Нарисуй мне шарик

Нью-Йорк, 2006 год.

      Ты уже в своем персональном Аду, просто еще не понял этого!       Не проходило ни дня, чтобы эти слова, брошенные Патрику человеком в черном, не всплывали в памяти. И немудрено, ведь они наиболее точно отражали состояние, в котором он пребывал с того момента, как впервые пришел в себя в реанимационной палате общественного госпиталя Нью-Йорка.       Мимо Патрика прошла женщина, ведущая за руку маленькую девочку. Обе посмотрели на него. И если девочка уставилась открыто, с огромным любопытством и даже замедлила шаг, то взгляд ее матери был быстрым и настороженным. А потом женщина дернула свою дочь за руку, буквально силой таща ее за собой. Девочка, явно не понимая причины такого грубого с ней обращения, захныкала, совершенно позабыв обо всем остальном.       Патрик закрыл глаза и изо всех сил постарался отрешиться от окружающего. И поймал себя на мысли, что с каждым разом ему все тяжелее и тяжелее это дается. Да, раньше заинтересованные взгляды окружающих казались чем-то привычным, он совершенно не обращал на них внимания. Но в те времена любопытством и удивлением все и заканчивалось. Теперь же Патрик отчетливо ощущал, как следом за ними в людях мгновенно вспыхивали иные эмоции.       Жалость и отвращение.       Тогда, очнувшись в самый первый раз, Патрик даже толком не успел испугаться и практически ничего не запомнил. Вероятно, все происходящее было настолько чуждым для его сознания, что мозг попросту отсек все самые неприятные воспоминания.       Он четко помнил улыбку Роберты, раскалывающийся на части мир, отвратительный звон колоколец, и тьму, которая окутала все вокруг ледяным саваном.       А потом звон перешел в неприятный писк аппаратуры, к которой Патрика подключили, чтобы та поддерживала жизнь в его изувеченном теле.       Дальнейшее сохранилось в памяти лишь урывками. Патрик помнил, что был раздет и чувствовал множество различных трубок, находящихся в теле. Они ощущались чужеродными — особенно та, которую протолкнули глубоко в горло — и нестерпимо хотелось достать их, но слабость была такой сильной, что он не мог даже попробовать что-то сделать.       Его укрывала лишь тонкая простыня, совсем не дарящая тепла, и все вокруг заливал яркий свет, от которого болели и слезились глаза. Патрик то приходил в себя, то вновь проваливался в мучительное ледяное забытье.       Как ни странно, кроме дискомфорта от трубок, холода и яркого света, его ничего больше не тревожило.       Потом, по мере того, как состояние Патрика улучшалось, от него отсоединяли трубки одну за другой, а моменты ясного сознания становились все длиннее. И вот тогда боль впервые дала о себе знать.       Патрик слегка поморщился, открыл глаза и посмотрел на ближайшие настенные часы. До прибытия его автобуса оставалось где-то около часа. Следовало набраться терпения. Он уже привык к постоянной тянущей боли, сковывающей руки до самых плеч и тугим обручем охватывающей голову.       Словно под кожу напихали тлеющие угли.       Но если вовремя не принять таблетку, и Патрик успел хорошо это уяснить за прошедшее время, эти угли моментально вспыхивали ярким пламенем, терпеть которое не представлялось никакой возможности. Боль очень быстро брала свое, заставляя метаться в безуспешных попытках найти хоть какую-то приносящую облегчение позу и выть в голос до хрипоты.       Но сегодня Патрик не собирался ей подчиняться. Ни боли, ни так некстати вновь поднявшейся температуре, ни общему отвратительному самочувствию. Нет, только не в этот раз. Как бы сильно ни хотелось сдать билеты, а потом просто лечь и долго-долго не шевелиться, он не позволил себе подобной роскоши. Ведь другого шанса у него может и не оказаться.       Патрик опустил голову и отрешенно уставился на собственные кроссовки. Он и так непозволительно долго — пусть наблюдавший его доктор и был диаметрально противоположного мнения — пробыл в госпитале, название которого даже не задержалось в памяти. Но еще большее промедление попросту лишит его того, что еще осталось от рассудка.       Как Патрик узнал позже, он провел в реанимации пять дней, причем в себя он впервые пришел только вечером второго дня. Но это время показалось ему вечностью, наполненной холодом, жестоким ярким светом и отвратительными запахами дезинфицирующих средств, смешанных с лекарствами.       