save me (from yourself)

Возвращаясь в отделение, Чанёль молится, чтобы сегодня его не оставили на очередную ночную смену. Он знает свои лимиты: ещё одну ночь практически без сна он не переживёт. Уже не в том возрасте: тридцать три, как никак, а не двадцать. Вырубится на диване в ординаторской и не заметит. Очень хочется домой. Невыносимо. Настолько, что тело подсознательно даже из лифта выходить отказывается, когда тот достигает нужного этажа. Рука почти тянется нажать на единицу и уехать вниз. Если решится сейчас, то уже через минут сорок будет дома. Всего через сорок минут. Заманчиво. Створки начинают закрываться, и в те секунды он внезапно замирает. Краем уха Чанёль улавливает звонкий голосок. Удерживает двери. Делает поспешные шаги, удивленно осматриваясь. И находит. Да не может быть. Потрескавшиеся губы расплываются в улыбке, услышав родной голос. А ноги сами несут его к входной двери в хирургическое отделение под недоумённые взгляды прохлаждающихся интернов. — У меня жених тут работает! Не ошибся. Он в мгновение ока оказывается рядом с входной дверью в отделение, что была совсем недалеко, и легко толкает её. — Дамочка, вам следует покинуть отделение, тут только по пропускам, — в который раз устало объясняет Бэкхён. Пять минут своей жизни он потратил на какую-то сумасшедшую, вместо того, чтобы наконец уйти домой. Впервые за последний месяц. Знак свыше? Не иначе. Вот только это раздражает. — Соми? Бён поворачивается. Ох, чёрт. Как обычно, все проблемы из-за Пака? — Чанёль-а! Миниатюрная девушка легко отталкивает анестезиолога и буквально кидается на шею к застывшему на пороге Паку. Он легко ловит её в объятия и не менее счастливо улыбается. Сладкая. — Мой самый-самый лучший доктор, я так соскучилась, — наимилейшим голосом произносит Соми и дарит лёгкий поцелуй в сухие губы, едва оказавшись в объятиях будущего мужа. Приторно-сладкая. — Я думала ты страдаешь, что давно меня не видел, негодник, а сам где-то гуляешь, — она наигранно хмурится, после чего счастливо смеётся и прижимается к любимому сильнее. До тошноты. Вот такая она, Нам Соми. Невеста Пак Чанёля. Брюнету кажется, что она ненастоящая. Вся, целиком и полностью, сделанная. И лучше бы речь шла о десятках пластических операций на лицо, грудь и прочие места, что себе поправляют девушки с юного возраста, чем о том, что Соми будто бы была соткана из наигранности и какой-то воздушной мишуры, напоминающей сладкую вату. Безумно сладкую, вызывающую диабет. Похожих людей Бэк встречал лишь иногда. Не лично. Только в те редкие случаи, когда включал телевизор и случайно натыкался на чрезвычайно сопливые дорамы. Он тихо хмыкает. Точь-в-точь. Приподнятое настроение от собственных мыслей держится недолго: взгляд не падает на до чёртиков радостного Чанёля. — Как я мог не скучать по своей драгоценной невесте, а? И тогда его начинает подташнивать не по-детски. Во рту Сахара, желудок сжимает в тиски, а в горле неприятно щекочет. Физические ощущения меньше всего волнуют Бёна, потому что он побаивается задохнуться от собственных чувств. Злость, презрение и отвращение. Эта троица давит, застилает глаза толстой пеленой. Он не понимает. Как? Как человек, который обожал причинять боль другим, каждый раз заставлял страдать всё тех же, может думать, что имеет право быть счастливым? Он просто не достоин этого. Так какого хера?! Какого хера он смеет бессовестно быть счастливым. Бэкхён стискивает зубы и понимает, что за последние пятнадцать лет ни разу не улыбнулся такой же лёгкой и искренней улыбкой, как Пак. Потому что не мог. Потому что восстанавливать себя