жужжащей вокруг.              — Перестань оправдываться.              Макс замолкает.              — Мне все равно. — Прайс поправляет волосы, одергивает футболку и сдерживает дрожь в пальцах. — Мы были пьяны и давно не виделись. Просто забудь об этом.              — Но я не могу об этом забыть! Нельзя не видеть человека несколько лет, а потом просто взять и поцеловать его!              Хлоя уже где-то это слышала, она уверена в этом. Роется в памяти, выуживает фото-картинку: она и Рейчел у нее в кабинете. Нельзя пропасть на семь лет, а потом вернуться, ничего не объяснив. Хлою укалывает жалость к Макс, и она ругает себя за подобные слова; если так подумать, то чем она лучше Эмбер?              В выжженной солнцем пустыне внутри нее идет кислотный дождь; его вкус Хлоя чувствует у себя во рту.              Каждое действие будет иметь последствия.              Эмбер сломала ее саму, но Прайс настолько привыкла не думать о том, что внутри нее, что просто не придала этому значения. Именно это и спасло ее. Это и Брук, вовремя оказавшаяся рядом.              А что спасет Колфилд? Что успокоит бушующее море? Что послужит светом маяка для ее заблудших кораблей?              Но Хлоя не может взять на себя за это ответственность; она не спасательный круг, не прожектор в ночной темноте, не личный психиатр. Она просто человек, и все, что она может — это только сказать что-то утешающее, что-то вроде...              — Макс, прстзбйхр.              Да, именно это я и хотела сказать, ругает себя Хлоя. Молодец, мисс Прайс, Вы, как всегда, на высоте. А слова-то как подобрали — душевно, цепляюще...              — Что? — переспрашивает Макс.              Спасибо, Колфилд, что твоя тупизна не дает тебе осмыслить то, что я сказала.              — Я бы хотела видеть тебя чаще. — Макс не дожидается ответа Хлои. — Я бы хотела провести с тобой еще время, Хлоя. Если это... возможно. Если у тебя есть на это время. И желание.              Колфилд путается в словах, но Прайс знает, что каждое из них теперь для нее — на вес золота.              Нельзя позволить себе стать Рейчел Эмбер.              Каждое действие имеет причину.              Каждое действие имеет последствия.              Тонкая фигурка мисс Колфилд в летнем платье этой холодной осенью. Полевые цветы в больнице. Пьяный поцелуй в баре. «Я буду тебя очень ждать». Неужели каждое из этих действий имеет последствие?              Неужели она уже выстелила себе дорогу в пропасть?              Если однажды ты упустила возможность, а теперь она вдруг снова подворачивается, ты ей воспользуешься?..              Хлое пора возвращаться в галерею; она встает с кресла-мешка и вдруг чувствует острую боль в груди, выбивающую почву у нее из-под ног.              Она делает шаг назад, неловко машет руками в воздухе, ловит ртом воздух.              — Хлоя? Ты в порядке? — Макс берет ее руки в свои. — Ты вся ледяная.              Прайс тяжело дышит, но кивает.              Макс вызывается проводить ее до выхода, Хлоя не спорит — ей все еще трудно делать вдохи.              Уже у самого выхода Хлоя застывает; и если раньше она могла хотя бы дышать, то сейчас она не может ничего.              Она смотрит на единственную фотографию во всю картонную перегородку: ворох русых волос, мокрая майка, нитки-браслеты на запястье и закатное солнце — и не понимает, как она сразу не увидела.              Ее фотография, сделанная Макс много лет назад, носит название «Inception» и висит на самом видном месте.              Хлоя не может оторвать от самой себя взгляд.              У нее внутри вдребезги рассыпается серебряное зеркало, плавится под палящим солнцем и уходит под землю, оставляя за собой раскаленные дыры.              А потом на всю ненавистную ей пустыню обрушивается море.              Кажется, Макс сейчас спрашивает, нравится ли ей, и благодарит за теплые воспоминания.              Хлоя все еще стоит, не в силах даже просто пошевелиться, а потом, не раздумывая, наклоняется и целует Макс.              Снова.              И снова.              И снова.              И никаких искр между ними.              Никакого тока.              Электричества.              Бабочек в животе.              Только бесконечное бушующее море.