Нарисуй мне шарик

Дерри, 2006 год.

      Утро почти ничем не отличалось от вечерних сумерек. Свинцовые тучи пропускали мало света, а ветер и холод только усилились.       Впрочем, в этот раз погода мало тревожила Патрика. Натали отыскала для него старую, но теплую куртку Элен, которая как раз подошла тому по размеру, а также шапку и широкий шарф.       В целом весь вчерашний вечер практически не отпечатался в памяти Патрика, слившись в череду мало связанных друг с другом образов.       Вот миссис Рид принесла для него поднос с горячей, вкусно пахнущей едой и проследила, чтобы он съел не меньше половины. А вот Натали — сам образец послушания и покладистости — которая с большим рвением выполняла все поручения своей няни и заискивающе ей улыбалась, да так мило, что вскоре миссис Рид совершенно перестала на нее злиться.       И именно Натали нашла в рюкзаке Патрика чистую одежду, которая не принадлежала Джошу, избавив тем самым от необходимости вновь бередить болезненные воспоминания.       Как только Патрик поел и выпил все положенные таблетки его, к собственному удивлению, тут же начало клонить в сон. Он полагал, что тягостные воспоминания и переживания о грядущем надолго лишат его покоя, но, судя по всему, его измотанный организм решил иначе.       Прежде чем проводить Патрика до постели миссис Рид помогла ему помыться и переодеться. Быть может, свою роль сыграла память о ранних годах, когда та часто купала и одевала его, но на сей раз, принимая помощь, он не ощутил, наверно впервые за эти недели, стыда или неловкости.       Наутро Патрик проснулся очень рано и чувствовал себя при этом не так уж плохо — по крайней мере он не грозил свалиться без сил в любой момент. Пользуясь тем, что миссис Рид еще спит и не пытается окружить его в очередной раз не такой уж и необходимой по его мнению заботой, он оделся — не без помощи Натали — и выскользнул из дома.       — Я скажу миссис Рид, что ты отправился в больницу, Пат, и, скорее всего, пробудешь там большую часть дня. Так она по крайней мере не кинется вызывать службу спасения в ту же секунду, как обнаружит, что тебя нет. Но вот вечером приедет мама. И если тебя не будет дома к тому времени, тебя сразу же начнут искать с собаками, можешь спорить на что угодно.       Патрик клятвенно пообещал вернуться домой в срок, хотя на самом деле вовсе не был в этом уверен. А еще отчего-то не сомневался, что вечером ему уже не будет совершенно никакого дела до собственных поисков.       Быть может, ему не будет дела уже ни до чего.       Чем ближе был дом Дорранса Марстеллара, тем сильнее Патрик ощущал неуверенность и растерянность. Он совершенно не знал, что будет говорить, и что станет делать. Он очень хотел узнать все о Пожирательнице Миров, но никак не мог придумать, как начать разговор. Чем больше он пытался сконцентрироваться, тем меньше мыслей оставалось в его голове.       И когда он ступил на ведущую к дому дорожку, а одновременно с этим открылась дверь и на крыльцо вышел старина Дор, Патрик замер, виновато опустив взгляд и не в силах произнести ни слова.       Патрик знал, как сильно он провинился. Он уже очень хорошо усвоил, каким же жалким, ничтожным и бесполезным он был. Глупым, недалеким и вечно всех подводящим. Презрение и ненависть — лишь этого он был достоин за все, что совершил. Вот сейчас Дорранс выскажет ему все это в лицо. Отчитает, в своей стариковской добродушной и одновременно безжалостной манере так, что еще оставшаяся тень стремления жить растворится без следа. Ну а потом Патрика несомненно прогонят прочь. Он ведь сам так сильно хотел держаться от всего подальше, вот и будет ему любезно предоставлена такая возможность, почему бы и нет?       — Надо же, неужели это маленький Патрик пожаловал к старине Дору на огонек? — к огромному удивлению Патрика, уже успевшего нарисовать в своей голове очень яркую картину дальнейшего развития событий, в голосе Дорранса не было презрения, злости или даже снисхождения. Только вежливая доброжелательность и совсем немного грусти. — Давненько я не видел тебя, скажу честно. Экий ты взрослый вымахал. А нам, старикам, только и остается, что расти вниз, к земле поближе. Только что-то ты выбрал не самое удачное утро для прогулок. Вон как холодно! Идем в дом. Мои старые кости совершенно не переносят мороза.       Патрик так и не посмел поднять взгляда, но послушно последовал за Доррансом. Он был уверен, что большая часть сказанного Дором не более, чем роль, которую тот сам себе избрал. Отчего-то не возникало сомнений — Дорранс Марстеллар еще очень и очень нескоро сгинет, навсегда упокоившись в упомянутой им земле, да и в выносливости он мог бы поспорить с иными молодыми парнями. Просто обычным людям не дано было понять этого.       Патрику подумалось, что Дорранс просто выжидает подходящий момент, когда совершенно точно исчезнет всякий риск быть услышанными, а уж потом непременно выскажет все, что думает. Но даже когда дверь закрылась за их спинами, Дор не заговорил. Хранил молчание он и все то время, пока Патрик медленно разувался и снимал с себя верхнюю одежду.       И чем дальше, тем сильнее такое молчание начинало угнетать Патрика. Оно словно бы разлилось в воздухе, густое и липкое, и все невысказанные слова были готовы вот-вот задушить его. И терпеть это оказалось совершенно невыносимо.       — Дор, я… Я пришел…       Слова давались с огромным трудом, в горле враз пересохло. А в следующий миг Патрик осекся, потому что Дорранс внезапно оказался совсем рядом и опустил свою сухую и почти что невесомую руку на его плечо, тем самым обрывая только зарождающийся поток сумбурных слов.       — Мне не нужны все эти слова от тебя, сынок, также как тебе самому они не нужны. Думаешь, стану выговаривать тебе? О, ты с этим прекрасно справляешься и без вмешательства старины Дора. А воспитатель из меня, прямо скажем, никудышный.       Патрик замер, а потом все же поднял удивленный взгляд на Дора, ожидая увидеть все, что угодно, любую маску, за которой будет прятаться жестокая истина. Он уже так привык, что все вокруг него их носили, а потому поразился, когда не ощутил ровным счетом ничего фальшивого.       Дорранс смотрел на него открыто, и во взгляде его и интонации не было ничего, кроме усталости и грусти, почти что скорби.       С трудом Патрик проглотил вязкую слюну. Он слишком хорошо понимал, чем вызваны эти эмоции.       — Дор, Она еще жива? — горло перехватило и из него вырывался только хриплый шепот.       — Жива. К сожалению, время ее кончается. Я поддерживал в ней жизнь столько, сколько мог, но у всего есть свой предел, сынок. А теперь идем. Иногда, чтобы понять, лучше увидеть собственными глазами.       Дорранс отпустил Патрика и, чуть сгорбившись, направился к лестнице. Но тот далеко не сразу последовал за ним. Ноги, казалось, налились свинцом, и внутренности скрутило болезненным спазмом.       Осознание, что Пожирательница находится совсем рядом, здесь, в этом самом доме, оказалось настолько внезапным и острым, что с трудом удавалось совладать с собой. И одновременно с этим желание увидеть Ее стало практически нестерпимым.       Патрику потребовалось несколько минут, чтобы взять свои эмоции под контроль. Он не думал, что все еще может испытывать их с такой силой, и не был уверен хорошо это в его случае или плохо. Но в данный конкретный момент они только мешали, и вот это он понимал совершенно точно.       Медленно, слегка пошатываясь, юноша направился вслед за Доррансом. Тот уже ждал его наверху около одной из дверей.       