Год спустя.
Хлоя запахивает теплый кардиган поплотнее: холодные аномальные ветра, охватившие город, плохо сказываются не только на флоре и фауне, но и на ней самой — она глухо кашляет, доставая из широкого кармана сигарету. Щелчок зажигалки, бесшумный вдох — она окутывается клубами терпкого дыма; волосы лезут в лицо, норовят вспыхнуть от алеющего кончика, но ее это не волнует. Эти блаженные минуты забытья — вне давно уже ставших душными стен галереи — все, что позволяет Хлое быть собой. Или тем, что от нее осталось. Виктория вылетает за ней следом; взмахнув широкими рукавами, достает тонкую сигарету из маленькой сумочки и становится рядом. Хлоя думает, зачем Чейз выходит на улицу, если она может спокойно курить в кабинете; но потом смотрит на огромные мешки под ее глазами, сетку морщин, похудевшее лицо и — неожиданно — на почти совсем потерявшие свой цвет ресницы, ничуть не тронутые тушью. Быть невестой Прескотта-младшего тяжело. Когда Чейз подносит сигарету к губам, на безымянном пальце ледяным светом поблескивают бриллианты; Хлоя знает, что их там двадцать семь; как знает и то, что Виктория просто не могла сказать «нет» Нейтану. Или могла?.. Сигарета к сигарете — одна, вторая, третья; Чейз прощается с ней, желает счастливого Нового года и уходит, а Хлоя все еще стоит на крыльце служебного входа и не может заставить себя вернуться в душные стены STARS GALLERY. — Это, — говорит она Тревору через полчаса, поднимаясь по лестнице, — последний день в этом году. Давай все сделаем побыстрее. Закрываемся через час. Тревор кивает, сверяется с отчетом, ругает зависший планшет и следует за Хлоей шаг в шаг; они вместе ставят двери на сигнализацию, проверяют опечатанную сейфовую, выключают свет в подсобных помещениях, оставляя его гореть только в кабинетах, в которых есть еще кто-то. Хлоя ставит сотню подписей у главного инженера, тепло прощается с Тесс и включает ночную подсветку. STARS GALLERY вновь утопает в ледяном огне. Она смотрит на большие сияющие буквы, на подсвеченную голубым неоном BY CHLOE PRICE ниже их и улыбается: — В марте мы празднуем пять лет с открытия. Надо что-то грандиозное. Хорошо? Тревор только и делает, что поддакивает. Он выглядит бодрым и свежим, хотя и мотается весь день по галерее, делая основную часть работы; и его огромные серебряные очки-половинки сияют, отражая свет прожекторов. Когда они заканчивают, за окном уже сгущаются сумерки, и город гаснет, чтобы потом вновь вспыхнуть в красно-золотых оттенках; Хлоя жмет руку Тревору на прощание. — Ну, до встречи в январе, — говорит она. Прайс чертыхается, когда вспоминает, что забыла ключи от машины у себя в кабинете; и долгая процедура снятия с сигнализации всего здания занимает у нее еще четверть часа. Кашляя и надеясь, что это просто сухой воздух, а не простуда, Хлоя бредет к машине, и холодный асфальт глушит ее шаги. Прайс выезжает с парковки и проезжает несколько метров вперед, прежде чем остановиться, открыть дверь и сесть вполоборота, прислоняясь к спинке сидения плечом, высунув ноги и закурив. Она смотрит на сияющие золотом буквы «Арт-центра», на бронзовую табличку, на небольшой фонтан перед входом и думает, что вот как бывает — кажется, что между ними меньше ста шагов, а на самом деле — тысячи миль. Хлоя долго сидит в машине, слушая старый добрый джаз и дымя, словно погружаясь в транс, прежде чем видит хрупкую фигурку, закрывающую дверь «Арт-центра» на ключ и набирающую код сигнализации. Сигарета падает у Прайс из рук, когда фигурка спускается по ступеням и направляется к ней. — Хлоя? Голос Макс, когда-то родной и теплый, а теперь почти совсем безжизненный и уставший, сонатой звучит внутри нее. Они не разговаривают ровно триста шестьдесят пять дней; целый год — ни слова, ни сообщения, ни звонка; целый год — бок о бок друг с другом, но с невозможностью даже просто посмотреть в глаза. Прайс не просит прощения, не бегает