* * *
— Хлоя! Я всюду тебя ищу! — Макс обнимает ее до хруста костей. — Где твой телефон? — Боже, Колфилд, ты женщина! — в тон ей восклицает Хлоя, игнорируя вопрос. Макс смущенно улыбается и теребит в руке нежную ткань бордового платья до колен. — Слава богу, а то я думала, что ты мужик, — не успокаивается Прайс. — То-то ты в постели не заметила, — вворачивает Макс. Хлоя показывает ей большой палец в ответ, мол, шутка засчитана, и замечает машущего ей Тревора; тот активно жестикулирует и показывает на середину зала. — Мне надо на сцену, — кривится она. — Сказать что-то вроде: «Всем спасибо, всем пить». — Тебя все называют... — Макс осекается. — Ну? — хмурит брови Прайс, нервно хрустнув пальцами. — Называют...? Джастин выныривает из-под ее локтя и тянет к небольшой сцене — сейчас на ней стоит микрофон и расставлены инструменты, но до выступления приглашенной группы еще больше получаса — сначала им нужно официально закрыть «ESPANADA» и покончить с этим раз и навсегда. — Знаешь, тебе лучше самой будет это узнать, — говорит ей Макс вслед, но та ее уже не слышит. Хлоя поднимается, держа Джастина под руку; им громко аплодируют, и сквозь вспышки сумасшедшей прессы Прайс видит несколько знакомых лиц и Макс, стоящую в первом ряду — золотая окантовка на ее бордовом платье переливается в свете софитов. — А помните, вы все приходили к нам на открытие первого этажа? — начинает Джастин. — Ох, погодите, на нашем открытии ведь почти никого не было... Пока Уильямс оттачивает свой юмор, Хлоя молча стоит рядом; в ее руках заботливо написанная Чейз речь, которую она даже не прочитала. Вспышки слепят, но Хлоя все равно не сводит слезящихся глаз с лица Макс — та находится всего в десяти метрах от нее. А потом случается невероятное — Колфилд достает из огромной наплечной сумки свой старенький «Полароид» и делает снимок. Эта вспышка отличается от других: она не такая яркая и слепящая, и для Прайс она служит теплым лучом маяка. Они все смеются, и Прайс тоже приходится улыбаться, хотя она не слышит шутки; с десяток дронов мигающими камерами летают вокруг нее, мешая сосредоточиться на клочке картона с витиеватым почерком. Если бы здесь была Брук, она бы сказала ей на ухо, что все будет хорошо. Но Брук здесь нет; и никогда не будет; выброси это из головы, Хлоя Прайс, прошлое — это зараза; похорони его в себе, запри в сундук и никогда — слышишь? — никогда не открывай. Джастин заканчивает и уходит со сцены. Хлоя долго стоит в полной тишине — и только щелчки камер разносятся по галерее. Она почти слышит недовольное шипение Виктории, но ей все равно. Хлоя рвет карточку напополам. — Уверена, — начинает она, — здесь была отличная речь. Но она искусственная, как и все то, что окружает нас в последнее время. Как часто вы встаете утром и говорите себе, что хотите жить? Как часто вы ставите себе цель просто выжить? Вы проживаете бездарные и пустые часы, которые могли бы потратить на что-то большее, чем нелюбимая работа или тоска по человеку, который вас давно покинул. Она говорит так тихо, как может, но слова разлетаются по всему белоснежному пространству, отражаются в окнах золотыми фонариками и рассыпаются черными салютами под потолком. — «ESPANADA» задумывалась как глоток свежего воздуха. — Хлоя говорит чуть громче. — Что может быть интереснее, чем матерые, закаленные жестоким миром художники и молодые, совсем неопытные фотографы? Гремучая смесь дала потрясающий эффект. «ESPANADA» стала первой в своем роде выставкой-продажей, специализирующейся на смешанных композициях такого типа. — Она переводит дыхание. — Нашей целью стало показать равенство между миром высоких искусств, где правят деньги и слава, и простотой передачи реальности, где нет ни-че-го. Я думаю, что смело могу сказать: получилось. Юные представители искусства больше не пытаются выжить в этом мире; теперь все они знают, куда идти. Наша галерея всегда будет ждать их работ. — Хлоя улыбается, но в ее улыбке нет ни грамма тепла или искренности. — Мы благодарим каждого, кто помог нам с организацией