по осколкам пинцетом, составлять из замудрённого пазла нового себя сложно. Потому что было больно, как бы он ни врал. При повреждениях, серьёзных травмах особенно сильная боль не ощущается от шока. Его шоковое состояние затянулось на полжизни. И ему, наконец, пиздецки больно. Сломанные кости души срослись лишь наполовину. И то трудами семьи Ким. Но оставшаяся часть никак не собирается восстанавливаться, болезненно пульсируя в грудной клетке. Та часть, которая отвечала за ненависть к красноголовому хулигану-переростку. Которая считала, что жизнь должна была стереть того в порошок, втоптать в грязь, забрать всё самое ценное. Это было бы правильно. Ведь это Бён должен был стать человеком лучше, чем его мучитель, восстав из пепла. Он должен был стать любимым кем-то и успокоиться, забыв о школьных годах. Только раны, нанесённые издевательствами, оказывается, даже не думают затягиваться раз и навсегда. Бэкхён столько лет не просто считал, что Пак недостоин ничего хорошего, но сам не замечал, как уродует себя, обрекая на страдания, не позволяя себе быть счастливым. Будто бы думал, что не заслуживает этого. Глаза расширяются от осознания. Он ненавидит Чанёля не столько из-за издевательств, сколько из-за того, что стал таким. Воздух в лёгкие перестаёт поступать, и он делает сиплый, еле слышный вдох. Даже не заметил, как перестал дышать. В коридоре раздаётся звук вновь приехавшего лифта, и доносится быстрый, но равномерный стук колёс каталки. И Бэкхёну резко становится легче. Дыхание даётся проще, и буря чувств мгновенно успокаивается. Губы хотят расплыться в весёлой усмешке, однако Бэкхён сдерживается. Как же глупо. Ребячество с его стороны, не более. Желать жизнь этого человека из-за того, что он сейчас счастлив? Из-за того, что он любим? Ха. Зато никто не сломает его во второй раз, а Чанёля ещё могут уничтожить однажды. Соми анестезиолог видит насквозь. Сладкая вата имеет свойство таять при жаре. Он достаточно грубо отталкивает голубков в сторону от двери, чтобы расчистить проход будущему пациенту и бросает через плечо: — Не стойте на месте и уже снимите себе комнату. Шатен отвечает сразу, будто бы заранее готовился. Было бы смешно, будь оно так. — Вам завидно, доктор Бён? Бэкхёна чуть не пробивает на смех. Завидно? Забавное предположение. — Дамбо, я просто опасаюсь, что вы перепутаете пол отделения с мотелем и потрахаетесь прямо здесь. Верно. Бэкхён завидует. Завидует человеку, которого презирает всей душой. Снова надеть белоснежный халат не занимает много времени, и он заходит обратно в отделение прямо за медбратьями с каталкой, плотно закрыв за собой дверь. Как чувствовал, что уйти домой сегодня не выйдет. ... Закрывает глаза. И тут же чувствует, что что-то не так. Слишком много шума из-за одного пациента без видимых повреждений. *** Утро наступает быстро. Для Чанёля. Он приходит на работу с великолепным настроением. Его отпустили с ночной смены, поэтому он впервые за долгое время смог уделить столько внимания Соми и, главное, нормально выспаться — чем не повод? В отделении, судя по всему, немного работы, потому что даже на регистратуре медсестры сидят, тихо о чём-то перешёптываясь. Идиллия, не иначе. Однако уже через пару минут хирург осознает собственную ошибку. Его ощущения никто не разделяет: медсестры выглядят осунувшимися, уставшими, а вечно заводной доктор Ким, завидев Пака, кое-как махает рукой и даже не улыбается. И если уж заведующего будто бы пропустили через соковыжималку пару сотен раз за ночь, то шатен уже и не знает, что думать. Картина в целом выходит так себе. — Что-то