***
Казалось бы, к физической боли привыкнуть невозможно. Нет вообще ничего более невыносимого, чем боль, которую ты ощущаешь: ты не можешь нормально думать, совершать какие-либо действия, потому что хочешь-не хочешь, а отвлекаться на боль будешь. Но, как ни странно, Тсуна уже будто свыкся. И он весьма удивился, что первое, что он почувствовал при пробуждении — не боль, а затекшее тело. Тоже боль в некотором смысле, однако вовсе не та, что он ожидал почувствовать. И как раз-таки безболезненное пробуждение заставило его чувствовать себя некомфортно. Мальчик, все еще лежа на земле, осмотрел руки и ощупал лицо: все синяки, ссадины, царапины и кровоподтеки на месте, выглядят свежими, но какими-то… неестественными? От того, что они просто были, но воздействия на ощущения просто никакого. «Ладно, спихну на закаленность и подростковую регенерацию», — попытался оправдать ситуацию Тсуна, у которого голова отказывалась анализировать что-то столь неважное, как его собственное тело. Надо быстрее обретать связь с реальностью, тогда и боль, скорее всего, вернется. Мальчик медленно, разминая затекшую спину и остальные части тела, поднялся и осмотрелся. Вновь пробуждение в новом, незнакомом месте. Сначала мегаполис, потом лес, а сейчас какой-то поселок или деревня. Вокруг располагались небольшие деревянные домики, довольно бедные и ветхие, но ухоженные, значит, жилые. Опять локация с людьми? Интересно, это проверка человечности такая? В прошлый раз было принято решение уйти из людного места, чтобы не провоцировать лишних жертв, за что Тсуна поплатился работоспособностью обеих рук. Кто знает, может, той пытки можно было бы избежать, будь мальчик в боевой готовности сразу, откинув мысли об окружении. Хотя… бессмысленно об этом думать. Во-первых, это уже пройденный этап, во-вторых, Тсуна все равно не был готов к битве. И дело даже не в толпе людей. Дело в одном единственном человеке. Сколько прошло часов, интересно. Уже светло и очень свежо, наверняка ранее утро. Так тихо, будто никого нет, либо все спят. Очень ранее утро. Живот заурчал от голода, и Тсуна аж покраснел, хотя рядом никого не было, и никто не мог услышать. Но было неловко перед самим собой и за самого себя. Это так стыдно, что даже в при таком раскладе дел он смеет хотеть удовлетворить такие низкие потребности, как утоление голода. И пусть мозг о нем уже и забыл, организм почему-то помнит. И продолжит напоминать, пока не будет доволен. — Аааа, проклятие, — это испытание такое серьезное, важное и решающее судьбу, о еде думать хочется в последнюю очередь. Хочется, но не можется. Еды от Хром явно недостаточно. Тсуна порылся в сумке в надежде, что в ночной темноте не заметил чего-то съедобного, но надежды в очередной раз разбились. Какое уже привычное чувство разочарования. Настолько привычное и в контексте полной ситуации - незначительное, что мальчик даже не особо расстроился, а лишь развел руками со словами «Не судьба, продолжаем испытание». И вновь пронзающее чувство. И вновь охватывающее волнение. Они с Реборном не смогут отсрочивать финал раз за разом, вряд ли это получится сделать еще хоть однажды. Мальчик поднял голову и всматривался в лазурные небеса до тех пор, пока не убедился, что наступающие слезы ушли прочь и не собираются вырываться из глаз. Хватит плакать. Хватит унижаться перед самим собой. Как он и думал, от приятного чувства удовлетворения после вчерашней битвы на это утро не осталось и следа. Умиротворенность деревушки казалась такой фальшивой и противной. Никакого спокойствия больше не существует. И никогда не будет существовать. Мир превратился в полыхающий жарким пламенем ад ровно в тот момент, когда объявили условие испытания. После этого окончательно и бесповоротно все вокруг загорелось и рухнуло. И тишина, теплый ветер, приятное пение птиц и побочные хорошие события и ощущения — лишь иллюзия, лишь слегка помогающая облегчить боль от ожогов суровой реальности. При мыслях об иллюзиях, Тсуна вспомнил о своих ранах и вновь посмотрел на свои руки. Где-то там, внутри плоти, все еще находятся пули. Как показательно. Иллюзии избавили от боли, но пуля все еще на месте. И в чем суть, иллюзиями реальность не изменить. Кстати, о