Мой позвоночник — 11 лезвий и 8 жал, Ты ушла — я ни словом не возражал — Лишь ладонь разжал, Когда стало тесно.
Она лежит на сгибе его руки, дышит запахом родных Lucky Strike и теряется на огромной небесной кровати с балдахином. Нейтан безрассуден и пьян; ночь делает его другим, превращает аристократа в развратного фотографа, заставляет сменить белоснежный воротничок на футболку с небрежным галстуком поверх. Слава бежит впереди него; никакие визитки не нужны, фирменный знак — позолоченный объектив Canon; его Mark II стоит десять тысяч евро и приятно лежит в кожаных перчатках без пальцев. Он танцует в ночных кабаках, пьет за семерых, разбивает стаканы о мозаичный пол, впивается в губы незнакомкам — и незнакомцам, а потом там же, в туалете, овладевает ими. Он закидывается таблетками, носит перстень-печатку с героином внутри; делает снимок: ЩЕЛЧОК — ВСПЫШКА — ЩЕЛЧОК — ВСПЫШКА, матерится, словно сапожник, и вливает внутрь себя еще виски. Сейчас его камера мигает огоньком зарядки рядом с кроватью; она работает так же, как и он — всю ночь без перерыва, сжирая неоновые огни и поглощая энергию ночного города. Нейтан прижимает к себе обессиленное хрупкое тело, совершенно измотанное и вымученное тяжелой ночью: алая помада, светлые волосы, темное кружево белья и чулков, и заботливым жестом убирает прядь с лица девушки. На рассвете они курят одну сигарету на двоих, а потом Нейтан вкалывает в себя новую дозу наркотика и пристегивает нежное, податливое тело к кровати наручниками. А утром она собирается на работу: скрывает ночные синяки и ссадины под длинной юбкой, следы от стали — узкими манжетами блузки, заклеивает порезы на спине пластырями, подкрашивает губы и, сверкая терракотовыми глазами, бросает через плечо: — Надеюсь, ты выполнишь обещание. Дверь захлопывается.Боль повсюду, куда бы я ни бежал, Мое сердце никто так не обнажал — Я бы вырвал его, похоронил, сбежал, Но за мною тень твоя следует, как невеста.
Макс просыпается от собственного крика: в кошмарах ее терзают демоны; она видит мертвые лица и изувеченные тела; и до смерти скучает по Хлое. Раньше ей казалось, что сто девятнадцать неотвеченных бывают только в кино; теперь же эта цифра перевалила за двести, а количество сообщений, отправленных в никуда, больше, чем количество прожитых ею дней. Макс пишет: Поговори со мной, Хлоя. Пожалуйста. Я умоляю тебя. Пришли мне хотя бы чертову точку. Макс оставляет сообщение ей на автоответчик: — Хлоя Прайс, выслушай меня, возьми трубку, по-жа-луй-ста, Хлоя, Хлоя, Хлоя... Макс звонит в галерею: — Я бы хотела поговорить с мисс Прайс, пожалуйста. Это очень срочно. Я понимаю, что ее нет, не могли бы Вы ей передать, что ей звонила Макс. Просто Макс. Пожалуйста, это безумно важно... Алло?.. Макс шлет смс-ки Кейт: «Приезжай, я схожу с ума»; кричит на Уоррена; срывается на матери. Она не знает, как ей теперь жить без Хлои. Она не понимает, как за несколько встреч можно вот так пропасть. И она прекрасно осознает, что все вот эти ее вдолбленные Уорреном «Да ты просто отвлеклась, Макс, вот и захотелось экспериментов!» — просто глупые, бессмысленные, идиотские, предательски грязные слова. Макс перебирает себя по радужным бусинам на лопнувшей нити браслета. Красная: официальное «Ну здравствуйте, мисс Колфилд»; красные нитки на запястьях, когда они были детьми. Оранжевая: последние теплые лучики солнца, так желанные ей; расстроенное: «Я вела себя, как стерва»; оранжево-грязное осознание собственной глупости. Желтая: пожелтевший полароидный снимок; солнечная Хлоя, яркий закат и вот-вот включившийся свет маяка; золото путеводных нитей, переплетение миров: ее и Хлои. Зеленая: зелень полевых цветов в палате; тревожные ночи и робко протянутая навстречу рука — давай же, доверься. Но доверия больше не будет, Хлоя ее не простит, и Макс остается наедине с собой в душном больничном коридоре. Голубая: васильковые глаза Хлои, смотрящие в сердце Макс; нежные губы и «Если однажды ты упустила возможность, а теперь она вдруг снова подворачивается, ты ей воспользуешься?» Синяя: синие солнечные зайчики в волосах Хлои, вспышки фотоаппарата, внезапная фотография; синее-синее небо над головой в день, когда Хлоя целует ее во второй раз; и взрывы звезд перед глазами. Фиолетовая: фиолетовая папка чекбука, фотография, вложенная в счет, фиолетовая кредитка Макс и «За Вас уже заплатила другая девушка». Боль внутри нее тоже фиолетовая; густая и терпкая, как перегнивший виноград. Она ненавидит себя за каждый преданный звук, за каждое действие, за каждое метание; она хочет вырвать свое сердце, чтобы ничего не чувствовать. Макс не режет себя, не калечит, не грозится умереть на глазах у толпы; нет. Она просто берет свою самую лучшую камеру и разбивает вдребезги.У подножья ладоней июнь поменяет май, Моя вечность, я терпеливый Кай — Привыкай ко мне по кусочку, заново привыкай. А сейчас закрывай глаза, засыпай. Сколько я протяну вот так — мне доподлинно неизвестно.
Брук обнимает ее со спины, кладет голову на плечо и касается губами шеи; Хлоя боится пошевелиться, чувствуя раскаленную кожу через тонкую ткань водолазки, закрывает глаза и пропадает в горьком аромате. Прикосновения Брук нежны и наполнены солнечной, теплой эротикой; Хлоя бы сравнила их с утренним оргазмом или послеобеденным зеленым чаем с белоснежными жасминовыми лепестками. Она тает под шершавостью чужих губ, заполняет легкие кориандровой горечью, укутывается в полынный запах трав и расслабляет напряженные плечи, сразу ссутуливаясь и обнажая выступающие позвонки. Огненные волосы скользят по белоснежной коже, пропитываются холодными кристаллами синевы; Хлоя приоткрывает губы и тяжело дышит. У каждого есть свои слабости; и если ее слабость в огне, то пепел этот никогда не сгорит, лишь будет тлеть медленно и долго. Брук ладонями скользит под одежду, подушечками пальцев цепляет острые ребра, находит выпуклую родинку и болезненно-сильно прижимает Хлою к себе. Пепел искрит и пылает кармином. Мир вокруг них замирает и теряет смысл; время останавливается, и на миг черная бездна внутри Прайс испуганно прячется в пространстве Вселенной. В эпицентре алого пепла Брук целует плечи Хлои. Но минутная слабость проходит, оставляя привкус невысказанных слов и разочарования от тяжелой реальности. — Босс, Вам бы отдохнуть. Хлоя поворачивается и смотрит на нее красными глазами; среди сетки морщинок видны звездочки сосудов, так странно выделяющиеся на бледном лице. Вспухший шрам на лице — она грешит на погоду и высокое давление — сегодня ничем не замазан; одежда помята и несвежа; в кабинете темно, душно и пахнет крепкими сигаретами. — Вы вообще спали? Хлоя качает головой — она не спит третьи сутки, держится на адреналине, пытается не упасть. Третьи сутки за бумагами, отчетами и широким монитором; третьи сутки на кофе и табаке, без отдыха и солнечного света. Хлоя не хочет дышать, но заставляет себя делать вдохи и выдохи ради галереи. Брук медленно убирает руки, но поражения не признает; это чувство — бесконечная преданность — единственное, что у нее есть; и никакие компьютеры не заменят робкого сияния надежды в ее лоскутном сердце. Она перескакивает с «ты» на «вы», с субординации до дистанции в сантиметр; делает это легко и красиво — по крайней мере, так думает Хлоя; но Брук ломает себя заново каждый раз, заставляя вспоминать, что перед ней тот-самый-босс. Они все — фениксы, сгорающие и воскрешающие друг друга вновь. Стелла заходит в кабинет, кивает молодым женщинам и элегантно садится в кресло, закинув ногу на ногу и обнажив шелковую подкладку черной строгой юбки. Хлоя нажимает на кнопку связи с Тесс и просит позвать остальных; Брук достает пульт управления, и через минуту Кельвин приземляется рядом с ней, держа в железных лапах сумку с ноутбуком. Джастин и Тревор, словно сиамские близнецы, появляются в кабинете одновременно и синхронно садятся на диван; Виктория впархивает в кабинет следом за ними, оставляя за собой запах дорогих духов. Брук тычет Тревора кулачком в бок, и тот нехотя двигается; инженер усаживается рядом с ним и ставит открытый макбук на подлокотник. Хлоя плотно закрывает дверь кабинета и возвращается за свой стол. — По существу и кратко, — просит она. — Мало времени. Много дел. Чейз говорит первой, чеканя каждый слог, будто готовила эту речь с первого дня основания галереи: — Если мы хотим помотать нервы и выжить ее от нас, то должны... Хлоя закатывает глаза; лишние слова сейчас ни к чему, и Тревор, заметив это, спешит исправить ситуацию: — Мы предложили более выгодные условия пятидесяти авторам ее фотографий, из них ответило согласием чуть меньше пятидесяти процентов, среди них — весь Блэквелл, Калифорнийская школа искусств, университет Южной Калифорнии и фотошкола мадам Перье; их авторы расторгнут договор в конце месяца и передадут нам право обладать их работами. — Мы выделим под них площадки В3, В5 и В10 на третьем этаже, — добавляет Джастин. — И можем объявить выставку-продажу молодых начинающих фотографов и художников. Много не потеряем, но и не приобретем, скорее, можно считать это благотворительностью. — Остальные пятьдесят два процента либо молчат, либо ответили отказом, — продолжает Тревор. — Будем работать с ними, но лучший показатель — это семьдесят процентов эффективности, не больше; там слишком много ее близких друзей. — Если рентабельность галереи упадет до двадцати процентов, то государство ее закроет, — вставляет Стелла, делая пометки в блокноте. — На текущий момент их окупаемость чуть больше шестидесяти. Снизим до пятидесяти пяти долгим отсутствием контрактов. — Я уже взял новых авторов под крылышко, — сообщает Джастин. — Они у меня очень быстро напишут характеристику на «арт-центр» по форумам. — Как удалось переманить весь Блэквелл? — удивляется Хлоя. Виктория скалит белоснежные зубы. — А, Прескотт, — машет рукой Хлоя. — Не сомневалась в тебе. Еще новости? — и уточняет: — Законные. — Ну, по закону государство оказывает ей очень большую материальную поддержку и в случае причинения ущерба может покрыть до ста процентов расходов. — То есть сравнять здание с землей не получится? Стелла качает головой: — Только минимальные потери, не входящие в страховку. — Например? — загорается Джастин. — Все, что было куплено не на деньги государства, — начинает перечислять Хилл. — В данном случае мебель в кабинетах, рамы для фотографий, таблички с указаниями, ковровые покрытия, часть осветительных приборов, жалюзи и компьютер. — Не густо, — вздыхает Уильямс. — Да, не разгуляешься, — добавляет Тревор. — А если фотографии вдруг испортятся? — Тогда мисс Колфилд будет вынуждена заплатить неустойку их авторам. — Отлично! — Хлоя хлопает в ладоши, как ребенок. — Но мы этого делать не будем. — Разумеется, босс, — улыбается Брук. — За нас это сделают бездушные железяки... Ой, прости, Кельвин. — А что с Кейт Марш? — вспоминает Хлоя. — Она тоже Блэквелльская. — Она отказалась передавать нам свои остальные работы, написав о том, что Колфилд — ее близкий друг; как и Кристенсен. — Тейлор всегда была сукой, — вставляет Чейз. — Неудивительно, что она сдружилась с Колфилд. Надеюсь, им все воздастся. — Помните, что их защищает государство, — напоминает Стелла. — И в случае чего даже я могу оказаться бессильна. — Нас защищает кое-что получше, — говорит Хлоя. — И что же? — Деньги.* * *
Макс забирает двойной капучино с барной стойки и устало опускается на диван; она чувствует себя тяжелобольной и противоестественно мешающей окружающему миру. — У меня слишком много рук, — жалуется она Кейт. — И ног. И мне кажется, я сама себе мешаю. Вот почему их нельзя отрезать? Кейт кутается от сквозняка в широкий длинный шарф и стучит пальцами по крошечной чашечке орехового американо. — Ты просто слишком стараешься, — говорит она. — Не старайся. Это сейчас никому не нужно. — Святые блинчики. — Макс возводит руки к небу. — Я откровенно устала стараться. Или не стараться. Или что я, блин, постоянно делаю. Кейт мягко касается ее плеча. — Ты себя накручиваешь. — Предлагаешь мне отключиться? — злится Макс. — Ох, прости. — Предлагаю тебе остановиться, — серьезно отвечает Кейт. — Может, тебе навестить родителей? Или поехать в отпуск? Если бы у тебя была одна-единственная возможность последовать своим желаниям, то что бы ты выбрала? Макс долго думает, прежде чем ответить; и горький вкус ее слов сушит нёбо: — Хлою.