выставки. Это были клевые три недели, — смеется она, и толпа подхватывает ее смех. — Все мои слова, на самом деле, какая-то глупая деловая фигня. — Хлоя машет рукой. — Просто помните, что STARS GALLERY всегда открыта для вас. Ей громко хлопают, и Прайс на несколько секунд теряется во вспышках и шуме, но очень быстро берет себя в руки и спускается к разъяренной Виктории. — Ты запорола речь! — Прости, Чейз, — разводит руками Хлоя. — Ты ее даже не читала! — А должна была, да? — Прайс! — Цветок в волосах Виктории грустно покачивается в такт ее движениям. — Чейз! Хлоя хохочет, затем машет на нее рукой и советует выпить еще шампанского. Она видит прессу, отхлынувшую волной от сцены — секьюрити весьма успешно отгоняют их к выходу, и мысленно пересчитывает оставшиеся фиолетовые — VIP — пресс-бейджики. Насчитывает семь, успокаивается и молится, чтобы у них не было никаких горячих тем на завтра — скоро вечеринка будет в самом разгаре, запасы алкоголя неиссякаемы, и даже Чейз выражает свои опасения по поводу адекватности гостей. Именно поэтому сегодня количество охраны увеличено вдвое. Она ищет глазами Макс, но внезапно видит Кая: тот стоит в идеально выглаженном смокинге рядом с высоким брюнетом, чей галстук подходит к его рубашке. Кай замечает ее взгляд сразу; и Хлоя, не раздумывая, приближается. — Мисс Хлоя! — Теплый голос бармена отзывается в ее груди перезвоном колокольчиков. — Вы чудно выглядите. Позвольте представить Вам Акселя. Он мой... Bee’s Knees. Хлоя протягивает ему руку, и тот пожимает ее; рукопожатие теплое и сильное. От Акселя пахнет черемухой и шампанским, на его висках выбриты причудливые узоры. Кай горячо благодарит ее, его спутник кивает в такт словам бармена, и Хлоя думает, что они прекрасная пара. Обещав не теряться, она исчезает в толпе, все еще надеясь найти Колфилд. Или хотя бы свой мобильный. За телефоном приходится возращаться в кабинет, где она находит его там же, где оставила после разговора с Брук — на столике у окна. С десяток пропущенных от Макс, еще несколько поздравительных sms от когда-то знакомых людей, уведомление о новой почте и одно-единственное сообщение с незнакомого номера. Она жмет «читать» и видит ряд слов, заставляющих желудок сделать сальто. «Happy New Year, Ms. Chloe». Хлоя смотрит на прикрепленную фотографию, в дрожащих пальцах телефон ходит ходуном, но она вглядывается в каждую деталь на снимке: грязно-синие волосы на лице, вывихнутые руки, лужа крови на темно-сером асфальте, тело согнуто в неестественной позе отчаяния. Хлоя знает, что ее глаза открыты — но не помнит ни вспышку, ни сам момент фотографии. Фото настолько невероятно четкое, что она может разглядеть даже трещинки на губах и свежий, налившийся кровью будущий шрам на щеке; Хлое становится жутко. Ледяной страх бежит по венам и накачивает ее саму адреналином, не позволяя вмерзнуть в пол или удалить фотографию. Она все еще не может отвести взгляда от сломленной себя — настолько непривычным, чужим, ненормальным кажется ее тело. Хлоя сует телефон в карман; она разберется с этим после. После чего — она не хочет думать.* * *
Макс находит Хлою сама, протиснувшись сквозь радостную толпу; хватает ее за руку и оттаскивает к лестнице — туда, где нет стенда с шампанским и где поэтому чуть просторнее, чем в центре зала. Хлоя давит в себе целый набор шуточек по поводу Макс в платье; видимо, это отражается на ее лице, потому что Колфилд фыркает в ответ на ее мысли. — Я тут подумала, — начинает она. Хлоя вздергивает бровь. — Да, Хлоя, я умею думать, — раздраженно говорит Макс. — А теперь дослушай меня, пожалуйста. Как насчет рождественских каникул в Сан-Диего? Только ты и я, — шепотом добавляет она. — Дом на берегу океана, синее небо и никого вокруг. У тебя же отпуск... Хлоя замирает и медленно поворачивается к ней; сейчас Макс готова поклясться: в темно-синих глазах, кажущихся почти черными из-за отсутствия привычного холодного света, робкими искорками вспыхивают звезды. — Что? — одними губами спрашивает Прайс. Ее планета — ее