ранах. Тсуна уже достаточно проснулся, чтобы возобновить работу органов чувств. Но боль была не такой яркой, какой должна по логике быть. Реборн вчера неплохо так постарался, никаких поблажек не делая, об этом и бездействие ошейника говорит: мафиози сражался на максимуме, иначе ток бы ему напомнил, что силы в битве экономить не следует. Ровно как и Тсуна старался на пределе своих возможностей, избежав разряда. Вчерашний поединок — отличительное событие, обязанное оставить соответствующие последствия. Но мальчик чувствовал себя лучше, чем должен был. Савада встряхнул головой и похлопал себя по щекам: — Хватит об этом думать. Я в шоке, просто в шоке и устал, а мое тело искалечено так, что стало терпимее, вот и все, — абсолютно не веря в свои слова, мальчик решил не тратить время на то, на что он все равно не способен найти ответ. А думать опасно — одна за другой мысли непременно приведут тебя к какой-нибудь твоей кровоточащей ране, о которой тебе хотелось бы забыть, но ты уже не сможешь, потому что будешь в плену собственных мыслей и воспоминаний. Мальчик направился в уличные коридоры между домиками, не зная, что делать дальше. Голову просто необходимо сохранять пустой, чтобы не поддаваться и так много раз победившему отчаянию. Столько раз уже приходилось бороться со слезами, и каждая удачная попытка забывалась, но стоило лишь проронить слезу — это воспринималось как позорнейшее поражение, очернявшее само бытие Тсуны. Меньше мыслей — меньше слез. На этой арене невозможно думать ни о чем, что не вызывает острейшую печаль, подобную моральной агонии. Но действовать без плана тоже не вариант. Интересно, что делает Реборн? У него ран, конечно, не настолько много, и они наверняка не такие серьезные, но оправиться после боя все равно придется. Он справился? И, любопытно, он хоть что-нибудь ел с начала испытания. Ему выносливости, разумеется, не занимать, но он все еще человек с человеческими потребностями. Но это же Реборн, он достаточно сильный, чтобы либо убедить себя, что еда ему вовсе не нужна, либо чтобы добыть себе пропитание без особых проблем, можно быть спокойным на этот счет. Тсуна аж сам умилился с таких заботливо беспокойных рассуждений. Как говорится, когда любишь человека — хочется, чтобы он ел. Даже в такой ситуации. О нет, снова еда. Все-таки нужно поесть? А то совсем в абсурдную сторону для имеющихся обстоятельств мысли заходят. И даже с такой абсурдной точки можно будет прийти к чему-то мучительному, это почти точно. Так, полностью избавиться от мыслей не получается из-за проклятого голодного организма, значит, надо хотя бы мыслить рационально, только по делу, и избавляться от проблемы. Дома, как уже выяснилось из наблюдений, выглядят ухоженными, логично предположить, что здесь есть люди. Если есть люди — есть и ресурсы. Должны же среди жителей найтись добрые, готовые поделиться. Именно поделиться, потому что на первой локации мальчик открыл для себя свою неспособность к воровству. Только если все эти люди не окажутся актерами из мафии, посланные с целью усложнить все, и от которых приветливости ждать не придется. Кто ж знает, разочарование в мафии никуда не делось, уверенность в их подлости и жестокости непоколебима. Но в рядах Вонголы есть и иллюзионисты, так что вероятно еще, что эти люди являются иллюзией, но это тоже не облегчает задачу добыть пропитание — непонятно, как поведут себя бездушные искусственно созданные куклы. Деревня не выглядит большой. Если ее принимать как отдельную локацию, и если оба участника не могут находиться одновременно на разных, то Реборн, несомненно, ближе, чем может показаться. Надо быть осторожным. Хотелось, конечно, вновь увидеть его, но встреча будет не из приятных. Скорее всего, вообще последней. Так, не думать, не думать! Тсуна приблизился к одному из домиков, показавшимся ему наиболее уютным и богатым. Чем более обеспечены жильцы, тем больше шанс что-нибудь от них получить. У бедных и просить стыдно. Да в целом просить стыдно, но в задачи испытания входит выживание, значит, нужно выживать. Робкий стук в деревянную дверь. Нет ответа. Стало очень неуютно от своих мыслей и поступков. Нарушать чужой покой ради своих нужд, как же это неправильно. Но