Когда Дор открыл ее, Патрик невольно на секунду зажмурился, боясь того, что может увидеть внутри. Но тут же вновь открыл глаза и шагнул в комнату, стиснув зубы. Он заварил всю эту кашу, и бежать от последствий — самое мерзкое, что он только может сделать.       Где-то в глубине души Патрик ожидал увидеть Оно в своей истинной форме, израненное, обессиленное и очень злое. Пусть при последней встрече — если тот странный сон-видение вообще можно было считать за встречу — Пожирательница не проявляла явной агрессии по отношению к нему, то сейчас, когда он станет свидетелем ее унизительной слабости, все кардинальным образом изменится.       Но никаких гигантских пауков Патрик не увидел. Обстановка была самая обычная — кровать у окна, стол, стул, небольшое кресло в углу и книжная полка на стене. Судя по всему, комната использовалась в качестве спальни для гостей.       На кровати, укрытая по самый подбородок тонким одеялом, лежала девушка. Патрик приблизился к ней медленно, ощущая, как воздух вокруг словно бы сгустился до состояния вязкого клея. Путь отнял последние силы, и, если бы Дор вовремя не подставил стул, Патрик попросту свалился бы на пол.       Однако тот едва обратил внимание на столь неожиданную помощь. Взгляд его был прикован к девушке, в которой он узнавал и одновременно не узнавал Роберту. От ее былой красоты, некогда созданной воображением Патрика, не осталось и следа.       Бледная, с легким сероватым оттенком кожа туго обтягивала кости черепа. Обескровленные, потрескавшиеся губы практически не выделялись, превращая рот в тонкую щель. Волосы, тусклые и ломкие, больше походили на солому. На лбу, около крыльев носа и в уголках рта Патрик заметил россыпи маленьких язвочек. Область левого, выжженного глаза была прикрыта марлевой повязкой, пропитанной чем-то бурым.       Патрик протянул руку и осторожно коснулся ее щеки кончиком пальца. Прохладная кожа казалась сделанной из воска. Роберта не пошевелилась, не открыла уцелевший глаз и вообще никак не отреагировала на прикосновение. В первый момент ему даже показалось, что Дор обманул его, и Пожирательница мертва.       — Она дышит, сынок, — голос Дорранса заставил Патрика вздрогнуть и отдернуть руку, которую из-за слишком резкого движения тут же пронзило болью, — просто очень медленно. Первое время приходилось делать это за нее, к счастью, один аптекарь, мой хороший знакомый, помог старику в трудную минуту. А потом действие яда ослабло, и она стала справляться самостоятельно.       — Это… это ведь хорошо, правда?       — Несомненно. Только вот боюсь больше мне тебя порадовать нечем.       Патрик снова протянул руку и на сей раз коснулся волос Роберты. Он уже понял, что перед ним лежала лишь угасающая оболочка.       — Почему она до сих пор в этом облике?       Он знал, что любая форма, отличная от истинной, требует сил на поддержание, и по всему выходило, что Оно сейчас должно было находиться в своем настоящем обличии. Конечно, Патрик помнил, как в самую первую их встречу вымотанный Пеннивайз переночевал в его комнате, и оставался при этом все тем же клоуном. Но в то же время, тогда Пожирательница не была так сильно истощена, да и сон, пусть крепкий и глубокий, явно отличался от того забытья, в котором Оно находилось сейчас.       — Она находилась в нем, когда я отыскал ее. Яд уже начал брать свое и шевелиться она не могла, но была по-прежнему в сознании. И просила не позволить ей вернуться в истинную форму, — Дорранс потянул за край одеяла, слегка сдвигая его, и Патрик увидел широкую серебряную ленту, охватывающую шею Роберты. Кожа вокруг нее едва заметно покраснела. — Как видишь, сынок, я исполнил ее волю. Это не ограничивает ее силы и возможности, и даже не привязывает к нижнему уровню, как ты мог бы подумать. Всего лишь не дает изменить облик без контроля воли. Потому что в таком состоянии, как сейчас, оказавшись в истинной форме она погибнет за считанные минуты.       