Учитель, а я вам нравлюсь?

      В следующий понедельник Марк уже с утра был как на иголках. Правда, сам не до конца понимал почему. После выходных школа казалась чужой и до ужаса незнакомой. Как будто он не был тут пару лет, а не всего два дня. Коридоры ещё пустые, где-то у кабинета директора громкий голос завуча (а у Марка ужасная картинка в голове). В такие моменты школа больше похожа на больницу для душевнобольных, а не на место, где дети проводят свои лучшие годы.       И Марк бы хотел всегда приходить вовремя (или вообще, как учитель английского, вечно опаздывать). И всё-таки сегодня он снова пришел слишком рано и решил сходить в спортзал, проверить, вдруг его друг тоже ранняя пташка. По дороге он остановился у знакомого кабинета музыки (внутри которого, если честно, Марк ещё ни разу не бывал). Остановился потому, что там, внутри, кто-то пел. Пел так, что Марку просто пришлось остановиться, забыв о всех своих планах. Сначала он просто слушал, пытаясь впитать песню каждой частичкой себя, а потом вдруг понял, что голос до боли знакомый. Он решил, что надо зайти внутрь.       И да, был прав, до чёртиков прав... пел Хёк. И этот голос...Но только он зашёл, младший сразу перестал петь и смотрел на Марка почему-то напугано. У учителя в голове тысячи неудачных моментов Донхёка на математике и его жалобы на другие предметы. Он говорит парню, что это лучший голос во всём мире, что это просто волшебно и так прекрасно. Что ему надо петь, надо куда-то пойти, развиваться надо, что ему нельзя оставлять это просто так. Такой талант нужен людям. Марк говорит и смотрит на чужие родинки, на чужие ярко красные волосы, на чужие большие (напуганные) глаза. - Да, может я плохой учитель сейчас, но я хороший человек. Ты должен петь, Хёк, не волнуйся так за учёбу. - Хёк молча стоит рядом. Кажется, что это чужой сон. Неужели учитель может такое говорить?       Учитель - нет, а Марк может. И старший подходит слишком близко, чувствуется аромат его духов, привычные очки на переносице и кабинет музыки, который кажется глотком свежего воздуха в этой уже надоевшей школе.       Одним взглядом младший спрашивает "Можно обнять?", Марк как-то понимает и кивает, Хёк почти плачет, но сдерживается. Ему так не хватало простого человеческого тепла и поддержки. Наконец-то он услышал фразу, которую должен был услышать так давно. Но Марку надо идти преподавать, а Донхёк снова не сделал домашнее задание с английского. Марк обещает, что сегодня они с этим обязательно разберутся на дополнительных. И целый день проходит без единого взгляда и прикосновения, без единой возможности поговорить и просто стать хоть чуточку ближе, поэтому, когда после учёбы они встречаются у входа в школу, кажется, что парни не виделись целую жизнь. Этот момент такой простой и обычный, но выделяется из тысячи таких же моментов. Хёк всё тот же и Марк вроде не изменился, но мир вокруг, мир вокруг определённо стал совершенно другим. Уже даже не так страшно в нём жить, уже даже не хочется быть Онидзукой, просто хочется быть собой, самым обычным Марком, хочется преподавать у своего класса и помогать своим детям. Пазл наконец-то начинает складываться, уже можно понять, что картинка будет красивой до боли.       Но всё-таки у Марка было ужасное предчувствие по поводу этого дополнительного занятия. Хёк улыбался, как будто придурок, и старший чувствовал себя ужасно не комфортно. Дорога до дома казалась бесконечной, хотя на самом деле идти не больше десяти минут. Он думал, что надо что-то сказать, но Донхёк молчал и, может быть, это было даже хорошо. Иногда тишина это настоящее спасение. Казалось, что между ними невидимые нити электричества, которые и заставляли учителя просто трястись от стресса. Длинное молочное пальто, тяжёлые ботинки, клетчатый шарф, тонкая оправа очков. Старший привычно спешит домой, но только в этот раз он не один, что делает этот случай определённо особенным.       