The long road to the Stars

      было счастливо и пиздато, чего бы ему не быть,       если солнце в глазах, а город еще не спит.       было нежно, но не везло, выбирал-то всегда не тех,       а потом умирал во снах, животом на сыром песке,       словно выбросили на брег, ты испуган, и гол, и наг,       хоть на шее и оберег, но над морем — лишь белый флаг.              Хлоя не говорит ей, что знает; это больше не в ее правилах — наивность прощения осталась в прошлом; она лишь прижимает к себе до смерти уставшую Макс и отпаивает ту ледяным апельсиновым чаем.              Но Макс знает.              И на прощение у нее не хватает сил, хоть она и давит в себе эту боль предательства. Она молчит каждый чертов раз, когда Хлоя вспыхивает искрой бенгальского огня — и так же быстро тает в черноте вокруг.              Видимо, Макс все еще думает, что это все заслуженно; ей нужно время, чтобы переосознать то, что творится внутри нее, собрать себя, остудить голову — и поговорить с Хлоей; но она не может.              Она просто не может сказать: «Я знаю, что это сделала Брук».              Макс помнит: алые волосы Блэквеллской Скотт, запах яблок в ее каморке и вот это: «Привет, Макс, я Брук, и это я расхерачила твои трубы к чертям, но ты прости меня, я просто хотела, чтобы у тебя унитазы взорвались в туалетах», — сказанное так, будто Брук просто спрашивает, как у Макс дела.              А потом Брук говорит:              — Ты сделаешь Хлою счастливой.              И добавляет, кусая ноготь большого пальца:              — А я — нет.              Брук уходит, а через час после нее к Макс приходят пятеро мужчин, вскрывают двери и достают остатки фоторабот — и самой Колфилд, и других фотографов.              Часть она спасает в УФ-сушке, еще несколько спасти нельзя от слова «совсем», остальные Макс отправляет знакомой, занимающейся реставрацией.              Но она все равно несет убытки; эдакий неконтролируемый ущерб, наносимый самой себе.              От слов Брук ей очень больно, но не так, как от тайны, которую носит в себе Хлоя; ну, или думает, что носит.              И Колфилд держит в себе эту боль, лелеет, как ребенка, баюкает по ночам и плачет в подушку в те дни, когда ночует не у Хлои; ведь врать вот так — что все хорошо — не в ее правилах.              Но Макс не может жить без синевы глаз Прайс; без смятых простынь, без сладкого кофе, без нее самой.              Она больше не может, она не умеет, она не хочет.              — Ты мой мир, — вот так просто говорит она Хлое, вытирая мокрые губы салфеткой. — Я знаю это. И весь чертов свет — тоже ты.              Хлоя молча целует ее в висок; и в этом жесте вся реальность Макс: теплая и пахнущая апельсиновой цедрой.              Хлоя понимает, что Макс не может без нее, и, хотя эта необходимость Прайс была не нужна — она вполне может обойтись и без нее, — все же Колфилд трепетно и нежно трогает подушечками пальцев ее сердце, и Прайс позволяет себе секундную слабость, касаясь шершавыми губами ее виска.              Покрасневшая Макс улыбается.              Прайс проверяет телефон, извиняется и отходит; набирает номер Брук, слышит ее вдох и фирменное:              — Босс?              — Мне нужно срочно с тобой поговорить, — мягко произносит Хлоя.              С их разговора проходит ровно неделя; настенный календарь показывает десять дней до Нового года; а Хлоя так и не говорит Брук «прости», она вообще с ней почти не говорит, только проходит, проносится мимо инженера: стрелой мелькают синие волосы, воздух вокруг сгущается — Хлоя скрывается в своем кабинете. Брук приносит ей кофе по утрам, Хлоя молча берет свой стакан; но он больше не такой сладкий; а Скотт больше не такая открытая и искренняя: теперь она носит только инженерную форму: застегнутая плотная цветная рубашка, комбинезон защитного цвета, туго зашнурованные кеды; Брук меняет линзы на очки и обратно; красит ногти ядовито-голубым лаком, а губы — помадой в тон рубашкам.              Брук становится Брук; Хлоя остается ее боссом; ничего не меняется, но меняется всё.              Виктория уверяет ее каждый день: «Куда ты — туда и я, только скажи мне, Прайс, на черта она тебе сдалась?». Но Чейз никогда не слышит ответа — она его даже не пытается выслушать, вылетая из кабинета, оставляя за собой запах дорогих духов.              Хлоя звонит Прескотту, зовет подписывать еще контракты, и Нейтан — впервые в жизни! — не посылает ее на хрен сразу, а выдавливает из себя улыбку. Хлоя дает ему чек — девяносто семь тысяч долларов за две фотографии — и поздравляет его.              Прайс становится все равно, кто перед ней: богатый наследник миллиардной империи или художник из Мид-Сити. Лица мелькают все чаще; чеков все больше; и пару дней назад она закрывает четвертый кредит, внося последний платеж.              Макс таскает Хлою по ночным выставкам, целует в парках, звонит каждый вечер и пишет тонны sms, будто нагоняя то, что когда-то упустила.              Хлоя однажды дарит Макс розу — пустышку в шелестящей упаковке; Макс сияет тысячей солнц и любуется ею каждый день, а после хранит меж книжных листов.              Прайс постоянно готовит речь в голове — что-то вроде «Прости, я ухожу», но каждый раз видит глаза Макс и забывает все слова на земле.              — Я без тебя не могу, — говорит ей Колфилд. — Я тебя никогда не оставлю. Не верь мне, Хлоя Прайс, просто дай мне это доказать.              Хлоя не верит, но надеется.              Голос Брук раздается в трубке едва слышным шепотом, и слова, сказанные ею, вырезаются на сердце Хлои раскаленным металлом:              — Босс, оставьте меня в покое. Пожалуйста.              В трубке повисает тишина, а потом Брук просто нажимает «закончить разговор» и плачет, съёжившись до размеров песчинки.              Она бы отдала всю себя, лишь бы просто стать для Хлои кем-то.       