крошечная, маленькая, взлелеянная ласками Колфилд планета — сияет и греется лучами неожиданной надежды. Надежды на что-то настоящее. Живое. Макс робко протягивает ей синюю папку: AMERICAN AIRLINES, Boeing 737, два билета первого класса. — Океан, — повторяет она едва слышно. — Завтра вечером. Ты и я. Поедешь? Хлоя осторожно берет конверт из ее рук, будто боится, что он растворится у нее в руках, и разглядывает билеты. — Да, они настоящие, — робко улыбается Макс и неожиданно спрашивает: — Ты боишься этого, да? Толпа народу вокруг них, белоснежные прожектора, повсюду музыка и конфетти с потолка; Хлоя слышит смех Виктории, видит, как Тревор целует ее в напудренную щеку; и позволяет — действительно позволяет себе — взять Макс за руку и переплести пальцы. У Макс сводит живот. — Пойдем со мной? Прайс не ждет ответа — просто тянет ее вверх по лестнице, в одной руке держа билеты, а другой просто не позволяя себе ослабить хватку. Настенные часы показывают начало двенадцатого; со всех сторон их оглушают звуки окружающего мира, а Хлоя упорно взбирается по украшенной гирляндами лестнице на самый верх. Третий этаж действительно пуст: он перекрыт красной лентой и загорожен тяжелой серой шторой; Хлоя осторожно огибает конструкцию и пробирается за плотную ткань. Запыхавшаяся, уставшая от вопроса «Куда мы?» Макс встряхивает растрепанными волосами, послушно забирается за штору и останавливается как вкопанная. Панорамные окна STARS GALLERY открывают потрясающий вид на новогодний Лос-Анджелес; раскрашенный в красный с золотом Эмпайрн-Уэй рассекает зелено-серебряную Авеню Звезд напополам, врываясь в Центральный город роскошью огромных уличных гирлянд. Макс видит прожектора — огромные столбы света, прокладывающие путь в космос, видит звезды на темно-синем небе, и у нее кончается дыхание. Хлоя стоит, окутанная волшебством темноты, все еще держа руку Макс в своей, и сквозь неоновый мрак фотограф видит очертания ее лица: даже сейчас на нем вуалью лежит вековая усталость. Макс кладет тяжелую сумку на пол, подходит к Хлое так близко, как может, и тихо-тихо, будто укачивая больного ребенка, говорит: — Поверь мне, пожалуйста. Ведь если ты со мной, я — с тобой. Давай сбежим, как два подростка; просто оставим все это здесь? Другой бы сказал: «Это просто отпуск». «Ты ничего не теряешь». «Просто тусуйся и отдыхай». Но Макс — не другие; Макс будет собой до конца, и каждое слово, произнесенное ей, до чертиков осознанно. — И наши мозаичные сердца, которые невозможно будет разбить — мы ведь уже зашли слишком далеко для этого, — всегда будут вместе; так давай сменим имена, давай заведем новых друзей, или останемся теми, кто мы есть — и просто будем друг с другом. И я буду с тобой, даже если у тебя доллара не будет в кармане, даже если тебя все предадут, даже если весь свет закончится в этом мире. Да я на костре сгорю, чтобы стать тебе маяком. Макс говорит — и сама не верит, что говорит это; только не может отвести взгляда от синевы кобальтовых глаз Хлои; не может отпустить ее руку, хотя ладонь уже занемела; не может остановиться. Все слова срываются с ее губ так, будто она произносит их не голосом — сердцем, усталым и измученным, таким же собранным из осколков, как у Хлои. А Прайс слушает ее, и каждое слово Макс вырезается на ее сердце перочинным ножом, бьется тонкой иглой, становится вечной татуировкой, что никогда не выцветет, выжигается раскаленной спицей по металлу; она слушает, забывая дышать, и только губы слегка приоткрыты — ее вечно холодные сухие губы с крошечными кровавыми корочками. Хлоя смотрит на Макс и видит в ее глазах мольбу, надежду и причудливые оттенки фортепианных аккордов, вплетающихся в каждое сказанное ей слово. — Я люблю тебя, чертова Хлоя Прайс, и не люби ты меня в ответ — я все равно буду с тобой, потому что я — слышишь меня? — хочу этого. — Макс почти плачет, умоляя: — Не молчи, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь... Пожалуйста. Хлоя бы прислушалась к себе, да не хочет — сейчас она не хочет думать ни о чем, кроме нужных