Нарисуй мне шарик

      Когда-то Патрик думал, что хуже тьмы, холода и пустоты ничего быть не может.       Но он ошибался.       Яркий, пульсирующий свет окружал со всех сторон и не было от него нигде спасения. Холодный, чуждый, не поддающийся понимаю и осмыслению.       Мертвый.       Патрик неистово желал зажмуриться, закрыть глаза руками, вырвать эти самые глаза — только бы не видеть этого невозможного сияния. Но от него не было спасения, он проникал всюду, выжигая сам разум, и не существовало способных помешать ему преград.       Слишком тихо, слишком ярко, слишком холодно.       Слишком, слишком, слишком…       Словно со стороны Патрик увидел собственное тело. Свет пронизывал его насквозь, делая прозрачным. Невыразимый ужас сковал его, когда он понял, что это не отвратительная иллюзия, и его плоть на самом деле теряет материальность. Распадается, сливаясь с этим невозможным сиянием. Сквозь кожу он хорошо видел сосуды, кости и даже различил металлические штыри в правой руке, которые внезапно словно бы выпали из руки, бесследно растворяясь.       Патрик отчаянно закричал, изо всех сил пытаясь бороться, пытаясь вырваться, пытаясь умереть… Сделать хоть что-нибудь, дабы эта пытка прекратилась. Нет, боли он не чувствовал, физической боли по крайней мере. Но разум его бился в агонии, не в силах принять, осознать и смириться с тем, что осознает.       Патрик не дышал, не чувствовал запахов, не слышал звуков, не ощущал биения собственного сердца. Он был мертв. И в то же время не был. Он сходил с ума, но так и не проваливался в окончательное безумие, дарующее облегчение, словно навечно оказался заперт в разгаре этого мучительного процесса.       Внезапно что-то изменилось.       Тепло окутало Патрика подобно кокону, мягко и бережно, даря нежданное облегчение. Свет больше не слепил и не выжигал разум, теперь он просто пульсировал вокруг и уже не казался таким уж жутким и чуждым.       И в этой мягкой пульсации Патрик почувствовал нечто знакомое. Словно он уже видел и ощущал что-то подобное раньше.       Ну конечно же ощущал.       Патрик закрыл глаза, и на сей раз у него получилось отсечь от себя большую часть окружающего его сияния. Не просто зажмуриться, но и оградить собственный разум от разрушающего его света.       Точнее, ему было позволено это сделать.       Он снова ощущал себя самим собой и более не проваливался в бездну безумия.       [Нравится мой дом?] — голос, рокочущий подобно прибою и лишенный каких-либо эмоций, исходил одновременно отовсюду. — [Взгляни. Не страшись, малыш Патрик, теперь можно.]       Медленно Патрик открыл глаза. Он уже ожидал повторения недавнего кошмара, но ничего подобного не произошло. Более того, увиденное потрясло его до глубины души и вызвало восторженный трепет.       Свет больше не был однородным. Теперь Патрик видел сполохи, яркие и тусклые, ветвистые, словно молнии, и прямые, как луч прожектора. Быстрые вспышки и медленно плывущие сияющие шары.       Времени не существовало. Не было тогда, не будет потом. Лишь одно вечное и нескончаемое сейчас.       Свет был осязаем, и переливался всеми цветами, какие только можно вообразить. Патрик подозревал, что были тут еще и цвета, какие вообразить просто нельзя, но его разум уже не мог их воспринять.       Зрелище, открывшееся Патрику, было величественным, жутким в своей непостижимой сути и в то же время невыразимо прекрасным. Он больше не боялся. О нет, теперь ему хотелось кричать от восторга, петь, рисовать, танцевать — и делать все это одновременно, настолько переполняющие его чувства были огромными и мощными.       [Тут так красиво! Ты видишь свой дом именно так?] — говорить не получалось и все, на что хватило сил — лишь относительно четко сформулировать мысль.       [О нет, это лишь малая часть того, что я вижу, малыш Патрик. Твой разум не способен воспринять большего и сохранить целостность. Он уже теряет ее, даже сейчас.]       [Мне все равно, тут так прекрасно! Я хочу остаться тут навсегда!]       [Как быстро ты забыл собственную агонию,] — в голосе явственно проскользнула усмешка. — [Не стоит тебе оставаться тут долго. Пора уходить.]       [Но я не хочу!]       [Закрой глаза.]       Это была не просьба — приказ. Столько властности было в этих словах, что Патрик попросту не помыслил ослушаться.       Как только он перестал видеть прекрасные огни, восторг начал стихать. Вернулись воспоминания о недавно пережитом ужасе. И Патрик понял, что вовсе не хочет оставаться тут. По крайней мере в одиночестве.       [Так-то лучше. Когда придет время ты станешь частью этого места. Частью меня. И тебе уже не будет страшно, я позабочусь об этом. Но это время еще не пришло, малыш Патрик. Ты еще не исполнил свое предназначение.]       [Но ведь я… уже мертв?]       Смех хлынул со всех сторон, гулкий, как колокольный звон.       [В запределье вне всяких пределов нет смерти. И нет жизни. Только Вечность. Ужасная для большинства. Прекрасная для единиц. Моя Вечность. Поторопись, если хочешь вернуться прежним.]       [А если я задержусь? Сойду с ума?]       [Не совсем так. Ты сияешь, и потому не растворишься, а изменишься. Совершишь Переход. Перестанешь быть человеком. Тебе это не понравится, очень сильно не понравится. И потом, вполне вероятно, ты действительно сойдешь с ума.]       Патрик ощутил, как ужас вновь сковывает его нутро. Ему совершенно не хотелось переставать быть человеком и начать терять из-за этого разум. Юноша попытался хотя бы просто пошевелиться, но не ощутил никакого результата.       [Тогда как мне выбраться? Как? Я не знаю! У меня не получается!] — паника мгновенно охватила сознание тугими кольцами.       [Ты делаешь. Не делай — думай. Ты здесь и не здесь одновременно, как и я,] — Патрик различил веселье, наполнившее голос. — [Разве ты еще не понял? Там все зависит от тела, а тут — лишь от разума. Лети же, малыш Патрик! Лети!]       Патрик замер, паника медленно отпускала его. А когда она прошла окончательно, он сосредоточился на том, что происходит внутри, на собственном сознании, постаравшись отрешиться от всего окружающего.       Вера рождает магию. Верил ли он в то, что здесь и сейчас возможно все, чтобы он ни представил? Да, несомненно. Всей душой.       Патрик ощутил, как движется, влекомый неведомой силой. Будто сухой, подхваченный ветром лист.       [Вот так, хорошо. Продолжай!]       Патрика мотнуло из стороны в сторону. Лист не контролировал ветер, и был от него зависим. И, к тому же, он летел слишком медленно. Но теперь он не испытывал неуверенности. Он уже понял, что надо делать и как, и осознание это окрыляло и наполнило душу восторгом.       [Да, летим! Летим вместе, малыш Патрик!]       Там, на земле, тело всегда будет ограничено физическими законами. Но тут главенствовал дух и для него не было преград кроме собственного небезграничного восприятия. Но все, на что хватало его воображения, было доступно.       Патрик ощутил, как ускоряется, и засмеялся, не сдерживаясь. Мертвые огни подхватили его смех. Он не был одинок здесь, и он знал это. Что не может воплотить он сам, будет воплощено за него.       Все еще смеясь и не открывая глаз Патрик преодолел некую границу и в тот же миг полет превратился в стремительное падение. Но страха он по-прежнему не испытывал, и всеми силами сосредоточился на одном-единственном конкретном образе.       А в следующее мгновение яркая вспышка осветила все вокруг и падение прекратилось. И лишь тогда он открыл глаза. Кругом царил мрак, настолько густой, что было непонятно, движется Патрик, или остается на месте.       Патрик опустил голову и восхищенно ахнул, пусть и знал, что увидит — ведь именно его воображение дало силе форму и образ. Огромная птица парила в извечной черноте, раскинув в стороны величественные крылья. Она состояла целиком из насыщенного оранжевого света, и лишь глаза ее сияли серебром, подобно звездам.       Патрик, подхваченный этим прекрасным Фениксом, казался маленьким и почти незаметным на его спине.       Довольный смех, больше похожий на клекот, раздался в сознании юноши.       [Великолепно! Смотри же, малыш Патрик, смотри, что такое настоящая свобода!]       А затем Феникс взмахнул крыльями — и мрак сдвинулся. Патрик не видел этого глазами, но ощутил всем нутром. Скорость нарастала, и, если бы тут существовал ветер, он наверняка уже оглушающе выл, вытесняя все звуки и мешая дышать.       Что-то замаячило впереди, какая-то огромная форма, нечто гигантское, трудно поддающееся описанию. А в следующий миг, когда они приблизились достаточно, он понял, что это такое.       Панцирь.       Огромный, покрытый разноцветными плитами панцирь Черепахи, который был древнее, чем сама Вселенная. Но теперь это великое существо было практически мертво, а панцирь его пустовал, покинутый и потускневший.       Феникс издал протяжный скорбный клекот и резко взмыл вверх. Лишь сейчас Патрик в полной мере осознал, какой маленькой тенью себя прежнего был теперь тот, кто взял себе имя Дорранс Марстеллар. Душа его наполнилась горечью и одновременно гордостью. Ведь как много сил требуется, чтобы продолжать существовать после потери столь многого.       [Смотри, малыш Патрик, и смотри внимательно. Вот откуда берет свое начало Луч.]       Патрик присмотрелся, и прямо по центру панциря увидел некое строение, кажущееся почти спичечным коробком с такой высоты. Явно рукотворное, оно больше чем наполовину вросло в плиты панциря и частично рухнуло.       [Но ведь если тут была какая-то установка, она уже не работает!]       [Когда-то Древние покорили почти все миры. И своей технологией практически убили веру в магию, а значит саму магию. А без нее Лучи начали гаснуть. Тогда Древние создали искусственные Лучи, именно их и оберегали Хранители. Но сейчас магия снова жива, Лучи, те, что еще остались, сияют ярко, и больше нет нужды во всех этих установках и киборгах. Их было двенадцать, этих Хранителей, но лишь несколько из них, подобно Матурину, решили защищать еще и настоящие. Взгляни же!]       Феникс взлетел еще выше и устремился вперед, и Патрик увидел, что мрак не был пустым. Он оказался полон жизни и миров, галактики и звездные системы были разбросаны по нему, и все это соединяла воедино невидимая, но так явно ощущаемая нить силы, дарующая всему сущему целостность. А еще дальше, глубже, там, куда не мог достать ни взор, ни чувства, находилась ось, которую пересекала эта нить. Центр всего мироздания, то, что удерживало миры и не давало им столкнуться друг с другом, навсегда исчезнув.       Темная Башня.       От всего открывшегося захватывало дух. Не было ни мыслей ни даже эмоций. Патрик оказался настолько потрясен и заворожен, что мог лишь внимать, воспринимая все, как непреложную и неоспоримую истину.       Феникс сложил крылья и спикировал вниз, так резко, что Патрик вскрикнул от неожиданности. Теперь мрак несся мимо с ужасающей скоростью. Позади оставались скопления галактик, звезды вспыхивали и гасли тут и там. Их становилось все больше и больше, а затем одно из звездных скоплений начало увеличиваться в размерах, приближаясь. Патрик невольно ахнул, ведь подобное он раньше видел только в фантастических фильмах. Звездные системы сменяли друг друга, пока, наконец, одна из них не оказалась прямо по курсу.       Солнечная система.       Смех снова пронзил сознание юноши.       [А вот так я очутилась на вашей планете. Мир с огромным потенциалом. Поначалу ничего примечательного там не было. Инстинкты, главенствующие над разумом. Много мяса, но мало страха. А вот потом появились вы, люди, и все стало куда интереснее.]       Планета, такая знакомая по множеству картинок, все больше увеличивалась в размерах. Патрик уже даже мог различить знакомые очертания континентов.       [Теперь тебе точно пора, малыш Патрик. Возвращайся и более никогда не забывай кто я и что я.]       Неожиданно Феникс затормозил, так резко, что Патрик не удержался и слетел с его спины, устремляясь прямо к Земле. Падение было стремительным и совершенно неконтролируемым. В ужасе он зажмурился и закричал.       Он все падал и падал, и когда кричать уже не осталось сил, Патрик только лишь сжался, ожидая неминуемого удара, на котором все и завершится.       Но удара так и не произошло. В какой-то момент — точно Патрик его так и не отследил — падение прекратилось, и теперь он словно бы парил в невесомости. Постепенно он начал ощущать свое тело все отчетливее и отчетливее, и осознал, что уже не парит.       Он лежал на чем-то относительно мягком, слыша, как бешено колотится собственное сердце где-то в районе горла. Ему потребовалось несколько минут, чтобы осознать — он жив. Его сердце билось. Кислород поступал в легкие. Прохладный воздух небольшим сквозняком обдувал кожу лица и груди — по какой-то причине юноша оказался раздет по пояс. Где-то на отдалении слышались звуки льющейся воды.       Патрик чувствовал себя так, словно бы вынырнул из яркого и поразительно реалистичного сна, когда еще долго после пробуждения сложно понять где же на самом деле явь. Самые жуткие, нереальные и болезненные воспоминания уже начали блекнуть в памяти, исчезая. Тем не менее он был точно уверен — все, что он видел и слышал, на самом деле сном не являлось. Он знал, что забудет многое, и для его разума это только пойдет на пользу. Но самое главное он навсегда сохранит в памяти: Башня, Луч, панцирь Черепахи и Оно — живое воплощение Мертвых огней.       Патрик попытался пошевелиться, но тут же понял, что у него ничего не выходит. Все тело налилось неприятной тяжестью и не получалось даже открыть глаза. Голова мгновенно закружилась, стоило лишь чуть-чуть повернуть ее в сторону, и шум в ушах усилился настолько, что перекрыл даже звуки льющейся воды.       Или это просто кто-то закрыл кран?       В горле пересохло и нестерпимо хотелось пить. И в то же время Патрика слегка затошнило. Впрочем, пока он лежал неподвижно, головокружение, а следом за ним и тошнота начали постепенно стихать.       И тут же он отметил еще одну странность — несмотря на все неприятные ощущения боли не было. Он так привык к ней за эти недели, что полное ее отсутствие показалось чем-то удивительным и крайне непривычным. Более того, он совершенно не ощущал своих рук, как будто их не существовало.       