The long road to the Stars

      Мёртвые дети у трона хотят вина,       Их не отдать супруге и по суду.       Как не тонуть, если нет под ногами дна,       Знает лишь Тот,       Который сидит в пруду.              Когда близится декабрь, Хлоя вывешивает первые украшения: еловые ветки, изящные шары, блестящие гирлянды; на выключенном фонтане гордо красуется арт-елка: огромное сооружение в несколько метров высотой, обвитое мишурой; каждый шар на ней расписан вручную, и кое-где можно увидеть неровные мазки самой Хлои или идеальную снежинку Виктории, но самое потрясающее, что есть на рожденственском дереве — сверкающая звезда на самой верхушке, пронзительно-яркая и такая большая, что отблески, играющие в ней, отражаются во всех стеклах в галерее.              В воздухе постоянно витает запах корицы и апельсина, Тесс варит дома и приносит им горячий глинтвейн, которым хочется согреться, даже несмотря на достаточно теплый климат LA.              Суматоха, так давящая на них с открытием выставки, постепенно спадает, превращаясь в обыденные тяжелые будни; за последние дни их посещают несколько тысяч человек, и почти у каждого экспоната — пока еще выставочного, но после уже чьего-то — висит надпись SOLD.              Хлоя считает вырученные деньги и делает очередной взнос по кредиту; остальное откладывает на налоги и зарплаты; сводит концы с концами и уже планирует следующую тематическую выставку.              И, хоть ESPANADA продлится до конца декабря, Хлоя не позволяет себе расслабляться: сегодня все картины проданы, а завтра они не продадут ни одной; и каждая ее подпись ставится с умом и долгими раздумьями.              Праздничная суета на улицах обостряется, когда Хлоя останавливается выпить кофе в кафе Мо и зависает там на несколько часов, через запотевшее стекло разглядывая спешащих людей; и, хоть температурный столбик не опускается ниже плюс шестнадцати градусов, для Хлои, уже привыкшей к постоянному теплу, наступает пора больших и уютных кардиганов.              В первую неделю декабря после работы она заскакивает к Каю, попав в вихрь запахов пива, жареного мяса и специй; у Кая все столики заняты, а в углу стоит искусственная елка, переливаясь всеми оттенками желтого.              Кай отбрасывает полотенце и обнимает Хлою так крепко, что у Прайс хрустят ребра.              — Безалкогольное, — говорит Хлоя. — Я за рулем.              Они разговаривают: Хлоя жалуется на беспорядки со счетами, говорит о предстоящем переезде в новый дом ближе к Мид Сити — поменьше, зато с гаражом и небольшим бассейном, рассказывает о планах на Новый год; Кай хвастается купленными билетами в Рио, показывает фотографию: он и еще один синеволосый юноша целуются на скамейке в парке; говорит, что нашел свою судьбу.              — Кстати, мисс Хлоя, Ваша девушка опять сюда приходила, — вспоминает Кай.              Хлоя давится пивом.              — Моя кто?              Странно, имя Брук всплывает в ее памяти первым, но на кой черт Скотт ездить сюда, если они видятся почти каждый день?              — Дама, — подмигивает бармен. — Та, что раньше была с мужчиной, а теперь одна. Она приходит сюда каждый вечер к восьми, заказывает большой латте и сидит до половины десятого, потом расплачивается и уходит.              Хлоя роется в памяти, но не находит ничего, что может дать ей подсказку. Она знакома с тысячей женщин, но ни одна из них не будет ждать ее каждый вечер в спрятанном от посторонних глаз баре.              — Она платит картой? — спрашивает Хлоя и, получив кивок в ответ, просит: — Можешь посмотреть имя?              Бармен роется в стопке чеков, выуживает один — совсем мятый — и протягивает его Хлое.              Максин Колфилд, 3$.              Хлоя смотрит на наручные часы — почти восемь. И если Макс действительно приходит сюда каждый вечер, то это не просто так.              