слов; а все проблемы и заботы можно обсудить потом; и как бы ни кричала ее планета, не выставляла бы плакаты SOS, Хлоя ее не слушает. Никаких «я тебе верю», никаких «давай навсегда» или «собирайся, мы уезжаем», только короткое и быстрое, как бумага, режущая руку: — Люблю. Контролируемый ущерб Макс разбивается о пятибуквенное стакатто, упавшее с губ Хлои прозрачной каплей воды. Когда Хлоя целует Макс, она все еще сжимает в руках билеты, и этот жест окончательно и бесповоротно делает Макс ее. В этом вся Прайс и вся Колфилд; длинные, связные предложения и краткость льда; острые иголки и мягкость шелка; соленость слез и горькость губ. Хлоя отстраняется первой — перевести дыхание, Макс вытирает слезы тыльной стороной ладони и крепко обнимает ее; Прайс бурчит что-то вроде «Сопли развела», и фотограф смеется ей в плечо. Они слышат шаги: кто-то поднимается по лестнице; слышат бессвязный набор слов, и Хлоя напрягается; но, увидев Джастина с двумя бутылками шампанского в руках, выдыхает. Что-то внутри Прайс подсказывает ей столкнуть его с лестницы, но Хлоя быстро отмахивается от этого чувства. Уильямс чертовски пьян — от него разит алкоголем за версту, а глаза почти совсем закрыты, он не то чтобы спит на ходу, но засыпает. Прайс хватается за телефон: — Я позову Трева, он поможет тебе справиться с... твоим состоянием, — осторожно говорит она, забирая у него бутылки. — Это не больно, честно. Джастин почему-то ее не слышит; зато до него доносится «абонент недоступен» и чертыхания Хлои. — Ладно... Давай я помогу тебе спуститься в кабинет?.. Макс, подожди меня тут, окей? Она кивает, с опаской глядя на парня. Хлоя берет Джастина за плечи и направляет к выходу, и какое-то время они двигаются медленно, но верно, и почти доходят до ширмы, как вдруг Уильямс разворачивается к Макс и делает навстречу ей несколько шагов. Та испуганно отступает назад. — Колфилд, здорово я тогда тебе свет вырубил, да? — громко произносит он. — Был свет — и нет света! Оп... Хлоя застывает на месте. А потом медленно-медленно поворачивается к Макс. — И еще Брук тебя залила! Смотри, ты как Ной на ковчеге, сначала огонь, потом вода... А Хло обещала еще... — Заткнись! — рявкает Хлоя. — Не ори на меня, я тогда час с проводкой ковырялся, а ты даже не оценила... — Он бубнит себе под нос нечленораздельные звуки, а затем высвобождается из рук Прайс и нетвердой походкой направляется обратно к выходу. — Кстати, шампанское-то вам... — добавляет он, скрываясь за шторой. Повисает тишина. Хлое хочется кричать, но все слова комкаются в горле, словно насмехаясь над ней, и, когда она придумывает сотни тысяч оправданий самой себе, то бросает взгляд на Колфилд. Макс стоит в нескольких шагах от нее — растрепанные волосы, влажные глаза, обхватившие плечи руки; и губы ее дрожат, когда она спрашивает: — Так это ты сделала? Вопрос повисает в воздухе удушающим дымом сигарет, вьется кольцами и пытается выбраться наружу; но выхода нет. Хлоя молчит — она просто не знает, с чего сейчас начать; не знает, куда себя деть, и проклинает отсутствие возможности повернуть время вспять. Макс ждет ее ответа минуту, другую, а затем переспрашивает: — Так ты специально? Последний луч надежды медленно гаснет внутри Хлои; и она чувствует, как вокруг ее планеты собирается тьма, впитав в себя всю боль обид и ярость от осознания, что все уже испорчено. Хлоя вдруг осознает, что ничего, по сути-то, и не изменить: что бы она ни сказала, все будет ложью или началом войны; Макс все равно не сможет принять это так легко; и все сцены, тысячи раз прокрученные внутри нее, осыпаются, сверкая блестящими декорациями. Это не та реальность, в которой можно позволить себе мечтать. Это не та жизнь, в которой можно позволить себе любить. И ей бы объяснить все, обнять и успокоить, но она всегда была — и будет — Хлоей Прайс. Вечно все портящей. Неконтролируемой. Импульсивной. Хлоей Прайс. — Хлоя, объясни мне, — Макс складывает ладони на груди в молитвенном жесте, — пожалуйста. Просто объясни. Это ты все сделала? Сорвала энергодатчик, послала