Дерри, 2006 год.
Джек Гамильтон с трудом разлепил глаза. Голова трещала и была такой тяжелой, что оторвать ее от подушки получилось только с третьего раза и с огромным трудом. С досадой Джек подумал, что тот дополнительный бокал пива за просмотром футбольного матча вчера вечером явно оказался лишним. Это все Маргарет, его жена, была виновата. Как же иначе? Она могла уговорить его и не пить тот самый проклятый бокал. Могла или нет? Ну конечно он вышел бы из себя, откажи она ему, но кто сказал, что Маргарет не смогла бы заставить его сменить гнев на милость, если бы постаралась как следует? Вот именно, эта дрянь просто не захотела лишний раз нарываться. Джек с трудом поднялся и только усевшись сообразил, что помимо прочего его нос оказался безбожно заложен, а горло препротивнейше саднило. И без того дурное настроение медленно перешло в разряд совсем скверного. Тяжело поднявшись и грузно переваливаясь, Джек направился в ванную. Ему давно пора было сбросить вес, причем довольно приличную его часть, и каждый раз возвращаясь пешком домой и чувствуя, как тяжело и надсадно бьется сердце в груди, он обещал себе завязать со стейками и начать бегать по утрам. Да что там, хотя бы просто ходить побольше. Но каждый раз, приходя домой, решал отложить все эти без сомнения нужные дела до следующего дня. И в том тоже, конечно же, была вина Маргарет. Ну вот как, скажите на милость, появится желание заниматься собой, когда дома его ждет не красавица жена, а просто тупая курица с отвислыми сиськами, которая и поговорить не может толком ни о чем, кроме своих дурацких сериалов. Только еда да выпивка еще дарили хоть какую-то радость в этой жизни. Пока Джек приводил себя в порядок, а также искал в аптечке хотя бы аспирин, объект его недовольства появился на пороге ванной комнаты. — Джек, я только хочу сказать… — Ну чего тебе еще надо, тупица? — Джек даже не обернулся, однако раздражение его медленно, но уверено перерастало в гнев. И тот настоятельно требовал выхода. — Не видишь я занят? Где у нас проклятый аспирин? Кажется, я подцепил гребаный грипп или что-то типа того. Наверняка от одной из твоих вшивых подружек, которых ты сюда водишь, пока я пашу, чтобы мы могли не подохнуть от голода. Маргарет, заметив выражение его лица, отшатнулась, слега побледнев. Джек не часто бил ее, но все же время от времени такое случалось, и тогда она не могла выйти из дому по нескольку дней. У ее мужа была очень тяжелая рука и еще более тяжелый характер. Оправдываться, пытаясь сказать, что подруг домой она отродясь не водила, было бессмысленно. И что, скорее всего, ее супруг подхватил грипп от кого-нибудь из школьников, которых он каждое утро отвозил на занятия и каждый вечер развозил обратно по домам. — Я лишь хотела сказать, что ты не услышал будильник. Я уже собиралась тебя будить, честное слово, но ты встал сам. Тебе надо поторопиться, если ты не хочешь опоздать на работу. И тут же Маргарет подалась назад, отчаянно вжимаясь в стену, так как Джек разъяренным вихрем подлетел к ней. — И ты сказала мне об этом только сейчас, сука? Пощечина опалила щеку и в голове Маргарет тут же зазвенело. А затем кулак Джека со всей силы врезался в ее живот, заставляя забыть обо всем, даже о том, как правильно дышать. Несколько секунд Джек сверху вниз смотрел на свою жену, которая скорчилась на полу и судорожно хватала ртом воздух. Она еще не рыдала, но это несомненно произойдет, как только боль перестанет быть всем ее миром. Маргарет всегда выла, как последняя подзаборная сука, пока он ее лупцевал и, откровенно говоря, Джеку нравились эти звуки. Да только сейчас преподавать уроки вежливости времени не было. Отвесив Маргарет легкий пинок в бок, от которого она принялась скулить, Джек развернулся и начал спешно собираться. Глянув на часы, он выругался, и ускорился, как только возможно. Маргарет ошиблась, он не опаздывал, а уже опоздал. Джек, откровенно говоря, хотел бы отпроситься с работы прямо сейчас — такая мысль пришла ему в голову, пока он находился в ванной, и с каждой минутой казалась все заманчивее. Но это было бы возможным, если бы он так не задержался дома. А теперь у старины Роя Кейли, его начальника, просто не будет времени вызвать хоть кого-то на его замену. И придется Джеку отрабатывать свой утренний рейс. Но вот обратно по домам этих сопляков сегодня точно повезет кто-то другой. Мысли о том, что уже через пару часов он будет снова дома и сможет весь день, а то и несколько, расслабляться перед телевизором в свое удовольствие, несколько успокоили Джека и уняли его гнев. По крайней мере, если Маргарет, чьи рыдания сейчас как раз разносились на весь дом, окажется достаточно умна и будет вести себя тихо, то она не получит от него добавки к утренней порции тумаков. — Закрой за мной дверь, идиотка, и прекращай выть! Джек вышел на улицу, не оглядываясь, и чуть ли не бегом рванул к школе, где дожидался автобус, водителем которого он был. Маргарет, пошатываясь, доковыляла до двери и дрожащей рукой заперла дверь за своим мужем. — Что б ты провалился, Джек Гамильтон! Что б ты сгинул навек, ублюдок! Сказано это было в сердцах и отчаянным шепотом, причем только тогда, когда Джек совершенно точно не мог ее услышать. И конечно же, как расскажет днем позже репортерам вновь горько рыдающая Маргарет, она совсем не хотела, чтоб ее брошенные так неосторожно слова сбылись.***