за Макс, не караулит ту у выхода; Макс молча поджимает губы, когда видит ее иногда у галереи, и проносится мимо, не поднимая головы. Макс воет волком по ночам, царапая стенку у кровати, и от ее ногтей не остается ничего; оттого и ходит она в вечных пластырях на пальцах. Хлоя лелеет внутри себя эту боль, баюкает и укутывает в черные простыни, а после — засовывает в тот же сундук, где когда-то похоронила свою полынную нежность к Брук; и, сидя в баре у Кая, выпивает одну бутылку ледяного пива за другой. И вот сейчас их параллели пересекаются, разрывая Вселенную на куски. — Ты чего здесь? — спрашивает Макс. — Разве тебя не ждут? — А тебя? Хлоя смотрит в серые глаза Колфилд — маренговое небо с белыми облаками, галиотическая россыпь песка и каменное море, — и время для нее останавливается. — Я долго не могла разобраться с сигналкой, — вдруг смущается Макс. — Очень много кнопок. Прайс ухмыляется. — Техника — не твой конек. — Кроме фотоаппарата. — Кроме фотоаппарата, — миролюбиво соглашается Хлоя. Они молчат еще с минуту, а потом Макс жалуется на то, что такси не принимают оплату наличными, что долго ждать, что еще дольше — ехать по пробкам; а Хлоя слушает и не понимает, почему все тогда закончилось вот так. Ярко-красный бомбер фотографа напоминает Хлое Блэквелл; она шутит — и они смеются, но смех быстро затихает. Макс боится смотреть Хлое в глаза; боится темноты, ненависти и отторжения; боится быть слабой — или кем-то еще; поэтому не отводит взгляд от сухих губ в мелких трещинках. — Странно говорить с тобой сейчас, — говорит ей Прайс, затягиваясь новой сигаретой. — Да уж... — Макс накручивает на палец прядь волос. — Пойду. Такси скоро будет. — Удачи. Хлоя так и остается сидеть, смотря ей вслед; перед глазами мелькают все те длинные дни, когда они находятся врозь; и в душе Хлои назревает непонятное, скомканное, противное чувство: ей, вроде бы, уже давно все равно, но эта липкая неприязнь и обида, которые не дают покоя, все-таки вырываются наружу; эти их отношения из прямолинейного равнодушия медленно переплывают в реальность, основывающуюся на голой обиде. Хлоя думает: между ними сейчас стена из тысяч непройденных миль, и они ходят по ее краям, как когда-то, еще в детстве, ходили по железнодорожным рельсам. Проходит пять минут, десять, пятнадцать — а машины для Колфилд все еще нет; и тогда она победно улыбается, выкидывает сигарету и заводит мотор. — Может, все-таки на моем такси прокатишься? — предлагает она, подъезжая к сгорбленной фигурке на углу улицы. — С чего бы вдруг? — краснеет Макс. — У меня сигареты кончились на тебя смотреть, — отвечает Прайс, встряхнув синими волосами. — Твои планы, должно быть, важнее моих, мисс-Прайс-королева-STARS-GALLERY. Хлоя смотрит на нее взглядом, выражающим: «Ты дура или ты садишься?». — И много девушек на это повелось? — спрашивает Макс, но все-таки усаживается в машину, пристегивается и вытягивает натруженные ноги. — Ох, как просторно... Хлоя нажимает PLAY, и динамики взрываются от новогоднего LA FM. — Да так, один несчастный фотограф-самоучка, — фыркает она. Хлоя уверена, что если бы у Колфилд был яд, она плюнула бы им в нее и выжгла бы глаза, как классическая злобная кобра — настолько странное выражение лица у Макс сейчас. — В какое гнездо... тьфу... то есть, место Вас увезти? — спрашивает Прайс. — Я есть хочу, — внезапно отвечает Макс. — Я пропустила обед, потому что думала, что поужинаю, но и ужин я тоже пропустила! — Свеженького мясца, видимо, захотелось? — опасно шутит Хлоя. Если шутка не зайдет, ей придется выходить из собственной машины прямо на ходу. Но шутка заходит, и Прайс облегченно выдыхает: Колфилд просто смотрит на нее, как на идиотку, но Хлое не привыкать — ее острый юмор (по крайней мере, она надеется на это) не всем приходится по нраву. Они вспоминают, что ближайший супермаркет, работающий в такое время — «Wal-Mart» — находится на пути к