Брук сделать потоп, забрала мои контракты?.. Хлоя собирает в себе остатки самообладания, чтобы не раскричаться прямо сейчас. Вдох-выдох. — Макс, я хотела тебе рассказать, — слова, подобные стеклянным бусинам, рассыпаются вокруг них, — но я... подумала о последствиях. Каждое действие, — говорит она, — имеет последствия. Но они были не такими, как... как я бы хотела. Последствия, — вновь повторяет она. — Ты хотела мне рассказать что? — переспрашивает фотограф. — Пожалуйста. Уточни. Макс думает: «Хлоя, боже, неужели ты действительно это сделала?». Хлоя смотрит на нее: «Не надо, не заставляй меня это говорить, прошу». Но вместо этого отвечает: — Всё вот это. Аплодисменты. Занавес. Овации. — Просто ответь мне. — Голос Колфилд врывается в ее собственную тишину криками из зала. — Ну же! Зачем? И тогда она цепляется за единственное, что не так больно произносить. — Да боже, я просто была не в себе! — Хлоя раздраженно взмахивает руками. — Я разозлилась из-за той фотки! — Ты злилась из-за фотографии? — непонимающе говорит Макс. — И поэтому ты... Но свет пропал до нее... — Это сделал Джастин, мать твою! Не я! — Хлоя, — взмаливается Макс. — Хлоя, пожалуйста, будь взрослее! Хватит перекладывать вину на других, господи! Просто скажи, почему ты не сказала мне этого раньше? Или ты планировала продолжать то, что ты делаешь? — Страшная догадка молнией поражает ее, ударяет под дых и поселяется в сердце. — Так ты поэтому со мной, да? Сломала мой центр, теперь хочешь сломать и меня?..— Мы сегодня до восьми. — А мы только в шесть начинаем.
Макс не плачет — рыдает; слезы крупными каплями скатываются по ее лицу. Хлоя в ярости смотрит на нее; и Макс кажется, что она сейчас ударит ее.Хлоя, если однажды ты упустила возможность, а теперь она вдруг снова подворачивается, ты ей воспользуешься?
— Макс, я...— Хлоя, ты меня поцеловала. — Дважды.
— Достаточно. — Она выставляет руки вперед. — Не подходи ко мне. Не надо.Но я не могу об этом забыть. Нельзя не видеть человека несколько лет, а потом просто взять и поцеловать его!
— Макс...Каждое действие имеет последствия.
— А знаешь, что я сделала, когда ты, блять, кинула меня тогда? — спрашивает ее Колфилд. — Я настолько хотела сдохнуть, что разбила свою камеру в надежде, что разобьюсь вместе с ней. Мне было так больно, что я мечтала стать разъебанным объективом на своем полу. Да что ты вообще знаешь о чувствах?.. Ты вообще знаешь, что такое любить?Мне нужна минута, чтобы убедить тебя в том, что я заслужила хотя бы просто ответ на звонок.
— Макс, я все могу объяснить. — Хлоя тянется к ней, и билеты выпадают из ее рук, разлетаясь по белоснежному полу. — Просто дай мне время.Думаешь, мне легко было признаться себе, что я хочу отдать свое сердце Хлое Прайс?
— Не надо! — Она почти кричит. — Даже не смей меня трогать, Хлоя Прайс! Даже не думай! Хватит. С меня довольно. Она тянется за сумкой на полу, но взгляд цепляется за цветные синие прямоугольники AMERICAN AIRLINES. Макс выпрямляется, держа их в руках; мурашки бегут по коже, когда она замечает умоляющий взгляд Хлои. Секунда, чтобы сделать выбор. Билеты рвутся со звуком распоротого шелка и падают к ногам Хлои осколками разбитых витражных надежд. — Я ухожу, — бесцветным голосом говорит Макс.Передайте это вон той девушке за столиком у окна. Всего доброго. До свидания.
— А как же все твои слова? — кричит Хлоя. — Как же все те гребаные слова, что ты говорила?! Или это — очередная ложь? — Я никогда не устану прощать, — тихо отвечает Макс. — Но я больше не верю твоим словам; а без веры, знаешь, оно мне больше и не нужно. Ты хотела сломать? Ты это сделала. Поздравляю. Ты выиграла лотерею. Сорвала джекпот! Лицо Макс искривляется от боли. — Так подавись им. Когда Макс уходит, Хлоя держится еще секунд двадцать — сгорбленная спина, дрожащие руки, сгнившая планета внутри нее; а затем падает на колени и отчаянно кричит, срывая голос. Стальной внутренний стержень — тот, что делал ее собой, — сгибается пополам. И с негромким звоном ломается. Часы пробивают полночь.