Но не успел Патрик испугаться и тем более запаниковать, как ощутил нечто твердое и холодное, прижимающееся к его губам и размыкающее их. А потом поток прохладной жидкости полился в глотку, и стало понятно, что этим нечто был край стакана с водой.       Впрочем, более Патрик уже ни о чем не думал, жадно глотая воду и стараясь не захлебнуться при этом. В голове окончательно прояснилось и шум в ушах начал стихать. Одного стакана оказалось мало, впрочем, пересиливать слабость и просить еще ему не пришлось. Тот, кто поил его, похоже и так все прекрасно знал.       Патрик не услышал шагов, но зато различил звяканье стекла и плеск, когда воду переливали из графина. В тот момент, когда стакан снова прижали к его губам, он как можно отчетливее подумал:       [Пожалуйста, чуть медленнее. Я захлебываюсь.]       И к его пожеланию прислушались. По крайней мере вода теперь лилась в горло не настолько быстро.       Выпив все до последней капли, Патрик собрался с силами и все же открыл глаза. И тут же зажмурился, так как свет больно резанул по ним. Выждав пару мгновений, уже намного осторожнее он повторил попытку и на сей раз вышло гораздо лучше.       Теперь Патрик мог различить светлый потолок и часть стены с простенькими однотонными обоями. Сомнений больше не осталось — он находился все в той же спальне для гостей в доме Дорранса Марстеллара. И лишь одно ускользало от понимания — почему он все еще жив?       Медленно, очень медленно Патрик попытался поднять руки. И, к своему удивлению, у него это не сразу, но получилось. Они едва ощущались, тяжелые и онемевшие, но, пусть и с трудом, слушались отданных разумом приказов.       В первый момент, только взглянув на них, Патрик подумал, что все же еще проснулся не до конца. Не было ни жуткой раны на левом запястье, ни гипса на правом. Вместо этого обе руки от кончиков пальцев до самых локтей оказались обтянуты белой плотной тканью, словно перчатками. А в следующий миг он осознал, что никакая это не ткань.       Паутина.       На левом запястье она была пропитана чем-то бурым и лишь сейчас Патрик ощутил в этом месте легкую пульсацию и жар. Медленно он повернул руки сначала в одну сторону, затем в другую. Паутина не выглядела липкой, но внешний вид мог оказаться обманчивым. И все же он решился попробовать согнуть и разогнуть пальцы. И тихо, потрясенно ахнул, когда у него это с легкостью получилось. На обеих руках.       — Расслабься, мелюзга, она уже давным-давно высохла. Главное, не пытайся ее снять — сдерешь вместе с кожей.       Голос, непривычно тихий, но такой до боли знакомый, раздался совсем рядом. От неожиданности Патрик вздрогнул и так резко повернул голову, что на миг зрение помутилось, и с новой силой вернулось головокружение. Ему пришлось зажмуриться и сосчитать до десяти, прежде, чем стало чуть легче, и он смог все же посмотреть на говорившую.       Роберта с легким любопытством смотрела на Патрика единственным глазом, чуть склонив голову. Вместо левого зияла пустая глазница с грубыми следами застарелых ожогов над и под ней. Она вновь была в своем излюбленном серебряном платье и, судя по всему, избавилась от большей части бинтов. Патрик различил глубокие раны с рваными краями на открытых частях ее плеч и руках.       Волосы Роберты влажными прядями облепили голову и шею, на которой уже не было серебряной ограничивающей ленты, а на щеках, над верхней губой и на ключицах поблескивали капли воды.       Роберта по-прежнему была очень бледной и явно истощенной, но все же тот нездоровый сероватый оттенок кожи пропал. И она больше уже не походила на живой скелет, что невольно заставило Патрика улыбнуться.       — Отлично выглядишь, Бобби.       — Не лучше, чем ты, — Пожирательница усмехнулась, а затем с видимым удовольствием слизнула скопившуюся над верхней губой влагу. — Знаешь, из всех живых существ, ты второй, кто решился добровольно сунуть руку мне в пасть. В отличие от первого тебе повезло. Да и мне тоже.       — Зато теперь ты поправишься, ведь так? — на последних словах голос Патрика невольно дрогнул, а в глазах вспыхнула отчаянная мольба. — Если нужно, я могу дать тебе еще своей крови.       — Куда уж я денусь после такого. И не стоит тебе пока играть в донора. Я и так почти полностью осушила тебя, — внезапно Роберта оскалилась, обнажая клыки, в голосе ее прорезалась злость. — Видимо малыш Патрик никогда не перестанет порываться жертвовать собой ради окружающих. Так глупо и по-человечески.       Патрик улыбнулся вновь, открыто и искренне, глядя на нее без капли упрека.       — Просто я и есть человек. Твой глупый человек.       Он прекрасно понял, чем вызвана такая ее реакция. Роберта едва не убила его, еще немного — и всех ее сил не хватило бы, чтобы вернуть юношу обратно. И это напугало ее. А осознание, что впервые в своей очень долгой жизни она боится за кого-то, кроме себя — разозлило.       Патрик постарался отрешиться от всех этих мыслей. Если он продолжит развивать такие темы, то лишь сильнее взбесит Пожирательницу. А снова ссориться с ней он совершенно не желал.       Горло внезапно перехватило спазмом, и Патрик умолк. Он и не ждал от Оно никакой благодарности за спасение, и был счастлив лишь от одного осознания — теперь с Пожирательницей Миров точно все будет хорошо.       Теперь Дерри будет жить.       И в то же время Патрик все острее ощущал, как же сильно он провинился перед Оно. Не пожелал выслушать и понять, когда была такая возможность, не захотел даже просто подсказать верный путь. Ему было тяжело из-за собственных эмоций, но он хотя бы знал, что чувствует и почему.       А Пожирательница очутилась в совершенно непривычной для себя ситуации, и некому было помочь ей. Непонимание вызывало смятение. Оно в свою очередь порождало ярость. А та влекла за собой импульсивные и необдуманные поступки, которые лишь ухудшали ситуацию в целом, замыкая этот порочный круг. Так стоит ли удивляться, что в итоге все обернулось именно так?       Оно пыталось вновь наладить отношения с Патриком, но не знало, как правильно себя повести. А Патрик знал, но не пожелал попытаться что-то сделать. А потому во всем случившемся лишь его вина, и ничья больше.       Он зажмурился, не в силах выдерживать пронзительный, проникающий в самую душу взгляд Роберты.       Она спасла его. После всего, что он натворил, все равно спасла, не дала погибнуть и, судя по всему, что-то сделала с его руками, как минимум вернув им подвижность. Разве стоил он, такой маленький, жалкий и ничтожный, всего этого? Как мог он, столь сильно провинившийся, заслужить, чтобы такое великое существо потратило на него хотя бы каплю своих сил?       Эмоции затопили Патрика подобно могучему бурному потоку, настолько острые и болезненные, что он сдавленно застонал, отвернув голову и задрожав. Он не достоин всего этого. Ни хорошего отношения, ни помощи, ни участия. Оно должно ненавидеть его, презирать, и теперь, когда он принес пользу и сыграл свою роль, просто обязано уйти и оставить его в одиночестве.       Патрик сильно вздрогнул, когда внезапно ощутил, как Роберта мягко коснулась его волос, а потом и вовсе зарылась в них горячими пальцами. Это неожиданно ласковое прикосновение странным образом заставило начавшие захлестывать его эмоции начать постепенно утихать.       — Это мне решать, что и кому я должна и обязана, мелюзга, — Патрик потрясенно распахнул глаза, когда Роберта вдруг наклонилась и прижалась лбом к его виску. Дыхание ее жаром обдавало кожу, а влажные волосы приятно холодили щеку. — Малыш Патрик. Мой глупый малыш Патрик. Маленький, отчаянный и отважный. Один-одинешенек против всего мира. И почему же вы, люди, так любите брать на себя ответственность за все на свете? За себя, за других, за друзей, за врагов, даже за плохую погоду и извержения вулканов. Сами разрушаете себя. Зачем? В этом нет смысла.       — Потому что такие мы есть, Бобби. Иногда понимаем, что можно было поступить совсем по-другому, лишь когда становится слишком поздно, — Патрик судорожно втянул в себя воздух и пошевелил руками, устраивая их удобнее. О том, что с ними теперь стало, думать пока совершенно не хотелось. — Мне так жаль, что я тоже оказался слепцом. Ты вытерпела столько боли только лишь из-за меня. Я…       — Довольно, малыш Патрик, — шепот Роберты заставил еще не произнесенные слова застрять в горле, — когда-то я уже говорила, что мне не нужны от тебя оправдания. И это по-прежнему так. Лучше расскажи мне о твоей собственной боли. Почему вы, люди, готовы на пустом месте создавать себе трудности и преграды, а потом расшибаться о них едва ли не насмерть. Расскажи старушке Бобби, почему ты так долго терпел издевательства над собой, оправдывая их, вместо того, чтобы отторгать. И до сих пор продолжаешь оправдывать.       — Но ведь ты и так все знаешь, — Патрик ощутил, как дрожит и едва может справиться с собственным телом. Он не хотел снова ворошить свою память. И в то же время воспоминания душили его, не позволяя забыть, — тебе не нужно слышать это, чтобы узнать.       — Конечно я все знаю. Но тебе нужно это рассказать. Собрать воедино по крупицам память. И собраться самому воедино. К тому же, я хочу понять, что ты сам ощущал, как одни твои чувства перетекали в другие и почему одно влекло за собой другое. Как ты тогда сказал? Важно лишь то, что чувствуешь здесь и сейчас, а не то, что случится потом. Вспомни тот весенний день, когда твой мир перевернулся. Когда ты ожил лишь для того, чтобы снова погибнуть. Вспомни.       Сейчас, когда Роберта была так близко, Патрик мог ощутить, как больно ей было все это время, как сильно тревожили ее раны и выматывали с каждой секундой все сильнее. Но внешне она ничем не выдавала своего истинного состояния.       Патрик закрыл глаза. Он лежал молча, хрипло, прерывисто дыша, и одна мучительная минута сменяла другую. Он вспоминал с чего все началось. Его первую встречу с Джошуа. Собственные эмоции. Мечты. Надежды. Каждый вдох давался все труднее, грудь словно сдавило железным обручем.       А потом Патрик открыл глаза, но взор его был устремлен вглубь себя, в собственное прошлое. Медленно, с трудом подбирая слова, он заговорил.       Поначалу рассказ давался нелегко, но затем Патрика словно подхватила мощная волна, неумолимо увлекая за собой. Слова теперь лились сами собой, юноша едва не захлебывался ими, и уже не смог бы остановиться при всем желании.       Эмоции переполняли Патрика, такие сильные, яркие и болезненные, как будто все, о чем он говорил, случилось с ним буквально вчера. В какой-то момент глаза резко защипало и зрение затуманилось. Горячие слезы потекли по щекам и, как и слова, их не было абсолютно никакой возможности остановить. Впрочем, юноша и не желал этого.       Боль душила его все эти недели, так и не находя выхода и медленно разрушая. Но теперь внутри словно бы вскрылся огромный нарыв и, по мере того, как его содержимое изливалось наружу, Патрик ощущал все большее облегчение. Ощущения чем-то смутно напоминали те, которые возникли во время первой встречи с Джошуа, но были куда более острыми, яркими и мощными.       Когда и слова, и слезы иссякли, Патрик закрыл глаза и теперь неподвижно лежал, лишь изредка легонько вздрагивая и всхлипывая. Он чувствовал себя обессилившим и вымотанным до предела, но в то же время его душу переполняла некая легкость, будто с нее спали невидимые оковы.       Конечно, все пережитое не отпустит его так просто и легко, и Патрик осознавал это прекрасно. Ему потребуется еще очень много времени, прежде чем получится по крупицам вновь собрать то, что было разрушено. Но его рассудок больше не распадался на части, жуткий процесс остановился, и это Патрик ощущал совершенно четко.       А еще он понял, как сильно хочет жить дальше. Остаться рядом с Пожирательницей, убедиться, что она окончательно поправится. Увидеть, как взрослеет Натали. Обнять Элен и попросить у нее прощения за все переживания, выпавшие на ее долю из-за него. И снова начать рисовать, на сей раз посвятив этому всего себя, без остатка и без оглядок на кого-либо.       Роберта, за все это время не проронившая ни слова и остававшаяся неподвижной, отстранилась от Патрика. Самыми кончиками пальцев она дотронулась до его лица, медленно и невесомо очерчивая еще не до конца исчезнувшие следы побоев. И не нужно было открывать глаза чтобы понять — Оно улыбается.       Патрик знал, чувствовал, что Роберта не испытывает по отношению к нему ни капли жалости. Даже сострадания и того не испытывает, по крайней мере достаточно сильного. Быть может, она заставила юношу выговориться вовсе не из стремления помочь ему, а лишь из желания подпитаться его болью.       Но это было не важно, абсолютно не важно, и Патрик осознал это совершенно отчетливо.       Потому что Пожирательница всегда будет оставаться Пожирательницей, и сама она и ее мотивы будут такими, какие есть сейчас, и никогда не станут иными. Их можно принимать или не принимать, но изменить никак не выйдет.       Патрику на самом деле стало лучше, и он был искренне благодарен Роберте, и только это имело для него значение. А судить существо, никогда не являвшееся человеком, с высоты человеческой морали и нравственности и ожидать при этом чисто человеческих же реакций было бы в высшей степени глупо.       Пожирательница может и непременно будет делать все, что посчитает нужным, и попросту не стоит стараться предугадать ее поступки и тем более пытаться влиять на нее. Даже если действия ее окажутся болезненны для Патрика, то лишь потому, что Оно просто не может иначе. Вот только этот факт больше уже не вызывал ни капли внутреннего протеста.       Патрик с самого рождения был связан с городом, как и любой его житель. Он был частью Дерри. И целиком и полностью принадлежал Пожирательнице Миров, но не как раб или инструмент, а как живому телу принадлежала любая его часть.       И на сей раз это казалось правильным и естественным. Разве же это плохо — быть частью чего-то столь великого и непостижимого?       И это осознание, это принятие неожиданно наполнило душу Патрика теплом и покоем.       — Понял наконец?       — Да. Теперь понял.       Патрик светло и радостно улыбнулся, открыв глаза и не сводя взгляда с лица Роберты. Больше не требовалось никаких слов, он и без них всей душой ощутил простую истину — Дерри простил его и принял свое заблудившееся дитя обратно.       — Вот и славно. А теперь, мелюзга, тебе надо поесть, иначе очень быстро отключишься снова. И сил опять приводить тебя в чувство у меня уже нет, — Роберта просунула левую руку под плечи Патрика и мягко, но непреклонно потянула вверх, вынуждая того сесть, и одновременно усаживаясь рядом с ним.       Патрик охнул, так как голова вновь закружилась, и его самого ощутимо повело в сторону. Больше инстинктивно, чем осознанно, он отшатнулся от Роберты, боясь невольно навалиться на нее и тем самым причинить боль, и оперся рукам о кровать.       Постепенно головокружение начало стихать и взгляд Патрика остановился на перетянутых паутиной кистях. Еще вчера из-за подобных действий его руки прошило бы такой силы болью, что ему потребовалось бы не меньше часа, чтобы прийти в себя. Да что там — еще вчера он попросту бы не смог вот так запросто опереться на переломанные ладони.       — Бобби… Что ты сделала с моими руками? Как? Разве это возможно?       Роберта звонко расхохоталась в ответ.       — Нет, ты серьезно, малыш Патрик? То есть ты поверил, что твоя кровь может помочь мне очнуться, поверил в Мертвые огни, в Черепаху и в Темную Башню. Ты видел физическое воплощение самого Луча. Ты сам умеешь влиять на реальность через свои картины. Но в существовании такой простой способности — заставлять человеческую плоть исцеляться — сомневаешься?       И Оно расхохоталось вновь.       Патрик невольно заулыбался, а потом и сам сдавленно хихикнул, до того смех Роберты оказался заразительным. Действительно, он задал на редкость глупый вопрос. Отсмеявшись, он медленно распрямился и с удивлением обнаружил, что может довольно ровно сидеть без опоры. И вновь он взглянул на собственные руки. Согнул и разогнул пальцы, все еще с трудом веря, что вновь может это делать.       — Через пару дней паутина рассосется сама по себе, — голос Роберты звучал ровно, но Патрик все же отчетливо уловил в нем нотки усталости, — тогда же восстановятся чувствительность и мелкая моторика. Правда поначалу руки будут сильно затекать. Остальные твои травмы, скорее всего, тоже пройдут за это время. Уже завтра сможешь снять эту гипсовую гадость со своего лица. На тебе теперь вообще все будет заживать довольно быстро. У меня не было времени для расчетов и похоже я… слегка перестаралась.       — Тебе не стоило тратить на меня силы. Их и так немного…       Роберта недовольно зашипела, прерывая возражения Патрика.       — Сколько бы их ни было, куда тратить свои силы и в каком количестве я решу сама.       — Да, конечно, Бобби, — Патрик взглянул на Роберту слегка виновато и в то же время с теплотой, — спасибо тебе. Ты столько всего для меня сделала.       — Можно подумать ты сделал меньше, — Роберта быстро отвернулась, но Патрик успел заметить, как на ее лице промелькнула болезненная гримаса. Тем не менее голос ее оставался ровным, — давай-ка будем откровенны. Без меня ты бы давно погиб. Скорее всего, еще в детстве. Без тебя я бы тут сейчас не сидела. Полагаю, еще крепче связать нас ка просто-напросто не могла. Думаю, бессмысленно продолжать играть в эту человеческую игру под названием: «кто кому больше обязан». А потому отправляйся на кухню, пока ты еще в состоянии туда дойти. Старый дурак, после того, как перестал причитать из-за якобы устроенного мной бардака во всем доме, оставил там для тебя еду и одежду. Я буду ждать тебя в гостиной.       Патрик недоуменно уставился на Роберту, не понимая, отчего та просто не дождется его здесь, и тут же с тревогой заметил свежую кровь, выступившую из ран на руках, и пропитанное ей же в районе живота платье.       — Бобби, давай лучше я вернусь сюда. Тебе нужен отдых, — Патрик обратил внимание, что правая рука Роберты висит безжизненно вдоль тела, как плеть, а пальцы левой мелко дрожат. — И, возможно, стоит перевязать раны…       — Отдых мне не поможет, мелюзга, — Роберта перебила Патрика, и в голосе ее явственно прорезалось раздражение. — Пока эти отвратительные цепи остаются в моем теле, силы будут только убывать. Завтра утром, когда старый пердун решит, что мы достаточно побыли наедине, и соизволит вернуться, вы вместе извлечете их, и тогда я на самом деле отдохну.       Роберта резко развернулась и оскалилась, уставившись на Патрика. Серебро ее взора мгновенно переплавилось в янтарь.       — И если еще раз напомнишь мне о бинтах — они потребуются тебе самому! В этих бесполезных тряпках нет ничего хорошего. Они никак мне не помогают, а лишь раздражают. Так по-человечески… Но этот тупица словно не понимает! Вот увидишь, завтра он не успокоится, пока снова не напялит на меня эти унизительные обмотки. Надеюсь тебе хватит ума не влезать в наши споры, — Роберта еще несколько мгновений сверлила Патрика яростным взглядом, а потом отвернулась, устало выдохнув и зажмурившись. — И эта комната мне уже осточертела до тошноты. И боль, и слабость, и эта проклятая не проходящая жажда. Отвратительно. Но в гостиной хотя бы удобный диван. Уже что-то. Там мы и продолжим наш разговор. Я попросту не представляю, в каком буду состоянии, после того, как освобожусь от цепей. Знаю только, что это дастся мне нелегко. Без понятия, как долго мне придется приходить в себя после. Потому, если ты желаешь узнать обо мне еще что-либо — а ты желаешь, я точно знаю — нужно сделать это не откладывая.       — Но я не хочу выматывать тебя еще больше, — Патрик с трудом подавил острое желание взять пальцы Роберты в свои ладони и попытаться унять ее дрожь. Вместо этого он с усилием отвел взгляд от нее и посмотрел в окно. И поразился, что уже начало смеркаться, тогда как пришел он в дом старины Дора ранним утром. — И, к тому же, мне надо вернуться. Меня будут ждать.       — Не будут, — Роберта усмехнулась, судя по тону все же сумев успокоиться, — твоя маленькая подружка сочинила отличную историю. Малыш Патрик встретил в больнице старину Дорранса, который предложил ему зайти на чашку чая. Вы разговорились, а потом ты так вымотался, что заснул прямо на кресле в гостиной. И Дор позвонил крохе Натали и просил передать ее маме, чтобы она не тревожила малыша Патрика до утра и тот мог отдохнуть. Знаешь, эта девочка нравится мне все больше и больше. Хорошо, что я не убила ее тогда.       — Да, это на самом деле хорошо, — Патрик едва заметно улыбнулся, а затем осторожно поднялся на ноги.       Роберта больше не порывалась помогать ему, но это и не потребовалось. Как ни странно, встать оказалось проще, чем сесть. Патрика слегка шатало, но он полагал, что, используя стены в качестве опоры, получится без труда добраться до кухни.       Патрик несколько неловко повернулся и теперь смотрел на Роберту сверху вниз, одновременно всеми силами стремясь загнать поглубже внутрь так раздражающие ее эмоции. Сейчас для них точно не время.       — Раз мне не переубедить тебя, может быть, я что-нибудь могу для тебя сделать, Бобби?       Роберта подняла голову и слабо улыбнулась, а затем с явным усилием встала на ноги, протянув руку и легонько коснувшись щеки Патрика.       — Обо мне никто никогда не заботился. Не становись первым. Мне начинает нравиться и это неправильно. Заботятся только о слабых. Мне хочется быть слабой? Унизительно. Я достаточно сильна, чтобы сама взять то, что мне требуется. Даже сейчас.       — Тогда приказывай, а я исполню. Я не буду оскорблять тебя непрошеной заботой, но сделаю все, что в моих силах, стоит тебе только пожелать.       Патрик глядел открыто и только жалел, что не сможет сейчас ничего почувствовать, если все же коснется Роберты в ответ. Более того, любое прикосновение может оказаться болезненным для нее, а вредить, пусть и невольно, он совершенно не хотел.       — Я уже много раз говорила, мне нравится ход твоих мыслей, мелюзга.       Роберта убрала руку и направилась к выходу, слегка пошатываясь. Уже у самой двери она замерла, повернув голову и пристально глядя на Патрика.       — Тогда делай, как я говорю, малыш Патрик. Поешь. Приведи себя в порядок. Наберись сил. И не смей относиться ко мне, как к хрустальной статуэтке. Поверь, я крепче, чем кажусь. И болью меня уже не напугать, — Роберта отвернулась и произнесла намного тише. — Когда-то было совершенно иначе. Для тебя все началось с нашей первой встречи. Я расскажу, с чего все началось для меня. Расскажу о бумажном кораблике, плывущем по переполненной ливневой канаве. О маленьком мальчике в желтом дождевике по имени Джорджи. О семерых детях, слабых и отвергнутых, которым удалось стать невероятно сильными на некоторое время. И о том, к чему привела меня излишняя самоуверенность. Когда-то ты очень сильно хотел все это узнать, и теперь, полагаю, время пришло. Если, конечно, тебе хватит сил дослушать и не уснуть. Поверь, это будет долгая история, которая затянется до самого утра.       Патрик ничего не ответил, понимая, что сейчас это ни к чему — лишь кивнул и пошел следом за покинувшей комнату Робертой. Он точно знал, что не заснет, какой бы тяжелой ни оказалась эта ночь.       И впервые за долгое время Патрик Дэнвилл ощущал себя по-настоящему счастливым.