океану, поэтому Хлоя выруливает на Бульвар Пико и едет вниз по нему, направляясь на запад. Она знает, что в любую минуту Макс может попросить остановить машину или развернуться. Но чего бояться тому, кому нечего терять? Фотограф молчит, только сжимает руки и нервно теребит светло-синий шарф, совсем не подходящий по цвету к бомберу, и тишину между ними разбавляет только старина Элвис. — Хлоя... Когда она слышит свое имя, то сбавляет скорость, потому что понимает, что Макс сейчас скажет что-то вроде «Останови», «Я не хочу» или «Хватит». Но Макс говорит совсем другое: — Я скучала. Прайс пожимает плечами в ответ: ей, сломанной, не починенной, до сих пор скукоженной на третьем этаже, плевать на все эти слова. И Макс это чувствует.* * *
В супермаркете Макс берет бумажный пакет и набивает его выпечкой. — Твои булочки и так хороши, зачем тебе другие? — Прайс появляется около ее спины, держа в руках сэндвичи. — Это для тебя, — язвительно отвечает Макс, подмигивая. Хлоя, по инстинктивному видению, почти сразу натыкается на отдел с алкоголем и восторженно заполняет стеклянными бутылками свою корзинку. — Я всегда была уверена в твоих способностях, — оценивающе комментирует фотограф, глядя на Прайс, выкладывающую алкоголь на кассовую ленту. — Детишки собирают сумки, а родители платят. — Хлоя взмахивает платиновой VISA. — Собирай. — Мне нравится быть твоим ребенком! — Макс фыркает, с гордостью прижимая к себе пакет со слойками, и Хлоя улыбается ей уголком губ. Атмосфера в машине уже не такая напряженная, как была полчаса назад; оттого Прайс позволяет себе несколько язвительных шуточек: — Я уже и забыла, что рядом с моей STARS стоят и другие здания. — Я не удивлена отсутствием твоего внимания к мелочам, — с набитым ртом отвечает Макс. — Вот именно, — перебивает Хлоя, — что к мелочам. — Ты целый год ходила около меня, но я в твоей машине только сейчас. Так что ты там говорила о своей внимательности? Хлоя поджимает губы от боли. — Один — один, — говорит она. Какое-то время они едут молча, а затем Хлоя сворачивает к океану, и от открывшегося вида у Макс перехватывает дыхание. Она видит бушующие волны, россыпь огней по побережью, уже начинающие сиять звезды — ей видны даже негаснущие прожектора галереи, словно белоснежные рельсы в синее небо. В Лос-Анджелесе темнеет быстро, поэтому, когда Хлоя съезжает и ставит машину недалеко от воды, небо уже почти черное. Кай приводит ее сюда раз в неделю; они садятся напротив друг друга и разговаривают; на щеке у Хлои — воспаленный под солнцем шрам, на руках у Кая — бинты, и они оба показывают друг другу витражные осколки своих сердец. Кай учит ее стихам — они изучают прозу и поэзию, слушают современных авторов и читают друг другу понравившиеся строки; Хлоя таскает в машине корзину с вином, пледами и фруктами; теряется в британском тембре бармена; танцует с ним под The Beatles и Hollies. Это начинается весной и заканчивается только ближе к зиме, когда Кай сбрасывает бинты, как сбрасывают старую, ненужную кожу; а Хлоя возращается из лазерной клиники, где от шрама на щеке остается только тонкая красная нить. И однажды Кай, наливая ей очередной стакан виски в «WAITHERFISH», роняет: — Время лечит, мисс Хлоя. Возможно, оно вылечило и ее. Но Хлоя не верит в это: она вообще не думает, что когда-то сможет сложить осколки вместе; оттого и не надеется ни на что. Никаких надежд, говорит она себе, — только работа, работа, работа. И встречи раз в неделю на берегу Тихого океана. Макс бежит к самой воде — океан необычайно тих, и даже промозглый ветер отступает, оставляя место для теплого бриза. Серебро низких волн ласкает подошвы кед Макс, и на какое-то время она погружается в другую реальность — теплую и мягкую. Океан баюкает ее сердце своими волнами; прозрачной водой зализывает душевные раны. Хлоя не понимает, как можно жить рядом с океаном и ни разу не говорить с ним, не приходить на