* * *

      Макс с сияющими глазами сообщает Хлое:              — Мы отреставрировались!              — Ура, — отвечает Прайс. — Поздравляю, АртМакс, теперь твоя фотобудка снова работает.              — Это арт-центр!!!              — Да без разницы, — отмахивается Хлоя.              — Ты просто завидуешь, что я могу отличить Перо от Перу, — надувается Макс. — А ты — нет.              — Поздравляю дважды. По интеллекту ты догнала Чейз, — ехидно усмехаются ей в ответ.              Макс обиженно тянет Хлою за собой в узкий переулок и очень наглядно показывает той, почему все-таки не стоит ее сравнивать с Викторией.       

* * *

      Сказка кончается в канун Рождества, за пять дней до Нового года, когда вся команда вновь собирается в кабинете.              Хлоя ставит печать «отказано» под одной пятой контрактов; Тревор подсчитывает убытки, Джастин трет виски руками, Виктория спорит с Брук: кажется, они не сходятся в списке гостей, Тесс собирает бумаги по файлам. STARS GALLERY готовится к новогоднему празднику и закрытию ESPANADA.              Она закрывает папку и, дождавшись, пока все усядутся, начинает:              — Последнее деловое собрание перед отпуском. Год был тяжелым для каждого... Давайте вкратце, ладно?              — Сначала «Эспанада», — прокашливается Тревор. — Мы продали все из этих поступлений, четверть картин из старых, треть из летнего сезона и остатки выставили на аукцион. Только за этот месяц мы покрыли все расходы за год и увеличили доход на семьдесят пять процентов по сравнению с прошлым годом. Нестыковок в бухгалтерии нет, по деньгам все закрыто. — Он поправляет огромные оранжевые очки. — Теперь о плохом: банк сокращает нам срок последнего кредита с двух лет до года; таким образом, мы должны будем в ноябре следующего отдать последний платеж, закрыв ссуду.              Чейз чертыхается.              — Из ста восемнадцати текущих контрактов двадцать отказались продлевать; но у нас очень много предложений, и если будем держать планку, то сможем увеличить прибыль...              Тревор говорит что-то еще, но Хлоя смотрит только на Брук: все тот же комбинезон, та же ярко-зеленая клетчатая рубашка, фиолетовые ногти и губы; но она смотрит — и не может понять, что с Брук не так.              А потом понимает: Скотт больше не смотрит на нее. Скотт вообще ни на кого не смотрит, только сидит в своем ноутбуке и печатает непонятно что, закрыв лицо длинными волосами.              У нее щемит в сердце.              — Вот так, — заканчивает Тревор. — Перспективы хорошие в любом случае.              — Мы получили больше двухсот предложений от молодых фотографов и художников из Блэквелла, — говорит Чейз, сверкая декорированными стразами ресницами. — Есть то, на что можно посмотреть. Думаю, мы можем предложить им площадку для поддержки рядом с теми, кто ушел к нам от Колфилд.              Виктория говорит мало и кратко; добавляет про полную готовность к Новому году, закрытию выставки и уходу в отпуск, вставляет пару слов про успешный год и садится обратно в кресло, элегантно сложив ноги; ее бежевое длинное платье приятно шуршит тканью, и Хлоя почему-то улыбается ей.              Джастин говорит об именах, рассказывает о новых лицах, о людях, благодарит за внимание и погружается в планшет: они с Тесс будут печатать бейджики весь вечер.              Хлоя смотрит на Брук: красные волосы все так же закрывают лицо, и Скотт почему-то не убирает их назад, наоборот, старается, чтобы ее не было видно.              Инженер убирает ноутбук в сумку, отдает ее жужжащему Кельвину и встает.              — Мы полностью готовы по акустике и радарам, связь налажена на ура, церемония закрытия будет показана в онлайне, но саму вечеринку уберем с экранов, пусть народ отдыхает. Все сигналки настроены, сейфы намагничены и опечатаны. Гости подтверждены в соотношении сто из ста. До двадцать первого января никто не сможет открыть сейфы, — тихо добавляет она, — кроме босса. Ключи я уже отдала.              Она замолкает, но не садится; и у Хлои начинается дикий, неконтролируемый мандраж, будто ей выступать через секунду на большой сцене, а речь не готова.              