Наконец, и вот это Патрик помнил уже совершенно четко, ему разрешили одеться и перевели в одноместную палату. Он пробыл там еще пять дней — ровно столько длилось полицейское расследование.       Дважды с ним приходил беседовать офицер полиции. Или правильнее было бы назвать его детективом? Патрик не знал таких тонкостей и потому не мог сказать, как будет верно.       Офицера звали Деннис Крейг, и в первую встречу он задавал множество самых разных вопросов. Патрик старался отвечать по большей части честно и настолько полно, насколько позволяло его состояние. Он уже понял, что чем больше информации получит офицер Крейг, тем быстрее все закончится.       Тем не менее, всей правды Патрик полиции не открыл. В частности, он не сообщил свое настоящее имя и назвался Эриком Стоуном, так, как и было написано в его фальшивых документах. И тому было две причины. Прежде всего, Патрик отчаянно не хотел впутывать во все это Натали и Элен. Он не был уверен, что полиция заинтересуется и сумеет отследить его звонок в Дерри и таким образом выйти на семейство Дипно, но раскрой он себя — и это непременно произойдет. Быть может его опасения и были напрасны, но он слишком плохо представлял себе, как работает вся эта система, чтобы рисковать.       Кроме того, подлинные документы, удостоверяющие личность Патрика, были уничтожены. Джошуа позаботился об этом первым делом. Конечно, ему наверняка бы помогли с их восстановлением, но этот процесс непременно занял бы много времени, равно как и попытки связаться с его отцом, дабы тот прибыл в Нью-Йорк и забрал нерадивого сына домой.       А времени Патрик совершенно не хотел терять.       Именно поэтому он не стал разуверять офицера Крейга в подозрениях касаемо их с Джошуа отношений. Инстинктивно Патрик ощущал, что пару сожителей разум полицейского воспримет куда проще и быстрее уложит в общую картину, чем двоих друзей, один из которых вдруг внезапно решил изнасиловать другого. И как бы ни было противно Патрику отводить глаза и показно смущаться, когда речь заходила об их с Джошуа якобы имевших место постельных утехах — еще сильнее он желал поскорее отделаться от внимания полиции.       Во время второй встречи офицер Крейг уже не задавал вопросов. Он сообщил, что расследование закончено и дело закрыто. Если мистер Стоун пожелает, государство готово предоставить ему программу психологической реабилитации, о чем стоит сообщить лечащему врачу. По всем остальным вопросам касаемо своих прав мистер Стоун сможет проконсультироваться у любого юриста, как только состояние здоровья будет позволять.       Патрик был только рад подобным раскладам. Он дико боялся, что его фальшивые документы раскроют, или что полиция будет активнее выискивать информацию, в попытках выяснить его происхождение или найти родственников. Но этого, к огромной радости юноши, не случилось.       Всего лишь парочка сладкожопых педиков не поделила в какой-то момент постель. Один из них на этой почве рехнулся и попытался сначала убить другого, а затем, когда не срослось, вырезал себе глаза и перерезал горло. Просто как дважды два, так стоит ли уделять этому делу чрезмерное внимание? Нет, сэр, совершенно не стоит.       Патрик ощутил на себе пристальный взгляд. Он вскинул голову, отгоняя прочь воспоминания, и увидел стоящую всего в нескольких шагах от себя пожилую женщину. Она придирчиво и с выражением крайней брезгливости разглядывала Патрика и, казалось, вот-вот готова разразиться гневной речью.       — Я не прошу милостыню, мэм. Я всего лишь жду свой автобус. Он прибудет через час.       Патрик старался говорить дружелюбно и спокойно, но даже эти слова хлестнули женщину, словно кнут, заставив едва ли не подпрыгнуть на месте.       — Да что ты говоришь, ободранец! Я не вчера родилась, знаешь ли! Смотри у меня… если через час ты еще будешь тут — я вызову копов, так и знай!       Выплюнув последние слова, женщина резко развернулась и удалилась, явно очень довольная собой. Патрик проводил ее взглядом, но и не подумал злиться. Он слишком хорошо знал, как выглядит и насколько тяжелый от него исходит запах.       Доктор Джонсон во время первой же беседы честно предупредил Патрика — придется или заново учиться обслуживать себя, или же попасть в зависимость от социальных работников. И пока что учиться получалось крайне плохо.       Если говорить откровенно, доктор Мэттью Джонсон оказался одним из немногих, кто по-настоящему хорошо относился к Патрику. Он всегда был вежлив, спокоен, рассудителен и честен. Он не испытывал к своему юному пациенту ни капли отвращения и в то же время не жалел его, предлагая всю посильную помощь, но не навязывая ее.       Очень быстро Патрик ощутил, что поведение доктора продиктовано в большей мере личными мотивами, а не врачебным долгом. Но так и не спросил, на кого из умерших родственников Мэттью он случайно оказался настолько сильно похож.       Доктор Джонсон единственный догадывался, что возраст, указанный в документах, не соответствует реальному возрасту Патрика. И все же не выдал его полиции, считая того в праве самому выбирать.       — Поймите, мистер Стоун, вы очень серьезно пострадали. Вам потребуется длительное лечение, в том числе хирургическое, и еще более длительная реабилитация. Если этим пренебречь, вы рискуете остаться инвалидом, практически не способным позаботиться о себе до конца своих дней. Как в нашем штате, так и, насколько мне известно, в штате Мэн, откуда вы родом, есть множество клиник и медицинских центров, в которых вам могут оказать помощь. Однако, к сожалению, ваша страховка сможет покрыть далеко не все. Откровенно говоря, ее едва хватило на текущую помощь. Здесь, в Нью-Йорке, вы в свои девятнадцать лет все еще считаетесь несовершеннолетним и можете претендовать на некоторые программы реабилитации, но если вы решите вернуться в свой родной штат, то, по его законам, вы уже будете совершеннолетним, и вам останется полагаться только на себя.       После беседы с доктором Патрику оставалось лишь изумляться, как же так вышло, что он попросту не умер на месте. У него были сломаны нос и скула, обнаружились трещины в паре ребер и нижней челюсти. Несколько рваных, но к счастью не глубоких ран на голове и лице, а также многочисленные ссадины и ушибы. Три зуба были выбиты, а еще два — сломаны. Он потерял много крови, получил сотрясение мозга и только чудом сумел оправиться от вызванного травмами шока. Но все это блекло в сравнении с тем, что Джошуа сделал с руками Патрика.       Левая рука пострадала меньше — сломан был только мизинец. Он же, вместе со средним и безымянным пальцами оказался вывихнут.       — Связки на этих пальцах, порваны, но на большом и указательном, к счастью, лишь растянуты. Постепенно движения этих двух пальцев полностью восстановятся, мистер Стоун, если вы не будете забывать их регулярно разрабатывать. В последующем, если не упустить время, порванные связки можно будет сшить хирургически. Конечно, пальцы уже не будут работать так, как раньше, и вы вряд ли сможете их полноценно разогнуть, но удерживать предметы станет гораздо легче, что, согласитесь, уже не мало. Боюсь левая рука — это все, что у вас осталось, и вам следует бороться за нее.       И доктор был прав. То, что осталось от правой руки назвать собственно рукой у Патрика не поворачивался язык. Кости пальцев и запястья оказались не просто сломаны — раздроблены, а мышцы, связки и сухожилия порваны во многих местах. К тому же, разрезав предплечье, Патрик, сам того не зная, повредил крупные нервные волокна.       — В самом начале мы хотели даже ампутировать кисть, мистер Стоун, и поступили бы так, если бы вы не пришли в себя и ваше состояние начало ухудшаться. Но, обошлось. Впрочем, мне все равно нечем вас порадовать. Сейчас мы соединили обломки костей металлическими штырями, которые через некоторое время нужно будет удалить, когда кости срастутся в должной мере. Процесс восстановления будет долгим и болезненным, мистер Стоун, и боюсь все, на что вы можете надеяться — что ваша правая рука будет издалека походить на руку.       Патрик сказал доктору Джонсону, что обдумает его слова, хотя уже точно знал — в Нью-Йорке он не останется. И, судя по всему, это было очень четко написано на его лице.       Потому что через пару дней доктор Джонсон пришел в палату вместе с сотрудником социальной службы, миссис Карлин. И, как Патрик понял, отношения этих двоих явно были довольно близкими.       — Мэт просил помочь тебе, Эрик. Он видел немало таких парней, как ты, и полагает, что лишние бюрократические проволочки в твоем случае только навредят. И, думаю, я могу ему доверять в этом вопросе. Видишь ли, ты сирота, и, может быть ты не знал, но мистер Дейн оформил на тебя опекунство, — в этот момент Патрик только потрясенно качнул головой. Он на самом деле не знал об этом. — И теперь, когда его не стало, штат обязан предоставить тебе другого опекуна. Это может занять некоторое время. Так как ты сейчас формально под присмотром персонала больницы большой спешки в таком вопросе не будет. А я, в свою очередь, хотела бы точно знать, что ты сам собираешься делать дальше.       Патрик и миссис Карлин говорили довольно долго. Женщина честно пыталась отговорить его от принятых решений — покинуть как госпиталь, так и штат как можно скорее и не зависеть ни от каких опекунов — но в конце концов сдалась.       — В таком случае у тебя только один шанс, Эрик. Органы опеки должны будут забрать тебя в день выписки. Мэт купит тебе билет на автобус. И ты покинешь госпиталь на день раньше положенного. Все будет выглядеть так, словно ты ушел самовольно утром в день выписки. К тому моменту, как наша служба встанет на уши, если такое вообще произойдет, к слову, ты уже покинешь штат.       Патрик едва заметно улыбнулся. Неожиданная помощь доктора Джонсона и миссис Карлин была его единственным приятным воспоминанием с той поры, как он очнулся.       Тем временем народа вокруг Патрика становилось все больше. Люди то и дело косились на него, но не подходили слишком близко. Его вид отпугивал их.       Патрик знал, что сейчас больше всего походит на какого-то бродягу. Хотя доктор Джонсон, до последнего настаивающий, чтобы он остался в госпитале еще хотя бы недели на две, выразился более емко — живой мертвец. Бледный, с запавшими щеками и глазами, не до конца сошедшими с лица следами побоев, спутанными волосами, редкой щетиной, начавшей пробиваться над верхней губой и на подбородке, и с совершенно потухшим взглядом — Патрик являл собой поистине удручающее зрелище.       Нос его был зафиксирован двумя лонгетами, правая рука, до самого локтя покрытая гипсом, камнем висела на перевязи. Левая рука только вчера освободилась из гипсовой тюрьмы, и теперь на ней красовалась тугая повязка, накрепко фиксирующая пальцы за исключением большого и указательного.       Патрик сглотнул и снова уставился на собственные ботинки. Сосредоточился на них, раз за разом изучая шнуровку и вспоминая, как миссис Карлин помогала ему завязать их. Как она принесла рюкзак, куда собрала те вещи из их с Джошуа квартиры, которые посчитала принадлежащими ему — хозяин, сдававший им эту квартиру, к счастью, еще не выбросил их на помойку. Патрик еще не заглядывал туда, справедливо полагая, что миссис Карлин запросто могла по ошибке взять вещи, принадлежащие Джошу. И он еще не был готов видеть их, и тем более прикасаться к ним.       Эти воспоминания помогали Патрику отрешиться от внешнего мира, и от тех эмоций, которые окружающие люди испытывали по отношению к нему. Многие рассматривали его словно музейный экспонат с затаённой радостью — кто-то другой получил травмы, тогда как они в полном порядке. Кому-то было жутко и в то же время болезненно любопытно. Но сильнее всего ощущалось исходящая от людей жалость.       В такие моменты, когда эмоции окружающих накатывали волнами, Патрик очень сожалел, что у его способностей нет кнопки отключения. Обезболивающие притупили его силы и чувствительность, но не до конца.       И эта брезгливая жалость ранила Патрика и вызвала отвращение как к самому себе, так и к окружающим. Он прекрасно знал, каким беспомощным и слабым был сейчас, насколько убого и отталкивающе выглядел. И ему совершенно не требовалось раз за разом получать доказательства этому.       Боль начала усиливаться, отдаваясь горячей пульсацией в плечах и затылке. Медленно Патрик сунул левую руку в карман, нащупал длинную капсулу и бережно вытащил ее, зажав между большим и указательным пальцами. Он проглотил лекарство не запивая, хоть это и далось с трудом.       