Нарисуй мне шарик

      Воздух словно враз загустел, охватывая тело со всех сторон, мешая двигаться и дышать. Время будто остановилось, а окружающий мир расплылся, медленно рассыпаясь на кусочки и растворяясь.       Не осталось ничего, кроме сжавшейся на стуле в комочек, отчаянно рыдающей девушки, и его, Патрика, полусидящего на кровати и глядящего на нее во все глаза.       Ее плач, казалось, не просто ввинчивался в уши, а вонзался острыми иглами в самое сердце. Патрик судорожно втянул в себя воздух, понимая, что еще немного, и он попросту задохнется. И не менее отчетливо осознавая, что должен, просто обязан сделать хоть что-то. Но тело, как назло, совершенно не хотело слушаться, словно конечности враз начали весить целую тонну.       Патрик прекрасно помнил и Натали, и Элен, помнил, что они значили для него когда-то, помнил, что он значил для них. Но когда доктора разрешили ему вставать с кровати и покидать палату, а, следовательно, появилась возможность связаться с кем-то, Патрик не осмелился набрать знакомый номер. Он несколько раз подходил к телефону, стоял подолгу около него, один раз даже взял трубку в руки — и в тот момент особенно ярко вспомнил, как звонил в Дерри из старого, но по счастливой случайности еще работающего таксофона в Нью-Йорке — но так ничего и не сделал. Знал, что не заставит себя выдавить и слова, как бы ни хотел. Еще чаще Патрик брался за ручку, желая написать Элен хотя бы письмо, раз уж с разговорами у него пока беда. Но лишь извел несколько десятков листов бумаги, но так ничего и не отправил.       С одной стороны, Патрик дико тосковал по своим близким, и это не было преувеличением, за годы, проведенные вместе, семья Дипно стала ему по-настоящему родной. Но с другой не был уверен, что его возвращение станет благом для них всех.       Он уже дважды уходил из дома, и дважды тем самым едва ли не разбивал сердце Элен, любившей его словно родного сына. Он оттолкнул от себя Натали, фактически предавая, как казалось самому Патрику, ее светлые и чистые чувства по отношению к нему. Смел ли он вновь показываться им обеим после этого?       Внутри Патрика что-то неизменно до боли сжималось, стоило ему подумать, как Элен и Нат будут теперь холодны с ним, если он вернется. А то и вовсе выставят его за порог, почему бы и нет? Он ведь принес обеим столько горя. А в Дерри может случиться все, что угодно, в том не было сомнений, так почему бы Элен и Натали просто не охладеть к нему?       К тому же, Патрик помнил — его поиски быстро закончились. Это означало, что Элен отступилась, причем практически сразу же, что было для нее совершенно не характерно. Слишком он хорошо знал эту женщину, дабы поверить, что та опустила бы руки, если бы сама этого не хотела. Даже слова родной дочери не повлияли бы на нее.       А после того, как Патрик вернулся, неужели полиция не выяснила его связь с семейством Дипно и неужели же не сообщила о том, что он нашелся? Без сомнений сообщила, причем в самое ближайшее время.       Но прошел уже почти месяц с его возвращения, и за все это время ни Натали, ни Элен не давали о себе знать. А потому Патрик решил, что им обеим было попросту все равно, а значит и ему самому не следует тревожить их лишний раз и напоминать о себе.       И в то же время Патрик допускал мысль, что Элен и Натали вовсе не махнули на него рукой. Такое было вполне возможно, несмотря ни на что. Все же Дерри — не обычный город.       Патрик никак не мог исключать, что Пожирательница Миров, или Матурин, или они оба сразу попросту повлияли на семейство Дипно, либо стерев их воспоминая о Патрике, либо приглушив настолько, чтобы те не причиняли боли и не вызывали желания искать пропавшего.       Потому что ему дали выбор. И сделать его он должен был свободным от груза вины и обязательств.       