Патрик смотрел на Роберту не отрываясь. Само его естество противилось пониманию, что несмотря на все сделанное, несмотря на желание самого Луча сохранить жизнь Пожирательнице, этого все равно оказалось мало.       — Дор, она уже не очнется, ведь так? — говорить становилось труднее с каждой секундой, Патрику казалось, словно его сейчас душит невидимая рука, медленно, но неотвратимо сжимая на горле ледяные пальцы.       — Не очнется, — голос Дорранса был тих и полон скорби. — Вначале она еще время от времени приходила в себя. Пыталась что-то сделать, боролась. Но из-за яда не могла ни шевелиться, ни даже просто усваивать пищу, не говоря о том, чтобы охотиться. А когда тот почти перестал действовать, она уже не реагировала даже на меня. Все ее ресурсы не просто истощились — закончились. Для любого действия, будь то заживление ран, питание или переход на более высокие уровни требуется исходно хотя бы немного сил. И их у нее уже нет.       Патрик зажмурился, опустив голову, не желая мириться со всем услышанным и одновременно понимая, что все сказанное Доррансом — истина. Он опоздал. Так и не сумел помочь той, кто значил для него так много. Слишком долго отрицал очевидное и бежал от самого себя, что привело к непоправимым последствиям. И он с ними не справился. Вновь оказался бесполезен.       — Не все вещи в нашей власти, сынок, — Дор снова положил руку на плечо Патрика, на что тот даже не отреагировал, — и иногда мы можем лишь отпустить и помнить. Я не стану говорить, что ты не смог бы ничего изменить, окажись рядом с ней раньше. Но и говорить, что обязательно изменил бы тоже не стану. И то, и другое было бы ложью.       Дорранс отпустил Патрика, и по удаляющимся шагам тот понял, что старик направился к двери.       — Думаю, старине Дору стоит все же рискнуть и сходить прогуляться. Слышал, старина Дейвенпорт сегодня устраивает в своем доме шахматный турнир для всех желающих. Не хотелось бы пропустить такое зрелище.       Патрик вскинулся, оглянувшись и уставившись на Дорранса. Он, конечно, понимал, что Дор просто хочет оставить его наедине с Оно.       Чтобы он мог попрощаться.       Но всем своим существом Патрик не желал принимать происходящее. Ведь правильно сказала Натали вчера — если не Дор, то кто тогда может помочь?       — Неужели ничего нельзя сделать? Совсем ничего? — отчаяние придало голосу Патрика силу.       — Ты можешь делать что угодно, сынок. И я не берусь судить, к чему это может привести. Но точно знаю — мне не сделать большего, чем уже есть. Я слишком хорошо понимаю, как устроен этот мир и его изнанка, чтобы на самом деле заставить себя поверить в чудеса.       — Но ведь ты помог тогда, пять лет назад! Я же помню, я хорошо это помню! — не думая, что делает, Патрик попытался сжать кулаки и тут же зашипел от пронзившей левую руку боли. Но он все равно не отвел взгляда от Дорранса, пусть и говорил теперь намного тише. — Твой отвар помог ей, и бинт, и мазь. Так почему сейчас нельзя сделать что-то подобное? Да, обычные человеческие лекарства тут бессильны, но разве ты не можешь создать что-то, что будет работать?       Дор долгую минуту смотрел на Патрика с грустью, а затем сокрушенно покачал головой.       — Значит ты так и не понял, сынок. Я вовсе не целитель и уж точно не волшебник. Я могу видеть то, что недоступно многим, и черпать энергию с более высоких уровней, но лишь для личного пользования. Тогда вовсе не мои нехитрые снадобья помогли ей. Это сделал ты сам, Патрик.       — Что ты имеешь в виду? Я ведь никак не мог этого сделать! Я лишь поступил так, как ты мне велел.       — И ни капли не сомневался в истинности моих слов. Подумай над этим сынок. Поверь, время у тебя будет.       — Дор, постой! Я не понимаю…       Но Дорранс так ничего и не ответил Патрику, отвернувшись от него и покинув комнату. Тот вскочил и хотел было уже кинуться следом за ним, но в следующую секунду снова опустился на стул. Это было бесполезно. Он слишком хорошо знал, что если Дорранс Марстеллар не хочет ему ничего говорить, то просить, требовать или умолять бесполезно. Тот будет только улыбаться, кивать и говорить совершенно лишние и лишенные смысла вещи, сторонние, не имеющие к сути вопроса ровно никакого отношения.       На миг Патрик ощутил горькое разочарование. В глубине души он так надеялся, что Дорранс не только расскажет про Оно, но и подскажет, что и как делать. Но, как стало понятно, не всем надеждам суждено исполниться.       Патрик отвернулся от двери и вновь взглянул на Роберту, а затем протянул руку и коснулся ее волос. Где-то внизу хлопнула входная дверь.       — Бобби, ты слышишь меня? Это я, твой малыш Патрик. Я все-таки вернулся.       Ответа не последовало. Патрик облизал пересохшие губы и продолжил, в глубине души понимая, как глупо он сейчас смотрится, как жалко и наивно.       — Пожалуйста, Бобби, приди в себя. Хотя бы ненадолго. Возможно у меня получится покормить тебя, и тогда тебе должно стать легче. Должно ведь, правда?       Голос предательски задрожал, но Патрик не обратил на это никакого внимания.       — Ты очень нужна мне. И городу. И даже Дору ты очень нужна, я уверен. Все это не должно закончиться вот так. Не для того ты столько боролась, чтобы теперь сдаться. Прошу тебя…       Горло перехватило, и Патрик осекся. Он ощущал себя сейчас так, словно ему внутрь напихали множество острых игл. Пожирательница и стремление помочь ей были единственным, что еще давало ему хоть какой-то стимул открывать глаза по утрам. Но теперь, если все кончено, если все бессмысленно, ради чего ему существовать? Да и как сможет он жить дальше?       Патрик сжался и закрыл лицо рукой. Ему было больно, очень больно, но слез, которые, быть может, могли бы принести хоть какое-то облегчение, не было. С той поры, как он пришел в себя в больнице, он плакал только от физической боли, и то это являлось лишь рефлекторной реакцией организма, а вовсе не проявлением эмоций.       И как Патрик ни старался, но мучительные переживания продолжали оставаться с ним, внутри него, медленно разрывая его рассудок на мелкие кусочки.       Он снова зашептал, не отрывая руки от лица:       — Я так хочу помочь тебе. Но я не знаю, как… Подскажи мне. Подскажи, что тебе нужно?       Но ответ пришел тут же, и для этого Патрику не потребовалась помощь извне. Он был очевиден и лежал на поверхности. Пожирательнице требовалась энергия. Она была истощена и обезвожена, и чтобы ей стало лучше необходимо было восполнить исчезнувшие ресурсы.       Патрик опустил руку и закрыл глаза, постаравшись сосредоточиться и попытаться мыслить здраво. Хотя бы отчасти.       Пожирательница не может питаться, потому что даже на такое простое действие не имеет сил. Но быть может получится хотя бы напоить ее? Конечно Патрик понимал, что скорее всего не сделает ничего нового, и все это Дорранс уже давно перепробовал. Но ведь сам он не знал этого наверняка.       Собравшись с силами, Патрик встал и отправился на кухню. Налил в стакан воду прямо из-под крана, так как побоялся не удержать графин своей искалеченной рукой, и вернулся обратно в комнату. Осторожно поставив ношу на подоконник, Патрик попытался открыть рот Роберты и у него это на удивление легко получилось. Действуя все так же бережно и осторожно, он поднес стакан к ее губам и принялся медленно заливать его содержимое в рот. И остановился, как только вода тонкой струйкой стекла по щеке к подушке.       