берег к соленым волнам, не сбегать вниз, по горячему песку, сразу в воду, сбрасывая на ходу с себя одежду. Она знает, что местные не любят океан — он для них слишком холоден и противен; но Хлоя — не местная, для нее это — соленый глоток свежего воздуха. Макс опускает в воду руки и болтает ими. Хлоя случайно роняет телефон на песок и почему-то вспоминает, что очень много лет назад решила, что ее пятидесяти процентов не существует; и родинка на ее плече так невовремя начинает чесаться, словно напоминая утро того дня, когда она решает сбежать из Аркадии. Они сидят на капоте «Туарега», на постеленных Хлоей пледах, и молчат. Каждая знает, что нужно говорить, но боится, что будет отвергнута. Цветная раскладушка из дешевого пластика, падающая на пол. Тысячи писем в никуда. Порезы на тонкой коже. Они все еще не говорят друг другу ни слова. Когда ветер совсем успокаивается, Хлоя закуривает, но через некоторое время чувствует заинтересованный взгляд Макс на своей сигарете. — Поделишься? — голос Макс странно искажен низкими нотами. — Бери, — слегка опешив, Прайс протягивает ей пачку. — Я хочу твою. — Много хочешь. — Хлоя надменно облизывает губы. Колфилд не сводит взгляда с кончика ее языка; но попросить еще раз смущается; оттого выуживает новую сигарету из пачки и неловко закуривает, умудряясь прикурить от зажигалки лишь со второй попытки. — И давно ты куришь? — Прайс откидывается на лобовое стекло и закрывает глаза. — С тех пор, как... — Макс запинается и давится дымом; а после, прокашливаясь, заканчивает: — Как ты сделала это. — Сделала что? Хлоя прищуривается: ответ на этот вопрос важен для нее, но не важен для Макс; потому что Колфилд все знает, как обычно, а сама Прайс не может даже просто подобрать слова, чтобы выразить то, что чувствует. Двадцать шесть букв алфавита снова ненавидят ее; и она бы очень хотела иметь еще столько же — про запас. — Обманула, — одними губами произносит Макс. — Тогда почему ты согласилась? — Что? — Почему ты согласилась поехать со мной сюда? Сесть в машину? — уточняет Прайс. — Все просто. Меня никто не ждет, — отвечает Макс. — И не будет ждать. — А как же Доррон и твоя компашка из фотобудки? — Это арт-центр!!! Макс заранее знает, что услышит в ответ. — Насрать, — лаконично отвечает Хлоя. — Не меняешься, — подытоживает она. — У них свои семьи и свои жизни; а у меня — нет. CUTE и FUCK, думает Хлоя; вся ее жизнь состоит из CUTE и FUCK, работа и галерея, дом и галерея, дом и работа; и никакой жизни, только два слова, идеально подходящих друг к другу. Она думает об огнях на Уилламете в Портленде. Что будет, если сейчас она приедет туда? Почувствует ли какую-то связь со своими мечтами? Сможет ли подавить внутренний бунт и добраться до Аркадии? Подняться к маяку, пробежать по побережью, отведать вафель у матери и... Я отрицаю свои вторые пятьдесят процентов, вспоминает она. А что, если и не было никогда второй половины, а была только она — сначала целая и собранная, а после — сломанная и разбитая? Ведь есть же на земле те, кому суждено быть одними всю жизнь? — Макс... — Нет, — перебивает ее Макс, путает все карты и мешает ходы. — Я не должна была так поступать с тобой. Ты права. Все мои слова оказались гребаной ложью, едва мы столкнулись с первым препятствием. — И дальнейшие тоже, — подсказывает ей Прайс. — И дальнейшие тоже, — соглашается Макс. — Вот здесь будет моя фотовыставка. Видишь? Рядом с кафе Мо, не так уж и далеко от универмага, на пересечении с Авеню Звезд. Там будет моя галерея, — маленькая Макс мечтательно закрывает глаза. — И ты будешь рядом со мной на всех открытиях. Веришь мне, Хлоя? 92. STARS GALLERY by CHLOE PRICE. 