произошло? — спрашивает он у милашки Соён, которая вручает ему карты поступивших пациентов. Она вздыхает, поднимая на него взгляд. Только по нему Пак понимает, что да, что-то не так. Совсем не так. И её ответ ему не сильно понравится. — К нам поступил мужчина ночью, как раз когда вы ушли, с сильными болями в животе. Он сознание от боли терял каждые пять минут. Чуть задумавшись, выдаёт: — Перитонит? Девушка кивает, соглашаясь, и судорожно выдохнула. Ночь была чересчур тяжёлой как физически, так и морально. Для всех. Для неё в том числе, хотя она и не была занята этим пациентом. — Мы даже не смогли узнать его имя, чтобы запросить карту. Хирург Чхве сказал немедленно готовить операционную, а доктор Бён был против рисковать. Всё-таки там была очень спорная ситуация. — «Спорная»? Пак, откровенно говоря, напрягается. Таким тоном, каким медсестра ведет свой рассказ, говорят обычно о смерти пациента. Летальный исход из-за перитонита был возможен, если у того мужчины были и другие неизвестные им заболевания или же он слишком поздно обратился в скорую помощь. — У пациента была аллергия на какие-то медикаменты, да? — с каким-то сочувствием спрашивает Пак. Закон подлости и судьба — мерзкие факторы. Этому учишься в больнице в первую очередь. — Нет. У него были проблемы с сердцем. Он едва сдерживает стон. Ну, конечно. В этом случае общий наркоз совсем не приветствуется и может даже убить человека. Вопрос лишь в том, как Бён смог это понять. Ведь за того парнишу, которого Чанёль оперировал на пару с ним, он решил взяться мгновенно, без всяких вопросов и опасений. Да и за других пациентов брался почти сразу за всё время работы шатена. — Значит, смерть? Девушка чуть дёргается, после чего шутливо тыкает его в бок. — К счастью, нет. Доктор Бён смог привести его в себя. Всю ночь боролся за его жизнь. Доктор Ким пытался заставить его сделать перерыв, поесть, пока состояние того мужчины было стабильное, но он ни в какую. Даже шага из палаты не делал. Всё отделение дышать боялось. Сейчас пациент ещё не пришёл в себя, но, говорят, ему уже ничего не угрожает. По неизвестной причине, Пака отпускает. Терять пациентов — сложно. Ещё сложней — знать, что мог этого не допустить. — А где доктор Бён? — почему-то спрашивает он. — Скорее всего, отдыхает в своем «логове». Это курилка, она общая, но кроме него там никого не бывает. Некоторые даже бросили курить, чтобы с ним, не дай бог, не пересечься, — она устало улыбается, — Вы там ещё не были? Она в самой дальней части крыла. — Спасибо за информацию, — дежурная улыбка расцветает на лице. А в следующий момент ноги сами несут хирурга вглубь отделения. Пак не знает почему и зачем идёт туда, ускоряется из-за чего чуть не вписывается в идущих навстречу коллег. Они ведь не друзья. Ни разу не приятели. И знакомыми их тяжко назвать. Хочет немного поиздеваться? Он давно с этим завязал. Да и совсем не возникает такое желание. Ёль не ребёнок, знает как это больно совершить ошибку, ведущую к смерти. Как это отвратительно чувствовать сжавшееся, от осознания собственной тупости, сердце. Как трудно смириться с этой малюсенькой ошибкой. И каково стоять на грани: когда ты не знаешь, выживет пациент после твоей ошибки или нет. Чанёль не может не пойти к анестезиологу. Они взрослые люди, серьёзные врачи, но и у них есть эмоции и слабости. Им тоже нужна поддержка. Да и Соми посоветовала ему наладить контакт любыми средствами. Это может быть удачным случаем. Едва ли не единственным возможным. Вдруг повезёт. Горький запах сигарет мужчина чувствует уже у входа. Дверь легко поддается его большой руке, и хирург с лёгкостью попадает внутрь. Помещение оказывается похожим на ординаторскую. В середине комнаты стоит потёртый, старый диван, а по углам стоят какие-то полки с, очевидно, уже забытыми документами и отчётами. Самого Бэкхёна было бы сложно обнаружить, если бы не тонкий дым, идущий из-за дивана. Анестезиолог сидит прямо на не совсем чистом полу, облокотившись на твёрдую, заднюю спинку мебели и скуривает очередную сигарету. У его ног лежат пустые пачки, в которые Бён скидывает окурки, и недоеденный бутерброд с какой-то колбасой. Кусок в горло по-прежнему не лезет. Круги под его глазами не скрывает тонкий слой тонального крема, тёмные волосы находятся в полном хаосе и напоминают гнездо. Глаза со стеклянным интересом смотрят на сигарету в руке. Дурной запах оседает на корне языка шатена, и он слегка хмурится. Отвратительный выбор сигарет. Пак плюхается прямо рядом с младшим и поднимает одну из пачек. Самые дешёвые, как и ожидалось. Травить себя чем-то подобным не лучшая идея. Однако он понимает: скорее наказание самому себе, чем вредная привычка. Убивать своё здоровье этой дрянью за то, что чуть не убил своего пациента. Понимает. Но не одобряет. На такие крайние меры идут лишь те люди, которые не ценят себя. Полностью отдают себя другим. Или работе. В случае Бёна — все три случая. Чанёль, кажется, начинает видеть, что стоит за холодным невысоким мужчиной. Кем он стал. И кто он такой. Они оба молчат. Бэкхёну по барабану, что рядом сел его заклятый враг. Он не хочет и слова произносить. Зачем? Прогнать хирурга он всегда сможет. Сейчас ненависть к нему поутихла под влиянием пачки сигарет и спящего во второй палате пациента, у которого дела явно хуже, чем когда-то у Бэкхёна. А ещё ему интересно, сколько продержится Пак. Вот так. Молча и без действий. Тот, кстати, не выдерживает очень скоро и всё-таки спрашивает. — Как ты понял, что ему может быть противопоказан наркоз? Брюнет никак не реагирует на вопрос, в очередной раз затягиваясь. Дым обволакивает лёгкие, горло и ощущается приятными покалываниями на языке. Ни с чем не сравнимое чувство. Идеальное, но убийственное. Он прикрывает глаза. Сейчас. Прямо здесь. Не Бён Бэкхён, забитый парень и игрушка для издевательств. Не Пак Чанёль, хулиган и высокомерный король старшей школы. А два взрослых мужчины, которые не знают о друг друге ничего, но при этом знают всё. — Мужчине было около сорока. В таком возрасте не часто, но бывают проблемы с сердцем. Можно сказать, интуиция. Ответ появляется в воздухе легко, как нечто естественное для их разговоров. Чанёль думает: «не удивительно». Всё же он гений: подмечает те детали, которые не могли заметить самые опытные врачи. Хирург бы тоже не заметил. Вот почему он не мог не спросить. При всей своей натуре, он не может не уважать доктора Бёна. Мысли рассеиваются, когда брюнет вновь заговаривает: — Зачем ты пришёл, Дамбо? По помещению раздаётся только тихий звук стрелок на новеньких часах хирурга. «Зачем?» Хороший вопрос. Чанёль и сам не знает чёткого ответа. Причину можно было выдумать, но смысла-то нет. Его собеседник не похож на глупого человека, который не отличит отмазку от настоящего ответа. Так что Ёль лишь мягко усмехается и говорит: — Я думаю, ты хорошо справился, Бэкхён. Умело уходит от ответа. Выдавая истинные мотивы. Которых, он считает, и вовсе не было в этот момент. Лицемерный ублюдок. — думается анестезиологу, но вопреки собственным мыслям он не говорит этого вслух. Пускай хирург думает, что чего-то добился. Что сделал большой шаг в налаживании их отношений. Что станет лучше. Так будет больнее падать.