Роберта лежала все так же неподвижно. Влага поблёскивала на ее коже, а из-под верхней губы были видны заостренные зубы. И ничего не происходило.       Испугавшись, что она может задохнуться, но так и не проглотить воду, Патрик поспешно повернул голову Роберты на бок. Жидкость тут же вылилась изо рта, впитавшись в подушку.       Он отступил на шаг от кровати и не сумел удержать в задрожавшей руке практически пустой стакан. Тот с глухим стуком упал на пол, разливая остатки воды.       Медленно, словно во сне, Патрик снова опустился на стул рядом с кроватью. Отчаяние неотвратимо начало поднимать свою уродливую голову. Выходит, пить Оно тоже не могло.       Но ведь когда сам Патрик находился в больнице в первое время он тоже не мог пить и есть. Его кормили через специальные трубочки, а жидкость он и вовсе получал с помощью капельницы. Возможно, если Дорранс попросит своего знакомого аптекаря, про которого недавно упоминал, раздобыть что-то подобное, выйдет помочь Пожирательнице.       И в тот же миг Патрик горько усмехнулся, качая головой. Как глупо было полагаться на такие вещи. Этот путь был слишком человеческим. Сама мысль лечить Оно словно обычного человека казалась абсурдной и смешной. И он не верил, что такое лечение окажет хоть какой-то эффект.       Не верил.       Патрик вскинул голову, уставившись в окно широко открытыми глазами. Но открывшегося ему вида при этом даже не замечал.       Я слишком хорошо знаю, как устроен этот мир и его изнанка, чтобы на самом деле заставить себя поверить в чудеса.       Дорранс не мог сделать что-либо, что выходило за пределы его понимания. И если для пещерных людей современные технологии покажутся самой настоящей магией, быть может, то, что делают такие как Дор, кажется магией нынешним людям. Хотя на деле там нет ничего волшебного, просто иное понимание сути вещей и использование иных материй.       Но Оно довольно часто говорило Патрику во время их встреч, что магия все же существует. Вера рождает магию. Люди боятся — и их страх становится материальным. Люди верят, что есть вещи, которые могут победить тех или иных чудовищ — и этими вещами на самом деле побеждают их.       Дорранс не верил так, как было необходимо. В конце концов, каким бы могущественным он ни был когда-то, он являлся всего лишь машиной. Да, вышедшей за рамки программы, научившейся чувствовать, но все равно в первую очередь опирающейся на логику и рациональность. Он не мог творить волшебство сам, но зато знал, как правильно повлиять на людей, чтобы те заставили магию работать, как было нужно.       — Тогда вовсе не мои нехитрые снадобья помогли ей. Это сделал ты сам, Патрик.       — Я лишь поступил так, как ты мне велел.       — И ни капли не сомневался в истинности моих слов.       Теперь он понял, что имел в виду Дорранс. Уже тогда, зная о нечеловеческой природе Оно, Патрик был уверен — простые лекарства не помогут Пожирательнице. И они на самом деле бы не помогли, как не помогут и сейчас. Но видя что-то иное, необычное, то, что встречал раньше только в сказках, да фантастических фильмах он ни секунды не сомневался — уж это-то точно сработает. И ни на миг не усомнился в словах Дора.       И правда, тогда, пять лет назад, не волшебные лекарства старины Дорранса вылечили Оно, а чистая и искренняя вера Патрика в то, что они непременно подействуют именно так, как надо.       А еще он осознал, отчего Дорранс не попытался вновь предложить нечто подобное. Потому что Патрик вырос и вряд ли бы настолько безоговорочно поверил в силу каких-то зелий. Тем более, что у старины Дора была куча времени воспользоваться ими и без постороннего вмешательства, и это понимание само по себе порождало сомнения в успехе.       