94. Miss Caulfield's Art Center. — Я больше не верю твоим словам; а без веры, знаешь, оно мне больше и не нужно. — Это нечестно, — вдруг говорит Хлоя. — Сваливать всю вину на тебя. Твой гребаный героизм никому не нужен. Ты не герой дня, Макс. — И давно это Хлою Прайс волнует ее совесть? — фотограф вскидывает бровь. — С того дня, — коротко отвечает Прайс. — Ну вот и ответ на тот вопрос. — На какой вопрос? Макс демонстративно затягивается и показывает взглядом на сигарету. Хлоя теряется: это не входило в ее планы, не поселялось в голове ядовитой мыслью, не вилось вокруг нее клубами дыма. Курящая Макс Колфилд — ошибка Вселенной, восьмое чудо света, насмешка природы. Но она курит: неловко, смешно и, пожалуй, слишком по-женски, коротко затягиваясь; и влажный блеск ее глаз не может успокоить бешено колотящееся сердце Хлои. — Мне уже, наверное, поздно извиняться, да? — тихо спрашивает Прайс. — Не поздно. Просто... не нужно, — тихо отвечает Макс. Один мой хороший друг мечтал стать фотографом и открыть здесь, на Эмпайр-уэй, свою выставку, вспоминает она. Они молчат, думая каждая о своем, и Макс пытается подобрать слова, чтобы высказать то, что накопилось у нее за эти триста шестьдесят пять дней, но не может. — Это был странный год, — задумчиво протягивает Хлоя. Она хочет сказать другое, но слишком много времени прошло, чтобы повторять все снова; это кажется бессмысленным — зачем слова, если они и так знают то, что хотят сказать? «Макс, если бы ты была рядом сейчас, ты бы поняла, что такое весна в Аркадии, когда тебе семнадцать. Весна — это больно. Мое сердце больше никому не нужно, и даже Рейчел просто выбросила его, словно мусор. Я одна, и мне чертовски хреново. Помнишь, мы с тобой смотрели фильм про двух ковбоев, где один убил другого, чтобы тот не страдал от боли? Я очень хочу, чтобы кто-то пристрелил меня. Но у меня все еще есть надежда, что ты прочтешь это когда-нибудь, потому что я устала писать все это в пустоту. Она разъедает меня на черные дыры, я будто дыра в пространстве, пустое место, тень в углу. Рейчел исчезла. Папа умер. Тебя тоже нет. Но я держусь изо всех сил, только они, кажется, вот-вот кончатся.Человечек с лассо и в широкой шляпе. Навеки твоя ковбой-Хлоя.»
— Потому что в нем не было тебя. У Хлои кончается дыхание, когда она слышит эти слова, и щелкает какой-то внутренний затвор, словно кто-то поворачивает ключ в замке, выпуская всё тайное наружу, к скалистому берегу серого моря. — Так почему мы не могли поговорить долбаный год назад? Почему нужно было тянуть все это время? — одними губами спрашивает Прайс. Ей так больно, что она едва может говорить; и она отворачивается от Макс, бесконечно повторяя: — Почему мы этого не сделали раньше? Почему бегали друг от друга? Почему не взяли друг друга за руки? Почему, почему, почему... Это Хлоя каждый раз заставляет себя быть сильной и контролировать каждый свой шаг; это Хлоя — глыба льда, коронное «Мисс Прайс, владелица STARS GALLERY», частица высшего света. А Макс может страдать и на людях — никто не спросит у нее, почему глаза заплаканы, а кадры смазаны, все только погладят по голове и пожалеют. Но Хлое, ставшей за этот год отпечатанным в известняке следом, домом, который забыли населить, валетной правдой, палкой о двух концах, Хлое, ставшей амбивалентной, никто никогда не простит слабости. И она глушит чувство пустоты и ненужности в алкоголе, становясь шариком воздуха в толще льда. Но сейчас этот лед дает трещину и рушится, столкнувшись с теплыми волнами маренгового моря. — Потому что ты — это ты, а я — это я, — слышит она совсем рядом с собой. Сигареты падают на холодный песок, когда фотограф накрывает ее губы своими. До них доносятся крики с побережья и россыпью салютов в небе отмечается Новый год, а Макс все еще целует Хлою, не в силах оторваться от холодных губ. И после, прижимая к себе теплую Колфилд, Хлоя долго смотрит на звезды и, наконец, говорит: — Мы будто шли к этому целую вечность. — Что ж, лучше поздно, чем никогда, — шепчет Макс, удобнее устраиваясь на ее плече. Хлоя выдыхает серый дым в иссиня-черное безоблачное небо. — Это была долгая дорога к звездам.THE END