немного успокоило осознание, что внутри либо актеры от мафии, либо иллюзии. В обоих случаях слово «потревожить» не особо подходит, а в первом даже приятно будет, если вдруг все же это доставит какие-то неудобства. Повторный стук, уже более уверенный. Вновь нет ответа. Тсуна решился слегка потянуть ручку двери на себя, и с удивлением обнаружил, что она с легкостью поддается. Не заперто. Беспечно. Ох, бред. Какая беспечность для декораций подготовленной арены? Мальчик распахнул дверь шире и вошел внутрь, создав скрипучий звук своим шагом. Послышалось эхо, от чего мальчик успел разочароваться, ведь эхо бывает лишь в пустых помещениях. Он осмотрелся. Внутри было действительно негусто. Посреди комнаты стоял небольшой деревянный столик, а у стены можно заметить небольшую кровать. — Вот же, на этой арене существуют кровати! Не могли, что ли, перекинуть на эту локацию пораньше, чтобы я мог поспать по-человечески? — в сердцах воскликнул Тсуна, обращаясь к наблюдателям по другую сторону экрана. Вопрос риторический. Конечно, не могли. Это же мафия, что с нее взять. Стол был явно не пуст. Подойдя чуть ближе, Савада увидел миску с несколькими яблоками. В доме не было ни души, кроме него самого — неизвестно, проживает ли вообще кто-нибудь в этой декорации. Будет ли расцениваться как воровство, если голодный мальчишка возьмет всего одно? Рука потянулась к столу, но застыла на полпути. На секунду мальчик замер, думая о правильности своего намерения, но после резко откинул сомнения. В конце концов, многое успело произойти, не в том он положении, чтобы думать о каких-то неизвестных, которых, возможно, на самом деле-то и не существует. Уж от одного яблока у них явно не убудет. Тсуна словно изменился со вчерашнего дня. От совершенной убежденности в своей честности и добропорядочности, помешавшим ему в супермаркете, будто почти ничего не осталось. За время, проведенное на арене, произошло слишком много событий, влияющих и разрушающих - точно целая жизнь. Необходимо пересмотреть систему ценностей. Да и арена не на совестливость проверяет, уж это, несомненно, всем безразлично. И самому мальчику тоже нужно придерживаться этого. Он схватил фрукт резким движением и поднес ко рту. Но вновь замер. Дело не в совести, совсем не в ней. Сломанному человеку совесть не нужна. Мальчику действительно было на нее плевать сейчас, плевать на фантомных обитателей деревни, на факт незаконного проникновения и присвоения этого чертового яблока. Он просто не может есть. Лишь на моменте, когда он заполучил то, что так яростно просил его желудок, чувства победили и окончательно дали понять, что пища сейчас будет излишней. И кусочка не проглотить. Вчера он мог, потому что сладкая возможность взаимовыручки и сотрудничества с Реборном смогла облегчить пребывание здесь и на время вернула аппетит. Но новый день — все идет по-новой. Та возможность была последней, сомнений практически нет. Спасет лишь чудо, но чудес не бывает. Уж точно не здесь. Только сейчас пришло окончательное пробуждение. Вспомнил все, заново все осознал. Рука ослабела, опустилась, пальцы разжались, яблоко звучно упало к ногам и покатилось по полу. К чему была та вчерашняя мимолетная радость, если теперь в разы больнее. Тсуна развернулся и пошел прочь из дома, из которого ему нечего взять. Абсолютная тишина, за исключением шума ветра и щебетания птиц, волновала и раздражала наследника. В такой обстановке мысли становятся слишком громкими. Чем громче мысли, тем сложнее им сопротивляться. Опустошение. Мальчик остановился, ведь ему некуда идти, да и просто незачем. Все, что он может делать на этой арене — пытаться уничтожить своего учителя. Других занятий просто нет, он даже поесть не в состоянии. Идея с ареной для двоих теперь казалась еще более абсурдной. Никто из испытуемых не будет нападать исподтишка, все стычки будут открытыми. Нет смысла в быстрой и незаметной победе, она не раскроет потенциал и не продемонстрирует способности, а ведь цель данного мероприятия именно в этом. В глазах Тсуны мафия теперь была не только жестокой и несправедливой, но еще и невероятно глупой. Можно было бы просто организовать бой. Один единственный, без всяких локаций, побочных