Доктор Джонсон выдал ему всего десять таких капсул, строго настрого велев принимать их только в случае крайней необходимости.       — Я уверен, доктор, к которому вы обратитесь, выпишет вам без вопросов нечто подобное, если боли будут длительными и сильными. Но на вашем месте, мистер Стоун, я предпочел бы терпеть до последнего. У вас еще есть шанс наладить свою жизнь. Но если попадете в зависимость от таблеток — лишитесь его.       Сейчас Патрику предстояло чуть больше десяти часов дороги. И он полагал, что это вполне попадает под определение крайней необходимости.       Патрик прикрыл глаза, ожидая, когда лекарство начнет действовать, и вновь мыслями обратился к прошлому.       После того, как полиция оставила Патрика в покое, его перевели в общую палату. Впрочем, его соседи довольно быстро уяснили, что тот совершенно не расположен к продолжительным разговорам, и через пару дней оставили безуспешные попытки завести с новеньким длительную беседу.       Именно тогда Патрик в полной мере осознал, что такое настоящая боль, жгучая, мучительная и с трудом поддающаяся лекарствам.       — Это тебе не реанимация, пацан. Никакой наркоты, довольствуйся тем, что дают, — обронил как-то один из соседей по палате Патрика, после того, как медсестра в очередной раз отказала в уколе более сильного обезболивающего несмотря на все его мольбы. — Эти докторишки никак не заинтересованы, чтобы ты заделался торчком и потом сел им на шею, требуя постоянно выписывать дурь.       Патрик в глубине души понимал, что его сосед прав, но боль слишком сильно мутила сознание, мешая мыслить здраво. Первые несколько дней он буквально жил от укола до укола, но затем боль в промежутках между инъекциями все же начала становиться терпимой. Либо он попросту привык к ней.       Но если в итоге физическую боль можно было притупить, то с собственными эмоциями Патрик совершенно ничего не мог сделать.       Воспоминания захлестывали его, мешая дышать и, стоило закрыть глаза, как перед внутренним взором всплывало перекошенное в яростной гримасе лицо Джошуа.       Патрик так сильно верил ему. Любил ли он Джошуа? Да, несомненно любил. Не в том смысле, в каком столь неистово желал сам Джош, но так, как младший брат мог бы быть привязан к старшему. И, что было самым отвратительным, несмотря на все произошедшее, это чувство никуда не делось.       Патрику казалось, что он словно вывалялся в какой-то очень густой, липкой и крайне вонючей грязи, и уже никогда не сумеет от нее отмыться. Раз за разом в голове вспыхивали воспоминания о тех надеждах и планах на будущее, которые он строил. О том разочаровании, которое испытал, но все равно, как последний осел, остался рядом в Джошем, веря в лучшее до самого конца. О чувстве вины, которое подобно цепям сковало его волю и подавляло здравый смысл. О том хладнокровии, с которым Джошуа ломал его, с самого начала просто играя, как кот с мышью. И Изумруд Мейрлина тут был совершенно не при чем. Он не изменил Джоша, а лишь ускорил то, чему и так было суждено случиться.       С горечью и раскаянием Патрик вспоминал, как считал, что именно Пожирательница Миров пытается сломать его, с холодной расчетливостью отбирая всех близких ему людей. Как оказалось, он попросту не понимал каково это — когда тебя ломают по-настоящему.       Не Оно убило мать Патрика — это сделал рак. Не Оно заставило братьев Андерсонов замыслить предательство — они сами избрали этот путь, столь плачевно для них окончившийся. Не Оно извратило сущность Джошуа — тот с самого начала был расчетливым, хитрым и безжалостным мерзавцем.       Патрик сам же и убедил себя, что у всех его горестей есть один единственный виновник, не желая открыть глаза по-настоящему, и увидеть — окружающий мир и люди, его населяющие, сами по себе полны подлости, мерзости и зла.       Но ведь поначалу все шло так хорошо. Как можно было верить хоть кому-то, если все светлое, теплое и радостное в любую секунду может обернуться кошмаром? Предать может любой, даже самый близкий человек, разве не это очень ярко жизнь продемонстрировала ему? Так как же можно существовать дальше, ради чего жить, если отныне любая радость будет непременно омрачена страхом и ожиданием неминуемого конца?       