Медленно Патрик перевел взгляд на Роберту и задался вопросом — а было ли вообще нечто, реально способное помочь ей? То, во что он еще верил.       И сейчас он только дико жалел, что не может заставить себя уверовать по заказу.       Оно не могло есть. Оно не могло пить.       Но ведь энергию Оно получало не только таким путем.       Эмоции. Страх.       Патрик закрыл глаза и склонился к самому лицу Роберты, мягко коснувшись ее щеки. А затем сосредоточился, воскрешая в памяти то, что все эти недели пытался забыть. Голос Джошуа, его руки на собственном теле. Осознание, что выхода нет и никто не поможет и не услышит. Боль и собственную полную беспомощность. А что случилось, если бы тогда дверь все же не выдержала? Слетела с петель в тот момент, когда он даже еще и не подумал начать рисовать портрет Джоша?       Дыхание Патрика участилось, его начала бить крупная дрожь, но он едва заметил это. Образы и мысли поглотили его, едва ли не парализуя. Он словно наяву ощутил, как руки Джошуа смыкаются на его плечах, и вот-вот последует резкий рывок. Джош вытащит его в коридор, а уже там продолжит свое отвратительное, грязное дело.       С губ Патрика сорвался болезненный стон, а потом он содрогнулся всем телом, распахивая глаза и отшатываясь от Роберты. И он почти ждал, что увидит на ее месте Джошуа. Но когда опустил взгляд, то понял — несмотря на все усилия, состояние Пожирательницы так и осталось прежним.       Патрик провел дрожащей рукой по лицу, стирая выступивший пот, и одновременно изо всех сил пытаясь прогнать захватывающее его отчаяние. А в следующую секунду заметил то, чего не было раньше. Из угла рта Роберты, чья голова все так же была повернута на бок, медленно, тонкой нитью стекала слюна.       Сердце Патрика в этот момент пропустило удар, а потом забилось куда быстрее. У него получилось, Оно отреагировало на его страх! Пусть лишь на уровне инстинктов, но это означало, что он на верном пути.       Однако было очевидно — в таком рассеянном виде Пожирательница все же не может полноценно усвоить эмоции. Патрик задумался, а потом вдруг резко поднялся на ноги.       Догадка обожгла его, но в то же время принесла некое облегчение. Да, было то, во что он верил безоговорочно. Во что верили все люди едва ли не с самого начала времен. То, что могло бы вобрать в себя его страх и позволить Оно поглотить его.       Патрик решительно направился на кухню, при этом улыбаясь. Быть может, со стороны он казался безумцем. Возможно, именно безумцем он и был. Но все это уже не имело никакого значения. Потому как теперь он точно знал, что нужно делать. И был абсолютно уверен — это поможет.       Оказавшись на кухне Патрик взял длинный и тонкий нож и положил его на стол. Он придавил рукоятку правой, закованной в гипс рукой, и, негромко шипя от мгновенно проснувшейся боли, принялся взрезать бинт на левой руке. На это потребовалось довольно много времени и усилий, и в эти минуты он как никогда ощутил себя слабым и беспомощным калекой.       Как только бинт был достаточно взрезан, Патрик, с помощью зубов, начал освобождать руку от повязки. Когда дело было сделано, он немедленно вернулся к Роберте. Он понимал, какой устроил на кухне знатный бардак, но только мысленно попросил у Дорранса прощения и понадеялся, что тому не составит большого труда навести порядок после. У самого Патрика на это все уже попросту не осталось сил.       Рука, оказавшись без плотной повязки, тут же начала пульсировать неприятной ноющей болью. Но ему было плевать.       Очень бережно Патрик приподнял Роберту, поразившись тому, какой она была легкой, почти невесомой. Он устроился на кровати так, чтобы ее голова и плечи лежали на его коленях и правой руке. Во время этих манипуляций одеяло частично сползло с тела Роберты, оголив плечи, грудь и левую руку полностью, а правую по локоть.       