Дженни Хендриксон поежилась и плотнее закуталась в одеяло. Вставать не хотелось совершенно. От одной мысли, что придется одеваться, а потом брести в школу, где ее явно не ждет ничего хорошего, становилось тошно. Снова Энни и две ее подпевалы, Салли и Моника, начнут ее задирать, отбирать вещи, а еще непременно высмеют ее старую, неопрятную одежду. Учителя, в свою очередь, только и будут, что снисходительно улыбаться, когда Дженни, заикаясь от волнения, будет пытаться ответить у доски. Одним словом, не получалось найти ни единой веской причины, чтобы хотеть покинуть уютную постель. — Джен! Долго ты еще будешь дрыхнуть, лентяйка? А ну поднимайся! Дженни недовольно застонала и закрыла голову одеялом. Как бы она ни хотела, обстоятельства явно были против нее. Впрочем, как и всегда. Грег Хендриксон, ее отец, всегда ратовал за строгое соблюдение правил. По крайней мере в тех вещах, которые касались его дочери. Порой Дженни казалось, что вся ее жизнь только и состоит из сплошных правил и запретов. Нельзя прогуливать школу, нельзя спать допоздна в выходной, нельзя опаздывать к ужину, нельзя смотреть телевизор больше пары часов в день. Нельзя, нельзя, нельзя. Никакого мобильного телефона или, упаси Господь, компьютера, потому что они развращают неокрепший детский ум — ее отец в это свято верил. Никакой новой, особенно модной одежды, ибо его дочь должна расти в строгости и учиться смирению. Никаких прогулок после школы, ведь это время можно посвятить вечерней молитве. Отец вообще очень часто молился, особенно после того, как скоропостижно скончалась от пневмонии его жена, но при этом, как ни странно, церковь Хендриксоны не посещали. Это казалось Дженни странным, но после первой же порки она перестала задавать вопросы на такую тему. Вот это правило получилось усвоить очень хорошо — нужно вести себя тихо и кротко, делать все, как полагается, и тогда папочка не поднимет на тебя руку. Потому что не меньше, чем молиться, Грег любил пороть родную дочь. Это ради твоего блага, Джен. Все только ради твоего блага. Когда ты станешь взрослой и увидишь, как твои сверстницы заживо гниют во грехе блуда и чревоугодия, ты еще скажешь мне спасибо! И если все происходящее в раннем возрасте воспринималось Дженни, как данность, то сейчас, в неполные двенадцать, она все сильнее и сильнее начинала ненавидеть свою жизнь и собственного отца. Во многом благодаря его принципам Дженни — всегда невзрачно одетая, тихая, нелюдимая — превратилась в изгоя среди сверстников. Но при этом глупой или слепой она не была, и прекрасно видела, как сильно жизнь других детей отличается от ее собственной и при этом не выглядит низменной или неправильной. Их баловали, а не только наказывали. Ими гордились, а не бесконечно ругали. Их, быть может, и заставляли ходить в церковь по воскресеньям, но зато не принуждали молиться вместо вечерних прогулок. Смутно, очень смутно Дженни помнила, что когда-то и в их семье все было иначе. Но когда ее мать умерла, самой Дженни было всего четыре года, и то иное время почти полностью стерлось из памяти. — Если ты немедленно не спустишься, я тебя с лестницы спущу, клянусь Господом! Дженни обреченно зажмурилась, а потом принялась выбираться из постели. Как бы она хотела просто пожить, словно самый обычный ребенок, без всех этих правил, запретов и понуканий. И чтобы отец ее не трогал. Чтобы ее отца вообще не было. Вздрогнув от подобной, несомненно крайне греховной мысли, Дженни принялась как можно скорее собираться. Отчасти из-за холода, царившего в комнате — ее отец всегда старался как можно больше сэкономить на отоплении. А отчасти, чтобы перестать думать, как было бы здорово, если ее отца где-нибудь за углом сбил бы грузовик побольше. Чтобы уж наверняка. И если уж совсем начистоту, что, к слову, немного пугало Дженни, эти жуткие мысли не вызывали у нее совершенно никакого внутреннего отторжения. Завтрак прошел относительно мирно. Отец всего лишь отвесил ей затрещину за то, что собиралась долго, и пару раз стукнул ложкой по пальцам, так как ему показалось, что Дженни ест недостаточно аккуратно. Когда с трапезой было покончено, Дженни поспешила собраться и отправиться на улицу. Лучше уж она лишние десять минут подождет школьный автобус, чем останется дома и в очередной раз разозлит отца. Вот только на душе становилось все муторнее и муторнее. Дженни не хотела ехать в школу. И не хотела оставаться дома. Она просто хотела покоя, чтобы никто не трогал ее и не учил жить. Разве же она так многого просит? Мысль сбежать с занятий, как и всегда, пришла в голову совершенно спонтанно. И Дженни ухватилась за нее, можно сказать, вцепилась всеми конечностями. Вряд ли она пропустит что-то важное, если не появится сегодня на уроках. К тому же автобус все никак не приезжал, а холод все больше и больше давал о себе знать. Воровато оглянувшись и убедившись, что отец на следит за ней из окна, Дженни быстро кинулась вдоль дороги, стараясь как можно быстрее скрыться из виду. Пусть ее папочка думает, что автобус приехал и забрал дочь. Пробежав пару домов Дженни перешла на шаг. Она бы и дальше бежала, но побоялась поскользнуться и что-нибудь себе сломать, ведь тогда долгие недели придется проводить в доме один на один с отцом. Несколько предыдущих дней выдались на удивление теплыми для этого времени года, а сегодня, как специально, ударил крепкий мороз. В итоге подтаявший снег образовал на дорогах и тротуаре сплошную ледяную корку, по которой было крайне непросто ходить. Впрочем, Дженни нисколько не расстраивалась необходимости двигаться шагом. Она улыбнулась, ощутив, как волшебная легкость вмиг наполнила ее нутро. О, это прекрасное чувство — понимание, что следующие несколько часов будут принадлежать только лишь ей одной. Звонко и беззаботно рассмеявшись, Дженни свернула по направлению к Пустоши.***
Примерно в то время, когда Дженни пересекала свой двор, на другом конце города Майкл Хэнлон проснулся от странного и крайне неприятного ощущения. Ему показалось, что сердце словно бы сжала колючая ледяная лапа. Предчувствие чего-то жуткого и неотвратимого сковало душу невидимой цепью. Дерри пробуждался. И он требовал жертв.***