опасностей, бесполезных декораций. Какая-то напускная торжественность и эпичность, к чему это все. Будто хотят тянуть время, чтобы помучить подольше. Так ли бессмысленно? Ведь в обычных условиях Тсуна вряд ли бы собрался с духом для поединка, Реборн бы с легкостью победил и потерял бы свою цель, а Вонгола потеряла бы наследника. Пусть и арена от этого не страхует, но все же атмосферу опасности создает, что медленно, но все же способствует соответствующему настрою. Савада сдался, опустился под тень одного из домов, упершись спиной в стену, положил голову на колени и дал волю кричащим мыслям. Он пообещал себе, что плачет в самый последний раз. Все равно, кроме как думать, ничего больше не оставалось. Так хотя бы следует избавиться от непрерывно наступающих слез, накопивших в себе новый груз отчаяния, гнева, тревоги и печали, пока есть возможность.***
Энма рассказал все. Несмотря на испуг и факт, что его раскрыли, он вновь обрел некоторую уверенность, с которой посвящал в подробности событий, произошедших по его плану. Его интонации не давали сомнений, что мальчик убежден в правильности своего решения и не считает себя виноватым (вина лишь в том, что он недостаточно хорошо все продумал, чтобы не попасться иллюзионисту). — Хром все еще на арене, чтобы помогать Тсуне? — Такеши был шокирован, но не мог отрицать, что его уровень уважения к этим двоим безумцам возрос в разы. — Да… — выдохнул Энма. — Она создала иллюзию, чтобы сделать меня незаметным, я поехал на арену с ней, забравшись на крышу машины, а после в ее же иллюзии, только притворяясь ей, вышел к мафиози, ведь надо же было уехать и заставить их думать, что они завершили операцию, чтобы Хром могла остаться там. Честно говоря, финал плана так и не придуман, все очень расплывчато. Хром будет залечивать раны, а также отводить опасности от Тсунаёши, смягчать условия. Незаметно все провернуть напрямую не получится, нужна магия, а иллюзии — самый близкий к магии вариант. Вообще, лучше всего было бы не давать осуществиться их встрече с Реборном совсем. Но это опасно, так как было объявлено, что поединок все равно организуют, если время затянется. Так что необходимо просто помогать, не допуская проигрыш. — И чего этим можно добиться? Ты сам только что сказал, что даже при всех ваших махинациях сражения не миновать, тогда зачем?.. — Ямамото старательно раскладывал все по полочкам. В его словах не было злости и осуждения (он ведь пообещал не осуждать), но непонимание терзало его, и он активно пытался от него избавиться. — Я хочу добиться хоть капли гуманности от этих проклятых дьяволов, зовущих себя мафией! — вдруг неожиданно резко выпалил Энма. — И грамма здравого смысла. Если испытание будет показывать, что поединки не выявляют победителя, а лишь калечат участников, если раз за разом будет одна и та же картина, может, они решат, что стоит прекратить этот бессмысленный бесчеловечный цирк. — В этом есть смысл. Надеюсь, — Такеши опешил от несвойственной мальчику агрессивности. — Получается, ты не веришь в своего дружка, раз посылаешь подмогу, — ехидно заметил Маммон. — Что? Нет, вовсе нет! — поспешил возразить Энма. — Я верю в него так, как ни в кого больше не верю. Но также я знаю, что он за человек и что может ему помешать. И что он будет чувствовать, одержи он победу. Это уничтожит его. Нельзя подвергать его такой боли. Поэтому никакой исход испытания, кроме как ничьи без жертв, допустить нельзя. Просто подстраховка на случай форс-мажоров. Человеческий фактор, знаете. Энма опустил голову. Сжал и разжал кулаки, эмоции сползли с лица, а голос утратил ту живость и воодушевленность, которая хлестала из него мгновение назад: — Вот такой был план, но толку. Я готов понести ответственность, только, пожалуйста, не трогайте Хром. Это я ее толкнул на это, а она слишком добра, чувствительна и разбита, чтобы отказать. Повисла тишина. Ямамото молча переваривал полученную информацию, ища решение и борясь с грызущей тревогой за красноволосого мальчика. А сам Энма просто ждал реакции Маммона, надеясь, что она будет не слишком унизительной и настолько снисходительной, насколько допустимо после такого поступка. — Ты обо мне действительно худшего мнения, чем