save me (from yourself)

Лениво шагая по комнатам, Бэкхён заново, в очередной раз запоминает, как выглядит его квартира. Она просторная. Светлая. И пустая. А ещё слишком идеальная. Последний факт раздражает мужчину, потому что противно от этой приторной безупречности: даже кран нигде не подтекал, как у большинства нормальных людей. Совсем не в его духе, но брюