Как я видел тебя в остывающем синем закате, так во мне просыпалось больное желание жить. Я вышагивал путь, проходя мимо флагов, распятий и хватая озябшими пальцами тонкую нить. Под ногами болото сменялось то пеплом, то снегом —
я босыми ступнями кровавый накладывал след. Ты была моим домом когда-то, моим человеком, но когда я пришёл, оказалось —
тебя уже нет.
Через час посвежевшая и порядком согревшаяся Хлоя сидит на своей кровати, закутавшись в британский флаг, и курит. Макс заботливо ставит на тумбочку две чашки — обе с кофе, но одна с молоком и шоколадным сиропом, а вторая с черным
десятерным эспрессо.
Макс забирается на плюшевый плед и усаживается рядом с Хлоей. Прайс смотрит на ее полосатые носки с мишками, затем переводит взгляд на футболку с неровными буквами «ИСКУССТВО — ЭТО ХОРОШО» и фыркает.
Вокруг бедер Макс обернута в десять слоев огромная простыня, ее джинсы и нижняя часть белья, оказывается, насквозь промокли, а Хлоя, пребывавшая в очень экспрессивном расположении духа, не стала предлагать ей одежду, ехидно подав простыню. Колфилд гордо удалилась в ванную и вышла оттуда походкой пьяного железного человека — простыня сильно мешала ей даже двигаться.
Прайс упорно делает вид, что ничего не замечает.
Ее внутренняя маленькая планета ликующе совершает поворот вокруг собственной оси.
— Ты невыносима, — вздыхает Макс, грея ладони о чашку.
Хлоя вздергивает бровь.
— Прости. Я это заслужила, знаю, — тихо говорит Колфилд. — И спасибо, что даешь мне шанс объясниться.
Макс начинает сначала: говорит о чувстве вины десятилетней давности, переходит к жизни в академии Блэквелл, рассказывает о разбитых надеждах, извиняется за каждую минуту, что не написала.
— Хлоя, я правда думала, что больше не нужна тебе, что прошло несколько лет и что у тебя уже другая жизнь. Каждый день учителя говорили нам не смотреть в прошлое, жить настоящим, и я откладывала это, я убеждала себя, что ты все равно справишься, ты ведь была такой сильной...
— Людям свойственно ошибаться, но я совершала одну и ту же ошибку каждый раз, когда не отвечала или не звонила...
— Уоррен сказал мне, что это все мое чувство вины. Что именно из-за этого я тогда отказала ему. Он знал, что ты меня поцеловала. А я была слишком потерянной и уставшей, чтобы противостоять ему. Я не виню его; он просто тоже, видимо, был слишком расстроен, сказал, не подумав, а я запомнила.
Хлоя молчит, только слушает, даже не смотря на нее, и курит одну за другой.
— Я разбирала эти чувства каждый раз. — Макс убирает чашку и складывает руки в замок, будто удерживая себя
здесь. — Каждый божий день я говорила себе, что ты тогда так поступила только потому, что ты — это ты. Потому что ты — это не кто-то другой, и я бы простила тебя, даже если бы потом ты сказала, что это просто игра, что ты просто
пошутила, что это дурацкий розыгрыш. Но ты не пошутила, да? Потому что ты не могла бы так пошутить со мной. И ты сделала это еще раз. Хлоя, я видела звезды тысячу тысяч раз, но такие, какие сияли тогда — никогда.
Макс плачет; слезы текут по пунцовым щекам и падают вниз, но она не вытирает их, она вообще не обращает на них внимания.
— Уоррен сделал мне предложение вечером, за день до того, как мы должны были поужинать, и я хотела тебе все рассказать. Там были фотографы, Кейт, мама и папа... Он как-то притянул меня, и мы сфотографировались. Он... он...
У окаменевшей Хлои сердце обрушивается вниз.
— Я сказала «нет».
Хлоя дышит.
— Я потеряла друга, — горько говорит Макс. — Но я рада этому. В этом нет твоей или его вины, это только
я сделала этот выбор. Это фото, — она затихает на секунду, — это же сплошная фальшь.
А потом она набирает побольше воздуха в грудь и на выдохе срывающимся голосом произносит:
— Думаешь, мне легко было признаться себе, что я хочу отдать свое сердце Хлое Прайс?
Пепельница падает на пол и разбивается надвое.
— Прости меня за каждую ошибку в моей жизни. Дай мне...
Хлоя затыкает ее поцелуем; теплые пальцы впиваются в затылок, не давая Макс возможности договорить, и та лишь мычит первые несколько секунд, а потом сдается в плен горячим губам.
Их поцелуй такой же соленый, как океан, в котором пару часов назад купалась Хлоя.
От Прайс пахнет дымом и молоком, от Макс — черным кофе и почему-то зубной пастой, и каждая из них ощущает горьковато-мятный привкус на губах другой.
Макс думает, что хочет, чтобы это длилось вечно.
Хлоя думает, что не хочет ничего пока прекращать.
Они целуются, должно быть, целую вечность; делают вдох и снова прижимаются к губам друг друга.
Хлоя тянет кончик простыни Макс вниз, и ледяные пальцы Колфилд, сразу же схватившие ее за другую руку, заставляют кожу покрыться мурашками.
А потом они снова не могут оторваться друг от друга; одежда на них становится
действительно лишней, Макс сама снимает с себя футболку и прижимается к Прайс всем телом.
Они дрожат: Хлоя — от предвкушения, Макс — от болезненно-желанного страха.
Им мешает все вокруг: на пол летит одежда, одеяло, пледы, даже кружки с кофе; падают подушки и телефоны.
Хлоя сходит с ума от высоких стонов покрасневшей от стыда Макс и закрывает той рот губами, когда Колфилд пытается
извиниться за это.
В ответ Макс прижимает ее к себе так сильно, что у Хлои начинают болеть ребра; царапает плечи и спину короткими ногтями, запрокидывает голову назад и заново учится любить.
Хлоя выше и сильнее, но кажется хрупче, когда Макс кладет ее на кровать и нависает над ней; под ее ладонями молочно-белая кожа Прайс становится податливой и искрящей; Колфилд празднует первую победу неторопливыми движениями кончиков пальцев вокруг груди, останавливается на выпуклой родинке, шраме около ключицы и поднимается по изгибу шеи, замирает на губах.
Макс думает, как она жила без этого раньше.
Хлоя все еще думает, что не хочет, чтобы это все заканчивалось.
На иссиня-черных простынях она кажется тонкой фарфоровой куклой, сотворенной из больного воображения мастера: овалы синих глаз, кобальтовые волосы, белоснежная кожа и бесцветные губы.
Хлоя до сих пор в не заживших до конца шрамах и желтых синяках, регулярно получаемых на работе, но Макс бережно целует каждую отметину на ее теле.
Воздух дрожит, и Хлоя вместе с ним; и руки скользят по телу Макс, движутся ниже и ниже, давят на бедра и тянут вниз, укладывая ее рядом с собой.
Синхронность и простота движений рождают новый путь в их Вселенных; поток, наполненный светом и теплыми волнами маренгового моря.
Хлоя ловит губами сорвавшийся стон Макс; сама выдыхает ей в губы — низко и хрипло, не срываясь на звук; и затем вновь — резкие и короткие вдохи, череда бессвязных слов желания в ответ.
Море выходит за край сознания; и лишь путеводный маяк сияет, освещая угольные волны; и Хлоя сгорает в его ярком свете, на несколько минут делая море Макс цирконовым.
И после — они лежат на кровати: голова Макс на сгибе локтя курящей Хлои, сбитые простыни, хаос вокруг; и молчат.
Молчат той щемящей и светлой нежностью, подобной первым каплям долгожданного дождя; Хлоя — с пустой головой, Макс — с мечтой дотянуться до полароида в сумке, чтобы сделать снимок.
Синие волосы лезут ей в лицо, щекочут лоб, и она фыркает, пытаясь их смахнуть; сигарета в руках Хлои жалобно вспыхивает и гаснет.
Слышится вздох.
Макс тычется в шею, обвивает ее сильнее, тянет к себе; Прайс недовольно щурится и щелчком пальцев отправляет сигарету в разбитую пепельницу на полу. Макс говорит, что она могла устроить пожар; Хлоя отвечает, что тогда бы эта дыра сгорела и ей выплатили страховку на новый дом.
Макс заявляет, что это работает не так.
Хлоя закатывает глаза.
* * *
В груде хаоса на полу Хлоя разыскивает трезвонящий телефон. Она опасливо свешивается с кровати и дрыгает ногами, и Макс выставляет вперед руки, боясь за свое лицо.
— Да где же эта китайская штуковина?!
Макс смеется.
— Телефон Джастина размером с мой ноутбук, — говорит Хлоя, все еще не теряя надежды. — Он никогда его не теряет и всегда слышит.
— Возможно, тебе стоит приобрести такой же?
Хлоя останавливается, а потом резко садится обратно на кровать, сдувая синюю прядь с лица.
— Но ведь тогда я не смогу его потерять, — отвечает она, глядя на Колфилд, как на сумасшедшую.
— Возможно, это то, что тебе нужно? — осторожно спрашивает Макс. — Есть еще такие штуки в ухо, нажал на кнопку — и ответил на звонок сразу.
— Ой, заткнись,
iMax.
Хлоя чертыхается и вновь ныряет в груду одеял, чтобы через пару минут издать победный вопль и достать бесперерывно орущий голосом Курта Кобейна телефон.
Макс, у которой на звонке стоит стандартная мелодия, пытается сдержать в себе ехидный комментарий.
Через секунду Хлоя исчезает за дверью комнаты, крикнув что-то вроде «Это по работе!», и Макс, нырнув в футболку Прайс, дотягивается до сумки; складывает выпавшие вещи: полароид, кошелек, брелок с ключами и небольшой органайзер.
Ее старенький самсунг тоже звонит, но вечно беззвучный режим делает свое дело, и Макс не успевает ответить. Она снимает блокировку и нажимает на «сообщения».
Сердце уходит в пятки.
17 пропущенных.
45 неотвеченных.
12 голосовых.
Она даже не читает содержание, просто перезванивает тому, кто ей звонил; молится, чтобы взяли трубку; пытается сохранять спокойствие.
— Макс?
— Олли, — выдыхает она, услышав голос своего управляющего. — Боже мой, у тебя новый номер? Что происходит?
— Макс, тебе нужно приехать.
Она слышит громкие голоса на заднем плане, слышит крики и причитания, слышит напряженные нотки голоса Олли и — другой частью себя — слышит, как Хлоя с кем-то ругается по телефону в соседней комнате.
Громко ругается.
— Я не могу, — говорит Макс. — Я не могу. Не могу сейчас, — повторяет она, как заведенная.
— Нас затопило, Макс, — шипит Олли. — Все, что вчера привезли, к чертям затоплено в подвалах. Мы дверь не можем открыть из-за воды. Ты, блять, смеешься? В смысле — не можешь? Какого...
Макс бросает трубку. Агрессивный и вечно недовольный Олли — единственный, кто имеет над ней власть.
Управляющий.
Надзиратель. Вельможа. Представитель государственной власти, диктующий ей, как управлять арт-центром.
Но незаменимый человек, когда случается беда.
Макс бросается в ванную и спешно снимает с сушилки джинсы и белье; натягивает на себя носки, влезает в ветровку и в дверях нос к носу сталкивается с уже одетой Прайс.
— Хлоя, прости, я...
— Я еду с тобой, — отрезает Прайс.
Макс только кивает.
Хлоя заводит «Туарег», выжимает
девяносто, и машина срывается с места. Макс ерзает на сиденье, хватается за телефон, снова его бросает. Хлоя — в свежей футболке, черных джинсах, огромных армейских ботинках и безразмерном вязаном кардигане — тонет в своих oversize-вещах; она кажется еще хрупче и меньше, и если бы не сжатые в тонкую полоску губы и сетка морщинок под глазами, Макс дала бы ей лет пятнадцать.