Поначалу Патрик ненавидел себя за слепоту, снова и снова вспоминая насколько жестоко все это время обходился с ним Джошуа, маскируя тиранию за заботой и тревогой. Сколько же было возможностей уйти, оставить все это и избежать тем самым произошедшего кошмара. Ведь не даром же что-то внутри так отчаянно стремилось разорвать эти порочные узы. Но Патрик оказался слишком твердолоб, чтобы послушаться своего чутья.       Да, несомненно, Джошуа манипулировал им, но полностью оправдать себя этим Патрик попросту не мог. Не был он всего лишь безвинной и несчастной жертвой, ведь в конце концов он сам сделал свой выбор, разве не так? И подтверждал его каждый раз, когда с негодованием отвергал желание собрать вещи и неприметной тенью выскользнуть из их с Джошем квартиры.       И чем же все закончилось? Патрик собственными руками убил того, к кому был так сильно привязан, и ему не было из-за этого в тот момент ни капельки больно.       И не просто убил — изувечил.       Но вскоре ненависть и отвращение к самому себе начали угасать. Как, впрочем, и все остальные чувства.       Патрик ощущал, что все его ресурсы и внутренние силы попросту закончились. Он не хотел больше ни о чем размышлять, не хотел оправдывать себя или успокаивать. Не хотел верить ни во что светлое и радостное.       Сейчас он чувствовал себя словно расколотый кувшин, и которого вытекла вся воля к жизни и все стремления. Он не ощущал себя частью этого мира, не видел для себя никакого будущего. Это было чем-то похоже на то состояние, в котором Патрик пребывал после смерти матери и предательства братьев Андерсонов, только в разы хуже. Теперь он не замерзал, а внутренне рассыпался на мелкие кусочки. Воспоминания о детских годах никак не удавалось воскресить в памяти. Все хорошее, доброе и светлое будто бы произошло совсем не с ним. Он не помнил лица матери. Он с трудом мог вспомнить как выглядела Элен.       Даже слез — и тех не было. Равно как и сил поговорить с кем-либо о собственных ощущениях.       Мир Патрика сузился до болезненной бесконечной череды ранящих воспоминаний, ощущения отвратительной непрошеной жалости окружающих и собственной беспомощности, а также ужасного самочувствия, выпивающего последние капли воли к жизни.       Лишь одно единственное стремление сейчас не давало его разуму окончательно разлететься на мелкие осколки.       Он должен вернуться в Дерри. Должен как можно скорее убедиться, что Пожирательница Миров в безопасности. Что Она сумела добраться до дома и ей стало лучше.       А после этого уже совершенно не важно, что случится с самим Патриком. После этого уже ничего не будет важно.       Патрик закашлялся. Боль его почти прошла, но вот температура, судя по ощущениям, стала еще выше. Он схитрил и не сообщил о ней доктору Джонсону, зная, что тогда его точно никуда не отпустят. В общей сложности он провел в госпитале четыре недели, и полагал, что этого более чем достаточно.       Возможно, опасения доктора Джонсона подтвердились, и температура и кашель — первые признаки начинающейся пневмонии. Насколько понял Патрик, подобные осложнения для его крайне ослабленного организма не были большой редкостью. Но и это уже не имело значения для него.       Дерри и Оно — только это было главным.       Автобус медленно затормозил и гостеприимно распахнул двери. Люди тут же поспешили к нему.       Патрик садился одним из последних. Уже у самых дверей он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись через плечо, он увидел припаркованный в самом конце улицы яркий автомобиль, к капоту которого небрежно привалился мужчина.       Свой желтый плащ, судя по всему, тот оставил в салоне.       По спине Патрика пробежал холодок. Конечно же о нем не забыли и не спускали с него глаз все это время. Без сомнения, будь он на самом деле нужен приспешникам Алого Короля в качестве Разрушителя, то очнулся бы он уже в Алгул Сьенто, а не в госпитале. Значит, у человека в черном и его господина имелись на Патрика иные планы.       Или они просто терпеливо ждали, когда разум его придет в окончательную негодность.       Что ж, в таком случае ждать им осталось недолго.       Патрик невесело усмехнулся мелькнувшей мысли, а потом отвернулся от автомобиля и решительно забрался в автобус.       Он возвращался в Дерри. Он возвращался домой.