Видимо, не у нее одной — все взгляды устремлены на Брук; и когда она, наконец, убирает волосы с лица, каждый из присутствующих может видеть воспаленные, все еще влажные от слез глаза.              Хлоя готова поклясться, что ресницы Скотт дрожат, и только идеальное чувство самоконтроля не дает ей заплакать.              — Я ухожу, — тихо говорит Брук в пустоту, и слова ее сыпятся с губ черным витражным стеклом. — Вы все стали и всегда будете моей семьей, но я больше не могу. Вот так. Простите, босс. — Она поворачивается к Прайс и впервые за эти дни смотрит ей в глаза. — Считайте, что по собственному.              Она выходит, держа в руках пульт управления, и Кельвин грустно вылетает за ней.              Повисает тишина, и они все — все до единого — смотрят на Хлою.              — Ну, беги за ней, тупица, — тихо произносит Тревор.              И Хлоя бежит — вниз, по лестнице, со всех своих длинных ног, путаясь в разложенных повсюду проводах; Хлоя бежит — бежит так, как не бежала ни за кем и никогда, и ее волосы мелькают синими вспышками везде и всюду одновременно.              Она врывается в кабинет Брук — когда-то заполненный проводами и дронами, но сейчас пустой и хранящий в себе запах яблочных духов. Инженера там нет.              Как и ее машины нет на парковке.              Зато на парковке стоит Макс в своей нелепой светло-зеленой ветровке с вышитой радугой на спине; она держит в руках стаканчики с кофе и радостно машет Хлое рукой.              Прайс едва успевает затормозить.              — Макс? Что ты тут делаешь?              — Решила, что ты будешь рада кофе в перерыв. Ты не читала мои сообщения?              Хлоя смотрит на нее с минуту — растрепанные ветром волосы, яркие веснушки, остывающий кофе, — просчитывает в голове все возможные последствия и выхватывает стакан у Макс.              — Брук уволилась. Кажется, это все-таки я виновата, — говорит она, пристально глядя в светло-серые глаза Макс. — Макс, я...              — Конечно, — серьезно кивает та.              И когда Хлоя благодарно смотрит на нее, вдруг говорит:              — Она тебя любит. Ты знаешь?              Прайс молча кивает и бежит к машине.       

* * *

      Хлоя врывается в дом Брук через пятнадцать минут вместо заявленных навигатором сорока пяти и ломится в дверь так, что из двора соседнего дома на нее звучно рычит чья-то собака; но Прайс все равно — она дергает ручку, звонит в звонок и стучится в дверь кулаками. Она продолжает ломиться до тех пор, пока хлипкая дверь жалобно не всхлипывает и не открывается.              — Да боже, открой мне, блять!              Хлоя долбит ногами уже по запертой двери спальни, но ответа не получает.              — Скотт, кончай дурить, открой эту чертову дверь. Думаешь, я ее не вышибу?              — Не вышибешь, — устало говорит Брук, подходя к Хлое сзади. — Она титановая. Вряд ли ты сможешь это сделать.              Прайс резко оборачивается: Скотт стоит перед ней, и от нее пахнет пылью и колой.              — Я знала, что ты поедешь за мной.              Хлоя смотрит на нее: такую хрупкую и чудную, с высоким красным хвостом, закрепленным цветным проводком, в заправленном в кожаные черные штаны фиолетовом свитере с одним оголенным плечом; и не может понять, что Брук сейчас хочет услышать; лишь надеется, что то, что она будет говорить, окажется правильным.              Правильным действием без последствий.              — Зачем ты здесь? — спрашивает Брук, и ее губы предательски дрожат; Хлоя почему-то думает, что она до сих пор не выплакалась.              — Ты знала, что поеду за тобой, — удивляется Прайс, — но не знала, почему?              — Тебя ждали, босс.              — Плевать мне на это, — говорит Хлоя.              — Ты не умеешь врать. — Брук фыркает, но улыбается. — И никогда не умела, Хлоя. Поэтому ты сейчас стоишь здесь. Я знаю тебя лучше, чем ты себя.              Верю, думает Хлоя и задает самый лучший на свете вопрос:              — У тебя есть выпить?