я заслуживаю, — с совершенно незнакомой доселе интонацией наконец ответил иллюзионист. — Я никогда не был хорошим человеком, но я и не полный подонок с отсутствием чувства справедливости. К тому же, стыдно признаться, я тебя даже зауважал после этой истории. Энма поднял голову быстрым движением: — Что? — Я не собираюсь на тебя стучать, вот что. Твои идеи имеют смысл и я разделяю твое мнение. К тому же, выдать тебя — признать поражение, ведь вы смогли провернуть все незаметно и обмануть всех собравшихся, в том числе Варию, и никто до сих пор вас не остановил. Тебе просто не повезло наткнуться на меня, иллюзиями меня не одурачить. — Это значит, что… — Это значит, что я позволю вам продолжить. Я верну тебе внешность Докуро, действуйте дальше, как считаете нужным. Но знайте: если вас прижмут к стенке, я буду отрицать свою причастность, и вам не советую как-либо упоминать меня. Энма потерял дар речи. Что-что, а такого ответа он никак не мог ожидать. Маммон, этот алчный, жестокий, противный офицер Варии на стороне противников испытания? Рот то и дело открывался, но не находилось подходящих слов. Маммон, увидев жалкие попытки мальчика, предугадал его слова: — Не вы одни такие зрячие. Каждый из мафиози прежде всего — человек. Вы даже представить не можете, сколько из находящихся в резиденции не одобряют происходящего. Более того, каждый из Варии был против проведения испытания с такими условиями, даже Занзас, представь себе. Мы не роботы, мы из плоти и крови, а еще у нас есть мозги и чувства. Мозги подсказывали, что быть помехой испытанию — гиблое дело, под давлением столь влиятельного общества, но чувства кричали о том, насколько все неправильно и жестоко. И мы струсили, я даже помогал в организации, хотя ни один процент меня не был «за». А ты в компании с девчонкой как-то нашел храбрость пойти против всех. Отвратительно! Но совру, если скажу, что не уважаю тебя за это. Глаза Энмы вновь на мокром месте. Надежда медленно обратно наполняло его душу, силы возвращались, и даже мафия поднялась в его глазах. — Спасибо, — только и смог сказать он под впечатлением от речи Маммона. — Не нужна мне твоя благодарность. Лучше приложи все силы к продолжению твоей безумной авантюры, — иллюзионист вновь демонстративно щелкнул пальцами. Красные волосы потемнели, глаза стали больше, фигура обрела более изящные формы. Облик Хром. Ни слова больше не говоря, Маммон развернулся и начал удаляться, показывая, что никакого отношения к этому происшествию он больше иметь не желает. Ямамото в компании «Хром» вернулся в комнату наблюдения в надежде подремать в кресле, думая, что в комнате вдали от экрана не сможет уснуть, но и рядом с ним всю ночь не сомкнул глаз. Теперь и на нем висел груз ответственности за посвященной в тайные махинации против испытания. И он даже не знал, хорошо это или плохо. С одной стороны, он избавился от неизвестности, но с другой — не знай он, что происходит, не было бы и вероятности, что он сможет помешать или случайно выдать своих товарищей. Сейчас будет страх оступиться, показаться подозрительным. Тяжело, когда есть, что скрывать. Однако теперь горел огонек надежды, которую, казалось, уже намертво втоптали в землю. Вдруг реально получится? Ямамото злился на себя. Он Хранитель, ближайший друг Десятого, но он бездействовал, поддавшись безысходности. Он не нашел сил сопротивляться, отказался от веры в хороший исход, в то время как эти двое продолжили бороться. И есть шансы, что не зря. Так что, в конечном итоге, для себя он решил, что все же хорошо, что он теперь в курсе. Хоть и посредственное, но участие в операции, направленной на сопротивление мафиозной несправедливости. Незаметно наступило утро. Мысли перебивали друг друга. На арене два его друга. Задача одного — продержаться неопределенное количество времени, второго — помочь продержаться. А его с Энмой задача — обеспечить секретность здесь. Это командная работа во имя благой цели. Никакое испытание в каком-то далеком неизвестном месте не прервет связь Тсуны с его семьей. Переведя взгляд на экран, Такеши увидел, что утро наступило и на арене. Он молча наблюдал за терзаниями Десятого, которые были видны невооруженным взглядом. Упавшее яблоко, медленные шаги, сползание по стене, слезы. Как же больно. «Пожалуйста, потерпи, Тсуна. Ты не один». Девятый непрерывно глядел в экран. Он вообще когда-нибудь спит? Но его можно понять. Можно сказать, он один из главных судей и самый важный наблюдатель. В конце концов, это испытание его наследника. Но на экране не происходило ничего. По-крайней мере, со стороны Тсуны. Интересно, почему камеры всегда направлены только на него? Реборн появляется на экране лишь во время схваток. Это потому, что мафиози тверд, непоколебим и не вызывает сомнений в своей компетентности, наверное. Но ведь именно из-за Реборна активировали ошейники. Что ж, не стоит забывать, но несмотря на трактовки и представление о происходящем, по факту испытуемый только один — Тсуна, за ним и идет наблюдение. Репетитор же, по сути, и является самим «испытанием». Ямамото опустил голову на спинку кресла и закрыл глаза. Нужно хотя бы попробовать подремать. Несмотря на все риски, внутри стало немного поспокойнее, так что, вероятно, можно себе это позволить. Мысли становились все более расплывчатыми, тело расслабленным. Погружение в сон через три, два, один… Резкий звук из колонок разбудил дремавших Хранителей. На экране в разные стороны разлетались щепки, некоторые дома были уже в негодном состоянии: пробитые стены и крыши, разбитые окна и верх дном перевернутые помещения. Ямамото вскочил: — Сколько времени прошло? — Не знаю, с какого момента тебе нужен отсчет, но сейчас почти два часа дня, — отозвался Гокудера, вцепишийся в брюки, не сводя расширенных глаз с экрана. Удивительно, что удалось проспать так долго, Ямамото планировал максимум час. Все по-новой. Снова буря после очередного затишья. В редкие моменты, когда в кадре можно было разглядеть взгляды сражающихся, можно было заметить сомнения в их глазах. Они сражались через силу, совершенно не так, как это было вчера. Оба выглядели какими-то растерянными, хоть и пытались всячески это скрыть. Будто это было самое внезапное и несвоевременное столкновение в их жизни. Взор зацепился также за неспокойные индикаторы на ошейниках, которые то и дело заставляли и без того измученные тела вздрагивать. Какая важная деталь испытания, о которой ни в коем случае нельзя забывать. Это значительно усложняет задачу Хранительнице Тумана. Участники испытания должны прилагать все усилия, выкладываться на полную, чтобы избегать боли от разрядов, в то время как Хром должна смягчать обстоятельства и последствия скрытно для всех, в том числе и для Тсуны. Если получится, то все сложится как нельзя идеально — ошейники будут демонстрировать максимальный показатель используемой силы, но при этом победитель не будет выявлен. И так до бесконечности, пока не надоест. Пока мафия не осознает бессмысленность продолжать и не найдет другой способ испытать наследника. Живот скрутило от волнения. Какая же огромная ответственность лежит на Хром. Хрупкая, чувствительная девушка находится в эпицентре жесточайших, морально тяжелых событий, при этом она должна непрерывно предпринимать нужные действия, наблюдая за происходящим собственными глазами, оставаясь незамеченной. Вся надежда на девушку, которая обязана быть где-то рядом. «Спаси их» — в последний момент Такеши удержался и не крикнул это вслух, а лишь в своей голове. Уверенности в успехе не было, была лишь надежда на лучшее. Возродившаяся, благодаря Хром, надежда. Надежда, которую нужно оправдать. Но что, если не выйдет?.. Перед глазами всплыла сцена последнего диалога с Энмой. Всеми фибрами души хотелось бы, чтобы этот диалог оказался ненужным и бессмысленным, чтобы он не сыграл никакой роли и так и остался отчаянным диалогом из прошлого, но пока еще ничего не решено, он очень важный: « — Но что, если нас раскроют? — Ничего страшного, наверное, — ровный голос «Хром» с каждым словом все увереннее. — Я так рад узнать, что многие мафиози против испытания. Это здорово сыграет нам на руку, за нами больше людей, чем я думал. Такие разные, быстро сменяющие друг друга эмоции, часто несвойственные говорящему. Похоже, от всего этого беспредела уже начали сходить с ума. — Это значит… — Это значит, бунт, — уверенно закончил Энма с непривычной для голоса Хром резкостью.»