— Хлоя... — Макс касается ее руки на коробке передач, и Прайс бьет током.
Она поворачивает голову к Колфилд, и ледяная синева глаз пронзает ту до кончиков пальцев, заставляя проглотить слова.
Макс думает: пять минут, пять чертовых минут Хлоя была живой, а потом Вселенная — или Макс — вновь все испортила.
— Прости, — шепчет она одними губами, но слова произносятся в пустоту; Хлоя ее не слышит.
Они добираются до «Арт-центра» за рекордные двадцать минут; Хлоя трижды чуть не попадает в аварию, избежав столкновения в последний момент, ловит штраф на камеру и показывает средний палец мотоциклисту.
Макс не отвечает ни на один звонок бесконечно вибрирующего телефона.
Хлоя паркуется на служебной парковке STARS GALLERY и обходными путями, ломая цветы на городских клумбах, направляется к «Арт-центру».
Макс едва поспевает за ней, и Хлоя врывается в ее арт-пространство первой.
Несколько людей носятся с ведрами и тряпками, кто-то кричит громким голосом внизу; Макс отталкивает Прайс и бежит вниз, в подвальное помещение.
Хлоя спускается следом за ней и присвистывает: на бетонном полу сантиметров пять воды; три жестяных двери плотно закручены круглыми ручками, и несколько людей безуспешно пытаются их открыть.
Она думает: у них тоже иногда прорывают трубы; но на такие случаи все двери обклеены пенопластом и снабжены системой для регулировки давления. Да и кто вообще будет хранить что-то ценное в подвале? Она вспоминает прикованную себя, и ее передергивает.
— Идиоты, — резюмирует Прайс.
— ...их не спасти. — Высокий мужчина что-то говорит дрожащей Макс. — Уже поздно. Ждем, пока давление выровняется, и оцениваем ущерб.
Макс пытается не заплакать; а когда, наконец, берет себя в руки и оборачивается, Хлои нет уже рядом.
* * *
— Чем ты думала?! — Крик Хлои невидимыми осколками отскакивает от огромного окна. — Мало мне Джастина! Нет, теперь ты!
Фирменный жест — ладони, ударяющие об стол, — удается ей сегодня удивительно хорошо; грохот стоит такой, что Тесс на входе вздрагивает.
Прайс в гневе: синие волосы стоят дыбом, потемневшие от ярости глаза сверкают вспышками молний, она напряжена до предела — того и гляди, ураган по имени Хлоя Прайс снесет небольшой город под названием Брук Скотт.
Брук кричит на нее в ответ, орет до хрипоты, доказывая свою правоту — и
неправоту одновременно; но рев разъяренной Прайс невозможно перекричать.
— Это техника! — Скотт становится напротив нее, уперев руки в бока. — Она выходит из строя! Все должно было быть иначе!
— Это твоя безмозглая голова, а не техника! Чем ты думала?
— Нет, это чем
ты думала прежде, чем просить нас залить Колфилд! — парирует Брук. — Я просто делала то, что велел мне босс.
— Я не просила подрывать ей трубы! — Прайс запускает руку в волосы, дергает себя за них и вновь ударяет руками об стол; ладони начинают болезненно гудеть. — Все фотки уничтожены!
— Так разве ты не этого хотела?! — Инженер сверкает глазами. — Ты же хотела ее уничтожить! Ты этого хотела, блять! Ты! И нельзя взять и просто передумать, это не игра, босс, где можно нажать «отмена» и начать сначала!
У Скотт по-девичьи трясутся обкусанные в кровь губы; она кутается в рубашку, прикрывая почти обнаженную под сеткой футболки грудь, и как-то совершенно не по-брукски говорит:
— Хлоя, я ради тебя готова взорвать всю планету, а ты ведешь себя, как эгоистичная сука. Если любовь творит с тобой такое дерьмо, подумай, нужна ли тебе эта любовь?
И уходит, хлопая дверью.