Невольно Патрик обратил внимание, что руки ее были перевязаны от запястий до самых плеч, и живот, судя по всему, тоже перетягивала тугая повязка. Одежды на Роберте не было, но в теперешней ситуации нагота — последнее, что могло бы заинтересовать его.       Медленно Патрик провел ладонью по щеке Пожирательницы, одновременно с этим вновь приоткрывая ее рот. В то же время он старался не приглядываться к собственным искалеченным пальцам — искривленным, отечным и очень бледным.       — Скоро тебе обязательно станет лучше, Бобби. Это поможет. Я точно знаю. Я верю.       Патрик прикрыл глаза и вновь принялся вспоминать. Но уже не только Джошуа. Он думал об Алом Короле и тех чувствах, которые испытал, оказавшись у самой кромки тени Темной Башни. Думал о своей матери и той боли, которую вызвала ее смерть. О братьях Андерсонах и горьком разочаровании из-за их предательства. А еще о своих чувствах к Пожирательнице Миров, и о том леденящем душу ужасе, который он испытал, когда понял, что она вот-вот погибнет.       Патрик открыл глаза, хрипло дыша и легонько вздрагивая от переполнявших его эмоций. А затем поднес собственное запястье ко рту Роберты, чувствуя, как ее клыки касаются нежной кожи.       Лишь одно люди во все времена считали мощным источником силы, основой магии, основой самой жизни.       Кровь.       Горячая, питательная, переполненная силой, эмоциями и тем самым сиянием, дарованным Патрику с рождения.       Стиснув зубы, он надавил сильнее, ощущая, как клыки пропарывают кожу, как запястье мгновенно откликается неприятной, режущей болью, горячей пульсацией и наливается тяжестью.       Первые несколько секунд ничего не происходило, но затем горло Роберты дернулось, когда она все же проглотила кровь Патрика, а в следующий миг ее тело содрогнулось. Она судорожно втянула в себя воздух, а потом резко распахнула уцелевший глаз. Роберта смотрела на Патрика и в то же время сквозь него, в ее янтарном взгляде не было ни капли узнавания или каких-либо эмоций.       Только голод.       В эту секунду у Патрика был еще крошечный шанс вырваться, отшатнуться от Оно, разорвать контакт. Но вместо этого он лишь еще сильнее прижал запястье к клыкам.       Руки Роберты взметнулись вверх. Правая только слегка приподнялась и тут же безжизненной плетью упала обратно, тогда как левая с такой силой вцепилась в кисть Патрика, что несколько костей мгновенно сломались. И в тот же миг клыки не просто впились — вгрызлись в запястье, прорезая плоть, разрывая мышцы и сосуды, едва ли не перекусывая руку.       Боль налетела огромной слепящей волной, сметая все на своем пути, выжигая подчистую чувства и сам разум, заставив Патрика выгнуться и пронзительно, отчаянно закричать. А потом его тело стремительно начало терять чувствительность. Мир вокруг принялся рассыпаться на куски, быстро и неотвратимо.       Патрик понял, что умирает. На этот раз шансов у него не было. С трудом он склонил голову, глядя как Роберта с утробным урчанием жадно глотает его кровь. И нашел в себе силы улыбнуться.       Глаз ее все так же горел неистовым янтарным пламенем, которое, казалось, разгоралось все ярче. Вскоре вокруг осталась лишь тьма и это невозможное сияние, не спешившее исчезать, а наоборот, ширившееся и поглощающее все окружающее.       Патрик больше не ощущал собственного тела и невыносимой сковывающей боли. Ему казалось, что он летел, стремительно и неумолимо, прямо в этот жуткий и удивительней свет, и вскоре вокруг не осталось ничего, кроме него.       А еще Патрику показалась, что за секунду до того, как окружающий мир рассыпался на куски, и сам он устремился к свету, во взгляде Роберты промелькнула слабая тень узнавания.