Думая об этом, Патрик сомневался, что обрадуется, если по возвращению в Дерри — при условии, что он вообще вернется в Дерри — Элен и Натали встретят его с распростертыми объятиями. Ведь он до сих пор не был уверен в себе, не был уверен, что в какой-то момент снова не пропадет, что в очередной раз не разобьет их сердца. Они не заслужили этого, ни одна из них.       Но теперь, глядя, как отчаянно рыдает Натали, Патрик в который раз ощутил себя последним кретином. Все же она была тысячу раз права насчет него. Ничто не мешало ему просто дать о себе знать. Успокоить, сказать, что с ним все хорошо. В конец-концов попросту попросить не приезжать к нему, раз уж было так необходимо побыть в одиночестве. А так выходило, словно бы не Элен и Натали плевать на него, а самому Патрику на них.       Так мерзко.       На несколько секунд Патрик зажмурился, стремясь успокоиться, и взять собственные эмоции под контроль. Если он будет заниматься самобичеванием, то сейчас никак не сумеет помочь Натали. И в очередной раз покажет себя бесполезным глупцом.       Прилагая огромные усилия, Патрик все же сумел сесть. А потом и встать. И чем больше он двигался, тем легче это у него получалось, сковывающее его оцепенение отступало.       Медленно Патрик подошел к Натали, протянул руку и крайне осторожно коснулся ее волос. Нат вздрогнула, сильно, словно он ударил ее, но не отшатнулась. Она уже почти не ревела, только судорожно икала и всхлипывала, по-прежнему пряча лицо.       Патрик слегка подался вперед и немного неловко обнял Натали, ощущая, как сильно она дрожит, как трясутся ее плечи. К горлу поднялась горечь, глаза предательски защипало, но он усилием в очередной раз отогнал эмоции подальше. Они сейчас не имели значения. Только Нат имела значение. Только та боль, которую он ей невольно причинил.       — Н… не… плачь… — слова дались с огромным трудом, горло мгновенно перехватило болезненным спазмом, собственный язык на одно ужасное мгновение показался лишним, чуждым и мешающим, а голос — хриплым и механическим, как у сломанного робота. Патрик понял, что и сам теперь дрожит, словно в лихорадке, но не осмелился отвести взгляда от немного притихшей Натали. — На… Нат… Пожа… пожалуйста… не плачь.       — Пат… — больше Натали не сумела ничего произнести, вновь заплакав вопреки просьбе, но на сей раз тихо и облегченно, без былого надрыва и болезненности.       Одновременно с этим она крепко обняла Патрика за пояс, прижимаясь к его груди разгоряченным лицом.       Прошло несколько минут, прежде чем Нат сумела успокоиться, и сейчас Патрик не торопил ее. Он просто был рядом, обнимал и радовался, что ей становится лучше. О том, что он только что заговорил, впервые после своего возвращения в родной мир — впервые с того момента, как его язык был вырван — Патрик старался не думать.       — Прости за этот концерт, — Натали отстранилась, а потом и вовсе высвободилась из объятий и стремительно подошла к окну. Только сейчас Патрик разглядел на подоконнике ее аккуратную сумочку. — Это все было так неожиданно. Я столько раз думала, что скажу тебе, когда мы встретимся, что сделаю. Но когда увидела тебя… такого… то все просто враз вылетело из головы.       Натали принялась судорожно копаться в сумочке, а потом извлекла оттуда платок. С удивлением Патрик узнал в нем свой собственный, который отдал Нат в день своего исчезновения.       Пока Натали приводила себя в порядок, Патрик отыскал и поднял с пола альбом для рисования и карандаш. Открыв пустую страницу, он быстро написал:       «Я настолько плохо выгляжу?»       И когда Натали развернулась к нему, сразу же продемонстрировал ей написанное.       — Ну, как тебе сказать, — Нат медленно подошла к нему, все еще комкая в руках платок. Ее глаза и нос покраснели, веки слегка припухли, и говорила она гнусаво. Но явно уже не грозила разрыдаться вновь, что, несомненно, радовало, — когда ты вернулся в Дерри в прошлый раз, все было намного хуже. Сейчас ты похож на пугало, честно, и твои цвета такие блеклые, но хотя бы не серые, как в тот раз.       Патрик улыбнулся, искренне — с Натали у него попросту не получалось по-другому, в каком бы состоянии он ни был — а потом написал:       «Я чертовски рад тебя видеть, Нат».       — А я рада, что ты меня не забыл, — Натали уселась на кровать, и Патрик присоединился к ней, — а то твой доктор говорил, мол у тебя частичная амнезия. И ты можешь не помнить нас.       — Не… не вас, — Патрик потряс головой, слова никак не хотели вылетать из горла. — Забыл… не вас.       — Я рада это слышать, — Натали улыбнулась уже куда увереннее, — а еще больше я вообще рада слышать тебя. Я знаю… знаю, что тебе тяжело. Но это хорошо, если ты будешь не только писать. Хотя бы иногда.       Патрик кивнул, а потом вывел на бумаге:       «Расскажи мне все. Как вы жили с Элен. Как ты нашла меня. Я думал, вы меня забыли. Знаю, знаю, я просто дурак».       — Ну конечно дурак, хорошо, что ты сам это понимаешь, — Натали без былой злости смотрела на виновато опустившего взгляд Патрика, а потом тихо продолжила. — Да тут особо нечего рассказывать. Мама, конечно, очень расстроилась, когда ты пропал. Заявила в полицию, тебя искали. Нашли эту проклятую футболку со следами крови и предположили, что тебя кто-то похитил. Но потом это дело забросили, как бывает у нас в Дерри. Но мама все равно доставала копов. Она когда-то в свое время крутила роман с шерифом Лейдекером, ты знал? Он вызвался ей помочь при условии, что она не будет напирать на других его сотрудников. А то ты наверняка помнишь, моя мама бывает очень упряма. Он провел частное расследование, но так ничего и не добился, конечно же. Я-то понимала, что все это бесполезно. Насколько я знаю, шериф продолжал что-то искать все эти годы, не так, чтобы очень активно, даже мама признавала в глубине души насколько это все бесполезно, но старался как получалось. Просто что бы он мог найти, если искать-то было нечего. Я ведь права?       Патрик кивнул, внимательно глядя на замершую и не сводящую с него взгляда Нат.       — Да. От меня ничего не осталось. В родном мире, — он говорил медленно, стараясь заставить свое горло и язык работать как положено. Как прежде. Он все это время не решался попробовать, но ради Натали, несомненно, стоило хотя бы попытаться. — Это долгая… история.       — И я просто обязана услышать ее полностью, Пат, — глаза враз побледневшей Натали тут же решительно блеснули. — Я уже догадываюсь, что во всем этом замешана куча чертовщины. Потому что я совсем тебя не понимаю. То, что ты говоришь даже просто представить жутко. И мне кажется, тут замешано что-то еще. Или кто-то. О ком ты никогда не говорил мне. Все время, что я тебя знаю, у меня ощущение, будто нечто постоянно находится за твоей спиной. Так вот, Патрик Дэнвилл, ты расскажешь мне абсолютно все!       В этот раз сил ответить вслух он не нашел, а потому написал:       «Хорошо, Натали. Это будет долгая и не совсем приятная история. Но я буду честен с тобой. Завтра. Ты придешь?»       — Да, я приду, — Нат облегченно улыбнулась, а потом посмотрела на лимонное дерево. — Я не знала, вернешься ли ты. По всему выходило, что нет. Но я заботилась о нем. И все равно в глубине души наивно верила. Несмотря ни на что — верила, что мы еще когда-нибудь увидимся. Это так глупо звучит, знаю. Но я тоже честна с тобой. И этот платок я верну, правда его надо будет постирать.       — Нет, — Патрик очень аккуратно накрыл запястье Нат своей ладонью, отчего та сразу же перевела взгляд на него. — Оставь себе. Это подарок.       — Спасибо, — от сочувствия и теплоты, сквозивших во взгляде Натали, Патрику захотелось провалиться сквозь землю. Он не был достоин даже капли ее чувств. Тем временем Нат продолжила, теперь глядя уже на Патрика и только на него. — Так вот, мама не оставляла надежды, пусть та и таяла с каждым месяцем. А я закончила школу и поступила в колледж. Вполне вероятно, сейчас перед тобой сидит будущий блестящий адвокат или суровая судья.       Патрик несколько секунд смотрел на совершенно серьезную Нат, а потом они хором рассмеялись. И одновременно в его груди разлилось приятное тепло, мягкое и почти забытое.       Он помнил слишком много плохого. Так много, что начал забывать хорошее.       — Когда позвонили из полиции, мамы не было в Дерри, — продолжила Натали, отсмеявшись. Выглядела она теперь куда лучше, а сам Патрик с ней рядом ощущал себя куда увереннее. От мысли, что его никогда на самом деле не забывали, словно огромный камень свалился с души. — Она отправилась в поездку по Европе со своей подругой. Ну, не совсем с подругой. Одним словом, они уже полгода, как вместе. Я ее не виню, мама столько лет была одна, а тут еще и я уехала…       Натали умолкла, вдруг смутившись, и все-таки отвела взгляд. Судя по всему, касаться такой щекотливой темы ей было крайне неловко. Патрик же лишь слегка улыбнулся и качнул головой, написав:       «Я очень рад за Элен. Хорошо, если она счастлива».       Когда-то Соню Дэнвилл и Элен Дипно связывали сильные и глубокие чувства. Но мать Патрика была мертва, а мать Натали — жива. И сам Патрик меньше всего хотел бы, чтобы Элен похоронила себя заживо, обрекая на одиночество из верности к покойной Соне.       — Да, я тоже этому рада, — Натали облегченно улыбнулась. — Одним словом, мама никак не могла приехать и позвонила мне. Я убедила ее, что не стоит отменять планы, что тебе наверняка нужен покой и что я буду держать ее в курсе. Ну а потом… потом мне позвонил Дор. Ой! То есть Мэттью. Ну, ты же помнишь его, тот самый наследник Дорранса, которого на самом деле никогда не было. И посоветовал мне не торопиться к тебе, дать тебе хотя бы недели три, чтобы прийти в себя. Я решила, что если ты сам не свяжешься с нами, то я так и поступлю, а маме скажу, что пока доктор не велел тебя тревожить. А ты так и продолжил делать вид, что нас нет.       — Прости…       — Да ладно, я уже вроде и не злюсь, — Натали вдруг выдернула альбом из рук Патрика, не обращая внимания на его протестующий взгляд, и принялась увлеченно перелистывать. — Замечательные рисунки. Как и всегда. Розы чудесны. Хотя я больше люблю лилии.       — Я… помню.       — Правда? — Натали слегка покраснела и отвела взгляд, явно недовольная собственной реакцией. — Так вот, как только прошел нужный срок, я приехала к тебе. В колледже сейчас каникулы, правда они скоро закончатся. Так что я смогу приходить к тебе до конца этой недели. А потом мне придется вернуться в Дерри, собирать вещи, приводить в порядок дом… Иными словами, вырваться к тебе уже не выйдет. Хотя, наверно, этого уже не понадобится, твой доктор обещает выписать тебя через несколько дней.       Патрик лишь кивнул. Он и сам отвел взгляд, ощущая легкую грусть от того, как легко Натали говорит на такие темы. Она теперь может позаботиться о себе, она не сомневается, что и Патрик не пропадет в одиночку. Они оба выросли. И пусть это давно была не новость, но именно сейчас осознание кольнуло душу особенно остро.       Они оба повзрослели.       — Мне пора, Пат, — Натали встала, положив альбом на кровать рядом с Патриком, — завтра я вернусь. И ты все мне расскажешь. Не против, если его я оставлю тут?       Натали указала на лимонное дерево и, дождавшись кивка Патрика, улыбнулась. Вот только в этой ее улыбке сквозила фальшь. Нат тоже было грустно, и, вероятно, страшно от мысли, что завтра она будет все знать. Ее трудно было в этом винить, когда Патрик откровенничал с ней в прошлый раз это ни к чему хорошему не привело.       Натали схватила сумочку, на миг замерла перед Патриком, словно бы хотела сделать что-то, но быстро отвернулась, так ни на что и не решившись, и стремительно выскочила вон из палаты.       Вечер и ночь прошли для Патрика как в тумане. Он честно пытался заснуть, пытался не думать о том, что скажет Натали, отрешиться от всего тревожащего, но так и не смог это сделать. Собственная память будто взбесилась, словно нежданная встреча послужила неким катализатором, вызвавшим цепную реакцию.       Нет, воспоминания больше не грозили исчезнуть, теперь они, наоборот, настойчиво крутились в голове, едва не наслаиваясь одно на другое. Яркие образы вспыхивали в сознании, стоило только смежить веки. И все сильнее жгло изнутри понимание — огромной ошибкой было трусливо отрешиться от собственной памяти и прошлого, как плохого, так и хорошего.       Лишь к утру тяжелый, беспокойный сон сморил его.       Нью-Йорк шумел, не замолкая ни на минуту, сутки напролет, напоминая огромный улей. Яркие фонари, неоновые вывески и фары автомобилей заливали улицы светом, полностью разгоняя ночной мрак.       Патрик уже успел позабыть, как шумно и людно было в этом городе. Он стоял посреди тротуара, и следующие по своим делам прохожие обходили его по небольшой дуге, но явно не видели. Что-то похожее с ним уже происходило однажды, только тогда вместо Нью-Йорка вокруг раскинулся заброшенный Дерри. Потому он даже не стал задаваться вопросом — а как он вообще очутился тут?       Осмотревшись, Патрик пусть и с трудом, но узнал это место. Угол Второй авеню и Сорок шестой улицы. Иногда он бродил здесь, когда еще жил в Нью-Йорке. Сейчас что-то в облике города неуловимо переменилось, не глобально — всего лишь какие-то детали, мелочи — но существенно. А еще никогда раньше он не слышал раздающегося здесь пения.       Тихого, сладкого, тягучего. Манящего.       Что же переменилось тут за эти несколько лет?       — Думаю, я могу ответь на твой вопрос, — негромкий и такой знакомый голос раздался совсем рядом, и Патрик вздрогнул, резко обернувшись и замерев, потрясенно глядя в серые глаза Роберты, — тут не переменилось ровным счетом ничего. В этом Нью-Йорке. В Нью-Йорке Ключевого мира.       Она стояла на расстоянии вытянутой руки, такая, какой Патрик ее помнил, и в то же время немного иная. На лице и теле не было ни единого шрама, вместо серебряного платья, украшенного оранжевыми помпонами, на ней красовались самые обычные слегка потертые джинсы и немного вылинявший джемпер. Иными словами, Роберта выглядела как самая обычная девушка, вышедшая на короткую прогулку перед тем, как отправиться спать.       — Чудесно выглядишь, — Патрик улыбнулся, сбрасывая с себя оцепенение и делая шаг по направлению к Роберте. Теперь он уже не сомневался, что видит яркий и очень реалистичный сон, не даром же слова так легко и непринужденно сейчас сорвались с языка.       Роберта насмешливо фыркнула, позволяя Патрику заключить себя с осторожные объятья:       — Обличия иллюзорны. Форма непостоянна. Как и реальность. Я могу стать любой, и мы можем оказаться где угодно. Это лишь условности, во сне все очень быстро меняется, не так ли?       — Тогда почему мы именно здесь?       — Потому что я хотела бы показать тебе кое-что, раз уж ты захотел меня увидеть, малыш Патрик. И я рада, что ты все же послушался меня и сумел позаботиться о себе.       Роберта на одно единственное мгновение прижалась к нему сильнее, заключив в крепкие объятья, а потом отпрянула, глядя абсолютно равнодушно, словно не она только что позволила себе проявить несвойственные ей эмоции.       — Что же ты хочешь мне показать? — Патрик не удерживал Роберту, но протянул руку, бережно беря ее ладонь в свою. — Наверно, мне стоит извиниться. Я потревожил тебя, а ведь ты говорила мне совсем иное.       — Не стоит извиняться и оправдываться. Разве ты не помнишь?       — Тебе не нужны мои извинения и оправдания, — Патрик улыбнулся и позволил Роберте потянуть себя прочь с улицы по направлению к высящемуся совсем рядом небоскребу.       — Именно, мелюзга. Эта шелуха требуется в общении с людьми, не ставь меня с ними на один уровень. Если бы ты сделал что-то не так, я просто не пришла бы к тебе, — Роберта одарила Патрика насмешливым взглядом, а потом увлекла в гостеприимно распахнувшиеся перед ними двери, над которыми горели яркие слова: «Хаммершельд-Плаза-2». — А показать я тебе хочу то, что спаслось в том числе и благодаря тебе. То, что теперь будет находиться тут еще долго-долго, и никто уже не покусится на ее покой.       Пение теперь стало громче, и Патрик отпустил Роберту, уже сам двинувшись дальше, оставляя ее позади. Он прошел вглубь вестибюля и замер напротив маленького и невероятно аккуратного сада, смотревшегося на удивление уместно среди всего этого мрамора и стекла. Сад был огражден канатами из красного бархата. И в самом центре его росла алая роза.       Ее лепестки мягко колыхались, хотя вокруг не ощущалось никакого ветра, а из самой сердцевины ее бутона исходило слабое сияние. Роза пела. Патрик ощутил, что его глаза защипало, ему невыносимо захотелось подойти вплотную, увидеть, как раскрываются лепестки, как сияние становится ярче, разгораясь, словно маленькое солнце, а сама роза в этот момент будет петь для него и только для него.       Всю вечность.       — Ты можешь подойти поближе, думаю, она не будет против, — Роберта замерла прямо за спиной Патрика. — Мне же, полагаю, не стоит идти дальше. Цветы не очень-то меня любят. Даже в чужих снах.       Песнь стала немного громче, она звала и манила, и даже сейчас дарила облегчение и покой, убирала все сомнения и тревоги. Патрик поколебался, но потом все же с огромным трудом отвернулся от розы, протянув руки и коснувшись плеч Роберты. Он многое хотел ей сказать, но понимал — сейчас это не нужно. Ни его сомнения, ни метания, ни извинения. Это лишнее. Для этого еще будет время, там, в реальном мире.       — Пусть роза остается там, где она есть. Я не хочу быть с ней рядом, мне достаточно просто знать, что она тут, — Патрик вновь прижал Роберту к себе, уткнулся носом в рыжие волосы и закрыл глаза. — И что ты — тоже тут. Сияние розы прекрасно, но для меня сияние твоих Мертвых Огней все равно будет намного желаннее. Я позвал тебя, потому что не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь, пока я еще жив. Пусть это глупо, пусть слишком по-человечески для тебя, но я не хочу исчезать из твоей жизни, даже на время, сбежав в страхе и не проронив ни единого слова. Не ты причина того, что я хочу все забыть. Часть меня навсегда останется в Дерри.       — Я знаю это, мой сияющий малыш, — Роберта слегка отстранилась, спокойно и даже как-то умиротворенно глядя на Патрика. Судя по всему, песнь розы влияла даже на нее. — Чтобы отпустить прошлое нужно вначале с ним примириться. Ты хотел избавиться от недосказанности и вины по отношению ко мне. Отныне ты от них свободен. Тебе предстоит взглянуть в лицо призракам собственной памяти и это будет нелегко. Иногда за покой приходится дорого платить. Не думай, что я отпускаю тебя из великодушия, потому что ты мой и я никогда не отпущу то, что принадлежит мне. Но ты ведь и не покинешь меня по-настоящему. А немного подождать не составит для меня большого труда. Ты и так это знаешь.       Роберта потянулась и коснулась губами лба Патрика, легко и невесомо. А в следующую секунду мир вокруг разлетелся на множество осколков. Звуки, запахи, ощущения — все пропало в одно мгновение, и безмолвная темнота опустилась тяжелым покровом.       Он открыл глаза, судорожно втянув в себя воздух и вздрогнув всем телом. Подался веред, вскакивая с кровати, и только когда ноги его коснулись холодного пола палаты — Патрик понял, где именно он находится. И что все увиденное им всего лишь яркий и очень реалистичный сон.       Или не совсем сон.       Слегка повернув голову, Патрик увидел привязанный к изголовью большой, красный воздушный шарик, на котором была изображена роза.       Шарик медленно повернулся, и стала видна выведенная на противоположной от изображения розы стороне аккуратная надпись:       «Для начала — разберись с человеческой частью своей жизни».       И впервые за очень долгое время Патрик Дэнвилл открыто и счастливо улыбнулся.