Первым делом Марк, конечно же, предложил Хёку чая, тот был не против согреться, потому что на улице уже было достаточно холодно. Вечерами даже пар шёл изо рта. На кухне были приятные сумерки, Хёк, словно кот, грелся в последних лучах солнца. Пахло мятой и, возможно, корицей, сложно сказать. Марк любил разные пряности, любил собирать чаи, и пить их именно в такие моменты. С кем-то. Первым делом он мягко затронул тему Джисона (зря, естественно). - Знаете, у него подростковый возраст, гормоны... - Хёк, казалось, действительно стал котом. А на улице словно не зима вовсе, а самый настоящий март.       Марк не совсем понял, что Хёк имел в виду. Или просто хотел делать вид, что не понимает, потому что это было слишком откровенно для разговора учитель-ученик. - Ну, понимаете, я не любви, я о том, что у вас в штанах. - И младший неуверенно пожимает плечами.       Марк пытается что-то сказать, пытается обьяснить, что это грубо, что это неправильно, но что говорить, если Марк и сам понимает, что он тоже не совсем правильно сейчас поступает. На кухне становится как-то жарко (из-за горячего чая, конечно же), Марк сам не замечает, как расстёгивает верхнюю пуговицу на своей рубашке. Хёк зеркально повторяет его движение. Они отправляются в комнату, по дороге, кажется, говорят только об учёбе, но до стола так и не доходят - по пути оказывается кровать.       Марк отчётливо слышит свои мысли, отчётливо видит в голове красный свет и руки ледяные, но Хёк уже сидит у него на коленях, Хёк уже умело расстёгивает остальные пуговицы на рубашке учителя. И максимум, на что он сейчас способен - сдаться, чтобы это не закончилось ещё хуже. Он сам первый целует парнишку, целует так жадно, как будто это его единственный выход. Донхёк ещё хуже, чем Джисон, тот хотя бы избегает, а Хёк просто...       Марк не совсем знает, что делать, как поступать, но Хёк сам, в прямом смысле, снимает одежду с обоих. В комнате уже темно, никто не потрудился включить свет, тикают часы, а Хёк пытается сдерживать стоны. Марку срывает крышу, когда младший остаётся без одежды, но продолжает смотреть также уверенно и с вызовом, мол, кому вообще та одежда нужна. Он притягивает Марка ещё ближе, чтобы соприкасалось максимум кожи, чтобы почувствовать солёный вкус чужого пота, чтобы укусить за шею, когда будет максимально больно. Комната кажется невыносимо тесной, а чужие прикосновения обжигают. Хёк надеется, что именно это называют любовью, Марк всё ещё понимает, что поступает неправильно, понимает где-то глубоко внутри, что это вылезет ему боком, но уже ничего не может сделать. Словно пьяный, он обнимает Хёка так крепко, что чувствует себя с ним одним целым. Хёк немного царапается. Точно кот. Такой непослушный и открытый, но одновременно с этим уже жутко привязанный к человеку. Как два сумасшедших, которые не могут себя контролировать, которые давно утонули друг в друге, даже если это и "неправильная любовь". И любовь ли вообще? - У вас до меня кто-то был? - Хёк выходит из душа, словно ничего и не было вовсе.       Марк видит, что у того трясутся руки, а глаза красные от слёз. Но он молчит, совершенно не хочется отвечать. Еле-еле выдавливает из себя "да", пытаясь даже не вспоминать тот случай. У всех свои скелеты в шкафу. - А у тебя до меня? - Марк прикусывает язык и злится сам на себя. Хёку восемнадцать. Этот вопрос некорректный.       Хёк только отрицательно кивает, даже сказать ничего не в силе, он был настолько уверенным пару минут назад, но теперь ему ужасно больно и он просто хочет спать. Вряд ли он будет советовать Джисону поступать так же (но и мало вероятно, что он будет его останавливать). Хёку пора домой, чтобы на него не ругались. (Хотя кто будет ругать ребёнка за то, что тот учится). Он стоит рядом с кроватью, в комнате уже включена большая настольная лампа, за окном давно темень. Кажется, падает первый снег. Словно сказка, хотя не совсем для детей.       Громко хлопает дверь, Марк кое-как встаёт с кровати, садится за холодный недопитый чай и достаёт свой ежедневник. Долго думает, что написать, что стоит, а что - лучше не надо. Очень долго думает. Часы бьют полночь, а завтра у Марка есть первый урок. Он пишет всего два коротких предложения, уже сожалея об этом вечере.       "Занятие провалилось. Полное фиаско."