Хлоя знает: «Арт-центр мисс Колфилд» снова открылся через пару дней после начала «Эспанады»; Макс перерезала ленточку и скромно улыбалась — этот снимок она видела в какой-то местной газете. Но ее здание больше не освещается огнями, не претендует на что-то большее, чем просто выставочный павильон, они почти не продают работ; и на что Колфилд содержит свой центр, Хлоя не знает. Газеты молчат, неудачное открытие стирается, и Хлоя перестает думать о них. Они с Макс заканчивают рабочий день в разное время, поэтому даже не пересекаются.              Прайс штрафует Джастина на следующий день, гневно бьет ладонями о стол, нависает над скукожившимся в кресле Уильямсом и кричит:              — Ты чуть все не испортил, идиот! Если бы тебя поймали, это был бы крах галереи! Ты думал, что делал? Мы могли наладить связи с ними, а теперь что? ПУСТОТА!              Пустота в словах, поступках и чувствах; пустота повсюду и везде; но мысли, как объясниться перед Макс, постепенно отходят на второй план: Хлоя по голову в делах.              Джастин не обижается, лишь кивает и поджимает губы; он до сих пор уверен в своей правоте. Может, так оно и есть, думает Хлоя.              Макс не пишет и не звонит, Хлоя тоже; и их море покрывается пеплом.              — О, а вот и мисс Колфилд. — Голос Кая возвращает ее к реальности.              Хлоя резко оборачивается; звенят металлические пули-талисманы на шнурке, синей вспышкой мелькают волосы; Макс не замечает ее, бочком пробирается к самому дальнему столику и устало садится за него.              Кай спешит принять заказ, возвращается обратно за стойку и занимается кофемашиной.              — Сделай и мне, — говорит Хлоя, — такой же. И я сама отнесу. Хорошо?              Кай кивает, не поворачиваясь, его руки быстро перебирают чашки, взбивают молоко, добавляют пряности и вскоре ставят перед Хлоей два высоких айриша.              Макс вздрагивает, когда Хлоя садится рядом с ней, но ничего не говорит, только мешает кофе и молоко; ложечкой ест пенку.              Хлоя тоже молчит, не зная, с чего начать, да и нужно ли, но, в конце концов, собравшись и решив сказать все, что у нее накопилось внутри, произносит:              — Привет, Макс.              Колфилд смотрит на нее, как на сумасшедшую.              — Эм... Привет, Хлоя?              Вот дерьмо, думает Прайс, опять не получилось.              Попробуем еще раз.              — Как ты? Слышала, все наладилось.              Бинго, Прайс, ты можешь, когда захочешь.              Макс обводит пальцем краешек чашки и глухо произносит:              — Меня уволили.              ...или не можешь.              — О... Мне жаль, Макс.              — Тебе нихрена не жаль, — обрывает ее Колфилд. — Давай без этого. Тебе насрать, Хлоя.              Прайс не пытается убедить ее в обратном и замолкает. Макс какое-то время еще смотрит в окно, а потом заметно напрягается.              — Прости. Это было грубо.              Хлоя поднимает вверх руки.              — Забей.              — Мы... — Макс собирается с мыслями. — Мы работаем, но все не так, как я задумывала. Это словно выставка в школе. Люди приходят для галочки. Или от нечего делать. Мы ничего не продаем почти. Я хотела не этого, — горько повторяет она. — Я думала, люди потянутся. — Макс смотрит на Хлою впервые за встречу. — Я думала, «Хассельблад» привлечет их. А им это не нужно. Понимаешь?              Хлоя не понимает, но пытается: в первые дни открытия ее галереи народ уже тянулся; может, сработала реклама, а может, слава Виктории, но у них никогда не было проблем с пустыми залами. Даже в первый день.              — И это ужасно, — продолжает Колфилд. — Я не могу контролировать это. Я не могу уследить за тенденциями, не могу поставить цены, не могу даже нанять оценщика. Это все стоит денег, боже.              Поэтому мы в кредитах, думает Хлоя.              — Я не могу так больше. — В голосе Макс слышатся нотки отчаяния. — Но мой арт-центр — это все, что у меня осталось.              Хлоя даже не пытается ее понять; со стороны Макс, имеющей все, говорить так — глупо.              — У тебя есть семья, — говорит Прайс. — Разве этого мало?              Макс ведет плечами в ответ.              Для нее, выросшей в полноценной семье, родители — это что-то, что является константой; в то время как для Хлои семья — это потерянный фрагмент внутренней мозаики, который уже никогда не восстановить.              — Когда я приехала в Лос-Анджелес, — медленно проговаривает Хлоя, — у меня было несколько долларов, украденных у отчима, неработающая тачка и номер бара, в котором я хотела работать. Это все, что у меня было, Макс. Не говори мне, что у тебя ничего нет. Не говори мне о потерях. Ты не знаешь, что это.              — Я работала по восемнадцать часов, чтобы оплатить койку в каком-то притоне. — Хлоя запускает руки в волосы. — Я не спала и не ела, только пахала в этом гребаном баре, вылизывая жопы, чтобы оставили пару долларов на чай. Макс, я писала письма, чтобы не сойти с ума. Тебе и Рейчел, вам обеим. Сотни грязных конвертов. Знаешь, они до сих пор у меня хранятся, — глухо говорит она. — А потом я подсела на наркоту. Я перестала есть совсем, спала на работе, у батареи на кухне. Все деньги уходили на наркотики. Замкнутый круг.              Макс не шевелится.              — Однажды Бэр, наш менеджер, запустил свою руку ко мне в трусы, — едва слышно говорит Прайс. — Он сказал, что оставит мне сотку баксов, если я ему дам. И знаешь что?..              Макс прижимает руки ко рту.              — А потом снова и снова. Наркотики. Секс. Деньги. Замкнутый круг. Мне едва исполнилось семнадцать. Я жила только письмами, Макс. И смс-ками, которые никто никогда не получал.              Макс плачет.              — Он меня уволил, не помню уже за что. Кажется, я отказалась в очередной раз спать с ним. И он забрал себе мои деньги. Я была слишком под наркотой, поэтому подписала все бумаги, но потом поняла, что у меня с собой лишь мелочь да пара десяток. А я одна. На улице. Посреди города. — Хлоя смотрит в одну точку, не отводя взгляда, и каждое слово падает с ее губ раскаленным стеклом. — Я пошла искать адвоката, ходила по всем конторам, но меня отовсюду прогоняли. Только в одной меня приняли, хотя и там я ползала на коленях, собирая мелочь. Стелла помогла мне, она отсудила у Бэра все мои деньги, его засадила за решетку, бар закрылся. Она положила меня на лечение к другим наркошам. Я три месяца провела, блять, связанной по рукам и ногам. Так что не говори мне, Макс, что тебе, сука, тяжело. Ты не знаешь, что это.              Хлоя тяжело дышит, залпом выпивает остывший кофе и стукает чашкой о стол. Макс лепечет: «Прости», «Я не знала», «Прости меня», но Хлое все равно. Ей это уже все не нужно.              Прайс знает: Макс боится даже обнять ее.              Бар пустеет; Кай приносит еще по чашке им обеим, молча ставит на стол и скрывается за стойкой.              Макс давит в себе вопрос: «Что было дальше?», но Хлоя отвечает на него сама.              — В больнице со мной лежала девчонка. Малолетка, ей лет четырнадцать было. Мы с ней ходили на арт-терапию. Рисовали гуашью детской, знаешь, это типа помогало восстановлению. Однажды мы с ней поцеловались. — Хлоя улыбается краешком рта. — Спрятались в каморку и не могли оторваться. А на следующий день она повесилась на бельевой веревке.              Хлоя щелкает пальцами, показывает Каю на виски, и тот, цокнув: «Вы же за рулем», приносит ей бутылку. С Колфилд Хлоя не делится, просто делает большой глоток и вытирает рот тыльной стороной ладони.              — Я продолжала ходить на терапию, рисовала черные квадраты и треугольники, выливала краски на холсты. Однажды наш типа куратор предложила мне добавить туда еще один цвет. Я добавила красный, потому что Рейчел была для меня огнем. Потом добавила серый — я все еще помнила цвет твоих глаз, Макс. И зеленый — такие волосы были у той девчонки. Я добавляла цвета, и мне становилось легче. Когда я вышла, то написала всем, чьи и-мэйлы у меня были. Кто-то откликнулся.              — Но почему галерея?.. — одними губами спрашивает Макс. — Не центр реабилитации?              — Я не знаю, — пожимает плечами Хлоя. — Я об этом не думала. Я просто так захотела. И нет тут никакой логики, Колфилд. Но мы до сих пор предоставляем экскурсии и бесплатный вход для всех тех, кто прошел или проходит курс реабилитации. Это делает меня... чище.              — Я срывалась, Макс, — говорит Хлоя, делая еще один длинный глоток. — Они приковывали меня к батареям, привязывали шарфом к трубам. Но я каждый раз выкарабкивалась. Не знаю, смогу ли еще.              Макс выхватывает у нее бутылку.              — Ты сопьешься.              — Я редко пью, — хмыкает Хлоя. — Не беспокойся. Колфилд, зачем ты приходишь сюда каждый вечер?              — Мне здесь нравится, — пожимает плечами Макс. — И еще я... я хотела поговорить с тобой.              — Это уже больше похоже на правду. О чем? И разве ты не можешь написать мне на ящик?              Макс смущается.              — Я не подумала об этом, — признается она. — Да и потом, это было бы не так... сентиментально.              Хлоя улыбается.              — Так о чем?              — О нас.              Прайс тянется к бутылке, откашливается и отпивает еще виски.              — Хочешь снова дружить, а, Колфилд? — спрашивает она.              Шальная синева ее глаз пронизывает Макс до костей.              — Хлоя, ты меня поцеловала.              — Дважды.              — Дважды.              — И? Хочешь еще? — Хлоя сверкает глазами.              — Подожди, — тушуется Макс. — Зачем ты это делаешь?              — Что делаю? — Еще один глоток виски.              — Целуешь меня.              — Так ты больше не хочешь? — улыбается Прайс.              Разговор идет по кругу; Хлоя откровенно издевается, Макс смущается и краснеет; неловкость момента скрашивается заканчивающимся виски.              Макс молча берет Хлою за руку, и их пальцы переплетаются. Прайс молчит, не зная, что сказать, как выразить тот комок нежности, что застрял у нее в горле.              — Ты поэтому меня поцеловала, — вдруг произносит Макс. — Потому что всегда помнила цвет моих глаз.              Море омывает песчаный берег, выбрасывает на песок ракушки и цветные камешки, обволакивает скалы у маяка.              Пронизывающим лучом солнца маяк Макс находит затопленный корабль Хлои.       

* * *

      Хлоя закидывает ноги на стол и зажимает в зубах сигарету; сегодня у них по плану презентация проекта, а вечером она обещала Макс ужин: карри, терпкое вино и тарталетки с омарами.              Брук приносит два кофе — себе и Хлое — и усаживается на край стола; сквозь тонкую ткань футболки просвечивают шипы.              — О, сменила сережки? — спрашивает Хлоя. — И сразу к боссу, показываться?              — Босс у меня любитель подобного, — игриво отвечает Брук. — Может, снять для лучшего рассмотрения?              — Какое интересное предложение. — Прайс закусывает нижнюю губу. — Но я откажусь.              — Что, бессонная ночь? — Брук показывает пальцем на кофе. — Опять сидела над проектом?              Хлоя трет виски пальцами. Насколько Брук близка, чтобы знать?              — Нет, — честно отвечает она, подумав. — В этот раз причина личная. Я бы даже сказала, слишком.              Брук вздыхает.              — Черт, босс, я ведь храню себя для Вас!              — Будет и на твоей улице праздник, Скотт, — ехидно замечает Виктория, влетая в кабинет. — Хлоя, это пришло утром.              Прайс берет из ее рук большой белый конверт.              — О господи, — шепчет она, — господи боже мой...              Из ее рук выпадают и рассыпаются фотографии.