В это же самое время буквально в двух кварталах от дома Хендриксонов Мэри Райт проснулась от увесистой затрещины, которую отвесил ей ее муж Генри. Сегодня утром тот проснулся раньше обычного от холода, и увидел, что его пустоголовая жена опять забыла закрыть на ночь окошко. Конечно же ветер распахнул его настежь, и теперь температура в комнате была ненамного выше, чем на улице. Помимо прочего из-за выпитого вчера виски раскалывалась голова. А она могла болеть на порядок слабее, проснись он позже. Все потому, что Мэри не подняла вчера свою жирную задницу и не закрыла это чертово окно. Несколько простых движений — неужели так сложно было их сделать? Нет, конечно же сложно. Его жена всегда была ленивой эгоисткой, сколько Генри себя помнил. Это надо же, не пожелала спать с ним в одной кровати только потому что он, видите ли, вчера перебрал лишку. Противно ей, понимаешь! А теперь еще и заморозить его решила. Не иначе собралась его со свету сжить, мерзавка! Мысли вспыхивали в гудящей голове одна за одной подобно ярким кометам. И чем больше их становилось, тем сильнее чесались кулаки Генри. За наглость и заносчивость следует платить. Видимо его женушка позабыла о том, что должна заботиться о своем муже, что это, на минуточку, первейшая ее обязанность. Следовало преподать ей урок смирения. О да, определенно следовало, да такой, чтобы на всю жизнь запомнила. Поначалу Мэри даже не поняла, что происходит. Боль была слишком резкой и внезапной, и сперва даже показалась частью сна. Лишь когда Генри стащил ее с кровати на пол, Мэри сумела сбросить с себя сонное оцепенение. Она взглянула в лицо своего мужа и в тот же миг от ужаса забыла, как дышать. Потому что в глазах Генри она не увидела разума, лишь всепоглощающую тупую ярость. Он и раньше отличался крутым нравом, но сейчас очень остро Мэри ощутила, что бесполезно умолять о пощаде. Ни одного ее слова не будет услышано. А в следующую секунду и вовсе стало не до раздумий, потому что Генри обрушил на нее град ударов, явно не скупясь на силу. Боль вспыхнула во всем теле, острая и резкая, Мэри даже не могла понять, каким частям ее тела достается больше, чем другим. Не помня себя, она закричала, забилась на полу их общей с Генри спальни, тщетно пытаясь закрыть голову и отползти от мужа. Но удары продолжали немилосердно сыпаться и сыпаться. Захлебывающейся слезами и собственными воплями Мэри не сразу удалось понять, что ее больше никто не избивает. Голова гудела, все тело жутко болело, один глаз напрочь отказывался открываться, а губы стремительно опухали. Хрипя и сипло подвывая Мэри скорчилась в углу, пытаясь хотя бы немного восстановить дыхание, справиться с собственным телом, и дождаться, когда боль хотя бы немного утихнет. А потом она услышала, как Генри что-то весело напевает. Так, словно не он только что избил собственную жену едва ли не до полусмерти. Однако в следующие мгновения Мэри очень хорошо ощутила, насколько человеческое тело может оказаться крепким, и что до той самой пресловутой полусмерти ей еще очень и очень далеко. Потому что она поняла, отчего поет Генри и где он находится. Ее муж был на кухне, и перебирал ножи, вилки и молотки для отбивных. Мэри могла очень ярко представить, как тот берет в руки очередной предмет, взвешивает его, оценивающе осматривает со всех сторон и после откладывает в сторону. И не осталось ни единого сомнения — как только Генри отыщет то, что придется ему по нраву, он непременно вернется, и вот тогда уже примется за дело всерьез. Угасший было ужас всколыхнулся с новой силой, разгорелся пожаром, начисто выжигая все мысли, кроме одной. Бежать. Бежать как можно быстрее и дальше, пока она еще жива. С трудом, преодолевая себя, Мэри встала и, шатаясь и хватаясь за стену, поковыляла прочь из комнаты. Каждый последующий шаг, на удивление, давался ей куда лучше предыдущего, словно бы страх оказался батарейкой, питающей ее силы. Мэри настолько сосредоточилась на своих движениях, что лишь когда морозный воздух ударил в лицо, осознала — она уже во дворе. Кровь шумела в ушах, сердце билось в горле перепуганной птицей и не было ни одной связной мысли в голове. Мэри двинулась по двору, шаг за шагом, чуть пошатываясь без опоры, но все же достаточно уверенно. Она практически не ощущала холода, пусть и была босиком и в одной ночной рубашке, и все ее существо желало только одного — убраться отсюда как можно дальше. — Куда это ты собралась, сука? Я с тобой еще не закончил! Голос Генри донесся из глубин дома, но Мэри почудилось, что ее муж стоит почти за ее спиной. Стоит и замахивается топориком для разделки мяса. Сдавленно замычав, она пошла быстрее. Ночнушка ее развевалась на промозглом ветру, волосы закрывали обзор, а зубы начали отбивать дробь. — А ну стой! Мэри, немедленно вернись в дом! Собравшись с последними силами, Мэри Райт побежала.***
Натали Дипно стояла около своего дома и ожидала школьный автобус. И пусть она оделась по погоде, это совершенно не означало, что ей нравилось битый час торчать под пронизывающим ветром. Нат переминалась с ноги на ногу, нетерпеливо шмыгая носом. Она бы давно добралась до школы пешком, но мама была против таких самостоятельных прогулок. Автобус задерживался. Натали злилась. Она и раньше была довольно несдержанной и могла легко заводиться по пустякам, но в последнее время начала вспыхивать буквально по каждому поводу. Вот сколько можно ждать этот дурацкий автобус? Но когда тот показался, наконец, из-за поворота, Натали пожалела, что он вообще появился. В ужасе она отступила, смертельно побледнев. И только отчаянно замотала головой, не в силах выдавить из себя и слово, когда водитель притормозил и распахнул перед ней переднюю дверцу. — Это что за капризы, малявка, а ну забирайся! Мы и так опаздываем и вечность тебя ждать никто не будет! — в иное время Нат остереглась бы навлекать на себя гнев водителя, но сейчас только отступила еще на шаг. Ей вдруг очень ярко представилось, как этот грузный мужчина сейчас вскочит со своего сиденья и затащит ее внутрь. Схватит за шкирку, встряхнет и усадит на сиденье под смех других детей. Тогда дергаться уже не будет никакого смысла. Станет слишком поздно. — Ну, двигай давай! Водитель, к огромному ужасу Натали, и правда приподнялся со своего места, но отчего-то тут же сел обратно. Нат поняла причину, только когда за ее спиной раздался негромкий, ровный и такой до боли знакомый голос. — Все в прядке, сэр, я провожу сестру до школы. Простите за задержку. Поезжайте. Видимо уверенности и спокойствия как в словах, так и в позе говорившего было достаточно, чтобы водитель успокоился. Двери закрылись и автобус тронулся с места. А Натали развернулась и тут же крепко обняла стоящего прямо за ее спиной Патрика, дрожа, словно в лихорадке. — Что случилось, Нат? — от спокойствия не осталось и следа, и теперь в голосе Патрика явно прорезалась тревога. Он легонько обнял Натали, подлаживая одной рукой по волосам, стремясь успокоить, и одновременно бросил быстрый взгляд за спину. — Идем скорее отсюда. А то сейчас твоя мама выскочит и всыплет нам обоим по первое число. — Он черный, Пат. — Кто черный? — Автобус, — Натали всхлипнула, но все же отстранилась от Патрика, позволив тому вести ее по улице, — он совсем черный. Полностью. И все, кто в нем… Они тоже… тоже… Натали снова всхлипнула и принялась спешно вытирать лицо. Ей хотелось рыдать в голос, вопить, скулить от ужаса. И только нежелание выставить себя перед Патриком слабохарактерной истеричкой остановило ее от подобных действий. — Я понимаю, — Патрик замер, как только дом семейства Дипно скрылся за поворотом, а затем резко развернулся и повел Натали прочь от дороги, ведущей в школу. — Давай, сегодня погуляем вместе? Подальше от людей, там, где спокойно. Хочешь, пойдем в Мемориальный парк? Покидаем снежки в памятник жертвам наводнения. Спорим, я попаду девочке прямо в нос? Натали невольно хихикнула. Страх отступал. Рядом с Патриком все ее страхи и злость всегда отступали. — Ты не сможешь попасть даже в памятную надпись с двух шагов, не говоря уже о чем-то другом. А я залеплю мальчику все лицо за минуту. Вот только мне влетит, когда мама узнает, что я прогуляла школу. Патрик покрепче ухватил Натали за руку и быстрым шагом направился в сторону Мемориального парка. — Не влетит. Занятия сегодня, скорее всего, все равно отменят.***
Джек Гамильтон раздраженно затянулся сигаретой. Конечно, правилами было запрещено курить в автобусе, особенно во время перевозки детей, но на подобные нарушения частенько закрывали глаза. Все же в таком небольшом городке, как Дерри, довольно трудно найти желающих управлять школьным автобусом фактически за сущие копейки. И Джек об этом прекрасно знал. А потому, выбросив в окно окурок, он тут же прикурил новую сигарету. И пусть только хоть один из этих сопляков, съежившихся от холода на сиденьях, хоть что-то посмеет сказать по этому поводу. Прогревать автобус перед тем, как отправляться за детишками также было его обязанностью, но в этот раз Джек не успел этого проделать. Улицы заледенели и автобус то и дело слегка заносило. Из-за этого приходилось ехать очень медленно, что дополнительно раздражало Джека, который, откровенно говоря, мерз ничуть не меньше своих пассажиров. Некоторые из них, к слову, по первости пробовали возмущаться, но парочка окриков и угроза высадить особо надоедливых маленьких ублюдков на мороз к чертовой матери быстро навели в салоне должную тишину. Джек сегодня и правда немного опоздал, но ему повезло, и Рой все же сумел войти в его положение. Пожурил, конечно, но передохнуть пару дней разрешил. Все, что требовалось от Джека — собрать ребятню и отвезти их в школу. А там можно было смело отправляться домой. Джек уже грезил тем, как удобно устроится перед телевизором с хорошим сэндвичем и бутылкой пива и будет смотреть все подряд, что только ни захочет. А потому чем больше времени занимала поездка, тем раздраженней он становился. Из графика они безбожно выбились. Да, опоздание без сомнения можно будет списать на гололед, но это нисколько не радовало Джека. Он хотел отделаться от всего и поскорее. И тут, как назло, как будто всего остального было мало, сопляки начали устраивать сцены. То один из них забыл дома рюкзак. То другой слишком долго собирался, пока его сердобольная мамаша слезно просила Джека чуть-чуть подождать. И первого и вторых Джек с чистой совестью послал нахрен — про себя, естественно, все же за прямые оскорбления его могли попереть с работы несмотря ни на что – и укатил, не дожидаясь маленьких заторможенных нахалов. А теперь, вы только посмотрите, еще одна малявка вовсе чуть не закатила истерику. Ехать ей, видите ли, не хочется. Эти капризы на пустом месте довели Джека до точки кипения, и только появление брата этой соплячки, откровенно говоря, ничуть на нее не похожего на взгляд Джека, уберегло малявку от насильственного затаскивания в автобус. В носу неприятно защекотало, и Джек оглушительно чихнул. И тут же оскалился, уже ожидая услышать смешки в свою сторону. Но, к счастью, ничего подобно не прозвучало. Только робкое: «Будьте здоровы!» — откуда-то с переднего сиденья. Впрочем, терпение Джека истощилось. Он не собирался и дальше терять время, а потому решительно вдавил педаль газа в пол. Автобус начал медленно набирать скорость и одновременно с этим его начало сильнее заносить. Джек постарался не обращать на этот факт особого внимания, все же он прекрасно знал эту дорогу, и полностью контролировал ситуацию. А парочка заносов еще никому не повредила. Закурив очередную сигарету Джек позволил себе еще чуть-чуть прибавить скорость.***
Мэри Райт, совершенно сбитая с толку, перепуганная, бежала по улице не помня себя. Она несколько раз поскальзывалась на заледеневшем тротуаре, трижды не сумела удержать равновесия и все же упала, один раз даже пребольно приложившись лицом к ледяной корке и оставив на ней кровавый отпечаток. И все же она не остановилась. Чем быстрее бежала Мэри, тем отчетливее ей начинало казаться, что Генри преследует ее и уже догоняет. Конечно же он кинулся в погоню, иначе и быть не может, и совсем скоро настигнет ее, стоит Мэри выбиться из сил и остановиться. Мысль кричать и звать на помощь мелькнула и тут же пропала. Во-первых, дыхания попросту не хватит, чтобы бежать и одновременно вопить. А во-вторых, даже если остановиться и закричать — никто не услышит. На улице было на редкость безлюдно, словно все жители Дерри враз озаботились какими-то крайне важными домашними делами. Так и есть, Мэри. Ты можешь полагаться только на себя. Помощи не будет. А потому Мэри не останавливалась. Нет, нельзя было этого делать, никак нельзя. И даже хорошо, что рядом нет никого, кто мог бы обратить внимание на окровавленную, смертельно бледную, растрепанную босую женщину, в одной ночнушке бегущую по городу. Ведь если кто-нибудь остановит ее, то Генри будет тут как тут. И, конечно же, ему поверят куда охотнее, чем ей. Мысль эта не имела под собой никаких оснований, но Мэри поверила в нее, словно это была непреложная истина. Страх постепенно отступал, а боль в избитом теле усилилась. Холод донимал все больше, настолько, что Мэри уже не чувствовала ступней. Но все равно она не остановилась. Словно сами по себе ноги несли Мэри все дальше и дальше от дома. Вот сейчас она повернет за угол, перебежит дорогу, и заскочит в ближайший магазин, непременно. А после уже попросит продавщицу — там обязательно должна стоять за кассой молоденькая, миленькая продавщица и никак иначе — взывать копов. Если она успеет вызвать полицию раньше Генри, то поверят ей, а не ему. Да, Мэри, так все и будет. Беги быстрее, малышка. Мэри свернула за угол и облегченно вскрикнула, увидев святящуюся вывеску супермаркета и медленно разъезжающиеся стеклянные двери. Открыт, он открыт! В дверях показалась молодая девушка — и тут же замерла как вкопанная, уставившись на Мэри. Судя по всему, разум ее отказывался воспринимать то, что видели глаза. Мэри же рассмеялась и прибавила скорости. Спасение! Там, впереди — спасение! Глаза девушки, вышедшей из супермаркета, расширились настолько, что, казалось, вот-вот вылезут из орбит, а рот превратился в правильный круг. Покупки ее посыпались на землю, и девушка принялась махать руками, что-то отчаянно крича. Но Мэри пусть и слышала ее, но не разобрала ни слова. Кровь слишком сильно гудела в ушах для этого. Да и какая разница, что там вопит эта девчонка? Главное, что спасение совсем рядом. Вот оно, только руку протяни. Школьный автобус вырос сбоку так внезапно, что Мэри даже не успела испугаться. Она только увидела краем глаза какую-то желтую громаду, а уши моментально наполнились пронзительным гудением — водитель неистово сигналил ей, явно пытаясь затормозить, но не имея возможности остановить разогнавшийся на заледенелой дороге автобус. А затем Мэри ощутила мягкий, но очень мощный удар и тело ее враз лишилось веса. Оно летело над землей, словно пушинка, оставляя за собой след из множества мелких, блестящих на солнце алых капель, на удивление очень красивых. Время словно замедлилось, и Мэри даже сумела различить дикий ужас на лице водителя и заметить, как он судорожно и явно не совсем понимая, что делает, до упора выкручивает руль, будто это могло бы как-то помочь и исправить уже свершенное. Полет прекратился резко и внезапно, тело ударилось о землю и его тут же пронзили миллионы острых, обжигающих игл. Мэри хотела было закричать, но ощутила, что не в состоянии сделать достаточно глубокий для этого вдох. Все, что она могла — быстро вдыхать воздух мелкими порциями и тут же выпускать из себя вместе с хрипом и каким-то странным бульканьем. Звуки начали отдаляться, а страх, как ни странно, совершенно прошел. Вместо него разум наполнила какая-то серая и вязкая апатия. Половину лица заливало что-то густое и горячее. Единственным зрячим глазом Мэри увидела, как автобус занесло на скользкой дороге, развернув поперек нее, как корпус его накренился, а потом завалился на бок, а сама желтая махина продолжила двигаться по инерции, высекая искры от трения о дорожное покрытие. Скрежещущий бок автобуса приближался к Мэри, становясь все ближе и ближе, до тех пор, пока во всем мире не осталось ничего кроме него. А потом не осталось и самого мира. Отчаянно сигналящий бензовоз, несущийся прямиком на перевернувшийся автобус, и точно так же не имеющий возможности вовремя затормозить, Мэри уже не слышала.***
Дженни Хендриксон прижала ладони ко рту и принялась старательно дышать на них. Настроение ее, поначалу прекрасное, неуклонно ухудшалось. Пойти погулять вместо школы показалось хорошей идеей только поначалу. Теперь же, бродя по Пустоши в полном одиночестве, Дженни чувствовала, что все больше и больше замерзает. Ее одежда была рассчитана на короткий переход к автобусу и от него, а вовсе не на длительную прогулку по морозу. Но вернуться домой сейчас означало навлечь на себя отцовский гнев. Да папочка на ней живого места не оставит, если выяснится, что она снова прогуливает школу! Нет, возвращаться домой раньше положенного срока было бы верхом глупости. Вероятно, следовало отправиться в город и погулять немного там. Можно было бы зайти погреться в какое-нибудь кафе или торговый центр. Правда, увеличивался риск нарваться на доброхотов, которые с радостью расскажут ее отцу, где видели его дочь вместо положенных школьных занятий. Руки никак не желали согреваться. Дженни тяжело вздохнула. Если бы не холод, она и не подумала бы уходить с Пустоши. Тут ей нравилось, особенно зимой. Здесь было тихо и безлюдно, ее сверстники явно предпочитали играть в снежки в каком-нибудь парке. Снег закрывал множество коряг и ям, и, если не соблюдать осторожность, можно было запросто застрять, а то и вовсе сильно повредить ногу. Но на сей раз Дженни не боялась. Она очень хорошо знала зимнюю Пустошь, все ее тайны и коварства, и всегда была осторожной. Если бы только ей не было так холодно! Сильнее задрожав и тихо, но отчаянно застонав, Дженни направилась к дороге. Видимо, у нее все же нет никакого выхода, кроме как рискнуть и отправиться в город. Где-то вдали пронзительно выли сирены. Множество сирен. Кажется, что-то случилось. Вдруг Дженни остановилась. Взгляд ее зацепился за широкое отверстие бетонной дренажной трубы, находящейся там, где почва уходила круто вверх. Сейчас, когда было так холодно, конечно никакой воды из трубы не вытекало, как непременно происходило бы летом. Но внимание Дженни привлекло кое-то другое — решетки, которая должна была закрывать вход, не было. Мысль, вспыхнувшая в то же мгновение, показалась пугающей и немного безумной, но в то же время крайне привлекательной. Можно было попробовать забраться внутрь и погреться там. Дженни точно знала, что трубы, по которым к ним в дом поступала как холодная, так и горячая вода были спрятаны в земле. Конечно, не было точной уверенности, что эти трубы не пролегают разными путями и что вообще они как-то связаны с канализацией. Но вот попробовать проверить стоило определенно. Пусть даже внутри не будет тепло, зато и ветра там быть не должно. Дженни решительно принялась пробираться к дренажной трубе. Любопытство, вспыхнувшее было в ней при звуках сирен, тут же растаяло. Нет, в город идти ей совершенно не хотелось. В сердце затеплилась слабая надежда, что в дренажной трубе она хотя бы сможет получше согреться. И тогда можно будет погулять по Пустоши еще немного. Уже у самого входа в темный и не слишком-то приветливый тоннель Дженни остановилась. Сердце кольнуло страхом, захотелось немедленно уйти. Она слышала предостаточно рассказов о людях, пропавших без вести в канализационной системе Дерри. И о том, что там, якобы, живут призраки. Или чудовищные мутанты. Или кошмарные монстры, куда хуже тех, которые обитают в шкафах и под кроватями. Вообще, если верить всем передаваемым непременно замогильным шепотом историям, канализация Дерри была довольно густонаселенным местом. Дженни тихо фыркнула собственным мыслям и такому наивному страху. Пусть пятилетки в такое верят. И тут же вздрогнула от неожиданности, так как ее смешок внезапно подхватило гулкое эхо. Тяжело вздохнув, и постаравшись на всякий случай вести себя как можно тише, Дженни осторожно забралась в трубу. Тоннель оказался довольно просторным. Пахло в нем не слишком приятно, и у самого входа было довольно холодно, но зато чуть дальше ощущалось некое тепло. Вот только почему-то оно никак не согревало. Дженни прекрасно ощущала поток теплого воздуха, исходящий откуда-то из глубины тоннеля, но морозный уличный воздух мгновенно охлаждал его. Дженни двигалась вслед за ускользающим теплом, стараясь не обращать внимание на все более сгущающуюся темноту. Вокруг слышался мерный рокот каких-то механизмов, вероятно, они занимались перекачиванием воды по трубам. Оглянувшись назад, Дженни с тревогой обнаружила, что выход из дренажной трубы превратился в небольшое светящееся пятно. Страх заблудиться тут же сковал сердце, но тем не менее ноги словно бы против воли несли Дженни вперед. Очень отчетливо она поняла, что нужно свернуть за угол, чтобы теплый воздух перестал так быстро охлаждаться. Она только погреется немного и сразу выйдет обратно, ничего плохого же не случится, если она зайдет немного подальше. Всего один поворот, она никак не может заблудиться. Впереди что-то зашевелилось. Прямо за поворотом. Ноги Дженни буквально приросли к полу, и сердце тут же заколотилось в горле. Мигом все страшные истории, услышанные ей, пронеслись в голове. Теперь, здесь, во тьме и холоде, среди мерного рокота бездушных механизмов, они внезапно перестали казаться такими уж глупыми и наивными. А потом Дженни услышала шаги. Тяжелые. Неспешные. А еще звук. Хриплое и тяжелое дыхание. Вдох. Выдох. Шаг. Вдох. Выдох. Шаг. С огромным трудом Дженни попятилась. Ноги не желали слушаться. Больше всего на свете она сейчас хотела отвернуться и кинуться прочь, не видеть того, кто вот-вот покажется из-за поворота. Но словно что-то мешало ей отвернуть голову. И потому она только и могла, что пятиться мелкими шажками. Вдох. Выдох. Шаг. Огромная, абсолютно лысая и белая голова показалась из-за поворота. Вслед за ней появилось такое же белое тело, с тощей впалой грудью и выпирающим раздутым животом. Длинные руки почти касались земли, короткие ноги переходили в огромные ступни, покрытые странным оранжевыми наростами. Словно помпоны на костюме клоуна. Перед Дженни предстал жуткий морлок, отвратительный, поганый, низменный. Морлок-убийца, морлок-людоед, именно такой, каким она и представляла его, начав читать год назад «Машину времени» Герберта Уэллса. Она так и не смогла заставить себя дочитать до конца, и потом еще несколько ночей подряд просыпалась с криками. Но вскоре Дженни забыла об этом страхе, убедив себя, что нечего бояться выдуманных чудовищ. Что их не существует. Когда отец порет тебя за каждый крик в ночи, это очень хорошо помогает самоубеждению. Морлок повернул голову и принюхался. Маленькие, белесые глаза почти терялись на лице, зато две огромные дыры там, где должен быть нос, ритмично раздувались. И правда, зачем существу, живущему в вечной тьме, уметь хорошо видеть? Дженни задрожала всем телом, крик застрял в горле, а внутренности скрутило. По ногам разлилось тепло — мочевой пузырь не выдержал — но она не обратила на это никакого внимания. Это неправда. Неправда! Морлок открыл свою омерзительную, полную огромных острых клыков пасть, и утробно зарычал. Тут же он развернулся и все так же медленно и неотвратимо направился прямиком к Дженни. В ее голове раздался гулкий, низкий голос. Монстр не открывал рта, но в том, что слова принадлежали именно ему, не осталось никаких сомнений. [Идем со мной, Дженни. Идем в мое подземное королевство. Там не будет злого отца-фанатика и никто тебя не обидит. Твои одноклассницы уже присоединились ко мне, но больше они и рта на тебя не раскроют. Они летают со мной, там, внизу. И ты тоже будешь летать, Дженни…] Канализационная вонь мгновенно усилилась, сгустилась, стала практически нестерпимой. К ней добавились мерзкие запахи тухлого мяса и влажной земли. Именно этот отвратительный смрад заставил Дженни окончательно поверить в реальность идущего к ней чудовища. Галлюцинация не может пахнуть так отвратительно. Оно настоящее! Настоящее! Настоящее! Ужас пронзил все существо Дженни, настолько острый, что больше напоминал удар электрического тока. И в то же время оцепенение спало, тело снова подчинилось ей. Мгновенно развернувшись, Дженни кинулась прочь, к спасительному свету. Она бежала молча, крик все так же ощущался инородным, чуждым, застрявшим глубоко внутри и мешающим дышать. Выскочив на мороз Дженни не замедлилась. Она почти ничего не видела, задыхалась, умудрилась потерять шапку. Пот заливал глаза, и сердце, казалось, вот-вот попросту разорвется. Нога провалилась в яму, тело тут же повело в сторону и Дженни упала на снег. И только тогда она пронзительно, не помня себя, закричала. Ногу прошило острой болью от лодыжки до самого бедра, такой нестерпимой, что слезы брызнули из глаз. Но даже эта боль не сумела заставить Дженни забыть о преследующем ее морлоке. Отталкиваясь локтями от земли, она поползла вперед, рыдая в голос, в отчаянной надежде, что ее все же кто-нибудь услышит и спасет. Морлоки боятся солнечного света. Быть может, этот не погонится за ней, ведь она сумела убежать довольно далеко от трубы. Быть может… Рука с длинными, тонкими, но невероятно сильными пальцами сомкнулась на лодыжке Дженни. Утробное рычание раздалось совсем близко, а на шею упало несколько капель горячей слюны. Морлоки боятся солнечного света, все так. Но иногда они все же выходят на него. Иногда все же выходят… Из последних сил Дженни забилась в хватке чудовища, отчаянно цепляясь за свою жизнь. Но монстр не обратил ни малейшего внимания на трепыхание своей жертвы. Влажный, холодный язык скользнул по щеке, оставляя за собой омерзительный липкий след. Дженни завыла тонко, на одной ноте, зажмурившись и теряя остатки разума. До ушей ее донеслось глухое, утробное урчание, сквозь которое пробились едва различимые, искаженные слова: — Пора летать, Дженни, пора летать... А потом морлок затащил Дженни Хендриксон обратно в трубу. Во тьму. Еще некоторое время оттуда доносились приглушенные, пронзительные и полные животного ужаса вопли. Но вскоре стихли и они.***
Натали Дипно замерла, ощутив, как к горлу подкатила тошнота. Она услышала звук сирен, а потом, когда невольно повернулась, прислушиваясь, заметила столб черного дыма, поднимающийся над городом. Снежок выпал из враз ослабевших пальцев, и ей снова захотелось рыдать. Патрик тут же подошел к ней и, взяв за плечи, мягко заставил отвернуться от дыма. — Все хорошо, Натали. Ты тут, со мной, и ты жива. Это самое главное. Помни об этом. Вместо ответа Нат крепко обняла Патрика и все же, не выдержав, разрыдалась у него на плече. Ей было невероятно стыдно перед ним за свое поведение, но и в то же время Нат была рада, что он сейчас с ней. Натали теперь с огромным трудом могла вспомнить время, когда от всей души ненавидела Патрика и пыталась избавиться от него. Это казалось дурным сном, наваждением. Никто и никогда не был так добр к ней, никто и никогда не понимал ее настолько хорошо. Нет, сейчас Нат скорее бы позволила отрезать себе руку, чем сознательно причинила ему боль. — Но неужели ничего, совсем ничего нельзя сделать? Изменить? — Натали еще раз всхлипнула, и все же отстранилась от Патрика. Страх и тошнота, наконец, начали проходить. — Скорее всего, нет. В любом случае, нам с тобой это оказалось бы не по силам, даже если и был какой-то крохотный шанс. Натали вскинула на Патрика удивленный и в то же время возмущенный взгляд. Если можно как-то помочь обреченным на смерть людям, почему нужно бездействовать? Разве это не возложит на них часть вины за все случившееся? Глянув на нее Патрик тут же поднял руки, показывая, что сдается. — Просто все это очень опасно. Ты же понимаешь, изменить что-либо можно лишь рискнув собой, иначе никак. Но я не могу позволить тебе оказаться в опасности, можешь сколько хочешь на меня злиться за это. Если нужно, давай поговорим об этом. Время у нас есть, но только не забудь позвонить Элен, а то она изведется. — Почему ты такой спокойный? Ведь это… ужасно? — Натали закусила губу, понимая, что все же Патрик прав. Рисковать собой понапрасну, даже ради других, было довольно глупо. — Потому что таков Дерри. Тут частенько случается что-то ужасное, и как бы странно ни звучало, но это совершенно нормально для него, — и, глядя на Патрика, Натали с удивлением заметила, что, произнося эти слова, он улыбался, и в улыбке этой сквозило облегчение.***
Четыре дня спустя шериф Джон Лейдекер, сам того не зная, почти слово в слово повторил фразу, сказанную Патриком Дэнвиллом в Мемориальном парке. Только обращался он не к перепуганной девочке, а к собственному помощнику, Джеймсу Нэллу, поинтересовавшемуся, отчего шериф только что грубо выставил вон Майкла Хэнлона. Разве же плохо, что скромный библиотекарь беспокоится, как и любой законопослушный гражданин, о творящемся в родном городе? — Этот черномазый мутит воду, вот почему! — прорычал все еще находящийся на взводе Лейдекер, и тут же поспешно добавил, заметив, как прищурился Джеймс глядя на него. — И поверь, цвет его кожи меня совершенно не волнует. У свиньи может быть шкура любого цвета, но от этого она не перестанет быть свиньей. Лейдекер повернулся к своему помощнику, все еще хмурящемуся, и проговорил уже куда спокойнее: — Послушай, сынок. Я служу в полиции уже очень давно. Я еще застал твоего деда, Алоизиуса, земля ему пухом, правда в последний год его службы, и очень этим горжусь. Твой старший брат, Крис, был одним из самых перспективных молодых офицеров, и мне безмерно жаль, что он погиб двенадцать лет назад. И ты, Джеймс, ничуть не хуже своих родных, и больше скажу, у тебя есть все шансы стать лучшим. Но для этого нужно запомнить одну очень простую вещь — вот такие вот доброхоты, типа Хэнлона порой представляют для города и его жителей опасность куда большую. Лейдекер прервался, чтобы закурить. Он протянул пачку сигарет Джеймсу и тот, поколебавшись, все же взял одну. Шериф посчитал это хорошим знаком. — Пойми, Джеймс, беды приходят и уходят. Иногда, да что там, чаще всего, сделать уже ничего нельзя и можно просто жить дальше, сделав выводы и разгребая последствия. А такие, как Хэнлон, не хотят отпускать. Они копаются в этих делах так, словно сами являются копами, они распространяют слухи, делают собственные, подчас совершенно дикие выводы. Но вот в чем подлость, сынок — выводам таких пройдох простые люди верят куда охотнее, чем словам полиции. — Вы хотите сказать, что своим интересом мистер Хэнлон может подорвать доверие людей к полиции? — Именно, сынок. Я же говорил, что ты смышленый парень. В своей жизни я повидал всякого дерьма, и поверь, многое из него можно было бы предотвратить, доверяй пострадавшие полиции чуть больше. Лейдекер потушил сигарету и тут же обзавелся следующей. Он уже много раз пытался бросить курить, да все никак не мог справиться с собой. — Вот и теперь, смотри, что получается. В городе произошла жуткая, ужасная трагедия. Погибли люди — дети, Джеймс! В том проклятом автобусе было не меньше дюжины ребятишек, и не выжил никто. Черт побери, к тому моменту, когда прибыли пожарные и им удалось справиться с огнем, металл и плоть сплавились почти воедино. Джеймс вздрогнул, и быстро потушил выкуренную наполовину сигарету. Он побледнел и его явно замутило. — Об этом я и толкую, приятель, — Лейдекер сокрушенно покачал головой, — город потрясен. Люди скорбят. Никто не мог знать, что такое вдруг могло случиться. Несчастный случай, трагическое стечение обстоятельств, но такое болезненное для всех. А этот черномазый спрашивает, не пропадали ли в ближайшую неделю дети. Не увеличилось ли число пропавших без вести! В ярости, вновь вспыхнувшей в груди, Лейдекер схватил со стола несколько бумаг и потряс ими в воздухе. — Вот и что мне было ему сказать? Что за эти четыре дня нас буквально завалили заявлениями о пропажах? Люди надеются до последнего. Родителям проще уповать, что их чадо именно в этот день решило прогулять школу и просто застряло где-нибудь в заброшенном доме, перепуганное, но живое. Или отправилось прогуляться в Бангор. Но только не сгинуло в том огненном аду! Да, пропавших куда больше, чем тел, что мы опознали, но и что с того? Я звонил экспертам, и они подтвердили, при такой температуре крайне трудно опознать и главное, идентифицировать погибших. — Я понял вас, шериф, — Джеймс уже без раздумий взял еще одну сигарету, — если мистер Хэнлон еще раз появится, я выставлю его отсюда и дам пинка для ускорения. — Вот и молодец, сынок, — Лейдекер улыбнулся, — в конце концов, мы — полиция, и наша задача заботиться не только о конкретных людях, но и обо всем Дерри. И тогда Дерри позаботится о нас.***
Примерно в то же самое время, когда шериф Лейдекер растолковывал своему помощнику некоторые важные истины, на обочину шоссе, ведущего в город, вышел клоун. Ледяной ветер — за эти дни мороз не спал, а, наоборот, только усилился — нещадно трепал его серебряный костюм с большими оранжевыми помпонами, но Пеннивайз не обращал на такие мелочи совершенно никакого внимания. Он был доволен, очень-очень доволен. Свежие раны почти полностью затянулись, к правым конечностям вернулась подвижность, и он, наконец, утолил свой голод. Чтобы окончательно успокоиться осталось сделать самую малость. По шоссе медленно, ибо таким большим машинам на заледеневшей дороге следовало соблюдать особую осторожность, ехал фургон «Эрскрузер». Поравнявшись с Пеннивайзом, машина затормозила, и клоун проворно забрался внутрь. По большому счету, Пеннивайзу не было необходимости вести себя настолько по-человечески, но иногда, очень редко, он мог позволить себе проявить немного уважения к чужим принципам. В особых случаях. Миловидная женщина, сидящая за рулем «Эрскрузера», казалось, нисколько не удивилась своему необычному попутчику, бросив на того лишь мимолетный, но очень цепкий взгляд. Быстрым, доведенным до автоматизма движением, она сдвинула на затылок свой черный цилиндр и прибавила скорость. Пеннивайз чувствовал, что в ее голове сейчас крутится не меньше сотни самых разных вопросов, как о нем самом, так и о странном, но сильном сияющем юноше, с которым она пересеклась не так давно, и которого отпустила, ощутив его связь с Истоком. Но задала она только один единственный: — Куда поедем, дорогуша? Пеннивайз улыбнулся. Обоняние уловило запах человеческой плоти — внутри фургона сладко спали накачанные легким снотворным парочка детишек. Его маленькая Ирландская Роза всегда была на редкость смышленой и точно знала, когда следует держать рот закрытым, а еще, чем можно порадовать старину Пеннивайза. Возможно, на обратном пути он все же ответит на часть ее незаданных вопросов. Медленно улыбка Пеннивайза превратилась в хищный оскал. — В Салимов Удел. Хочу навестить одного старого знакомого. И устроить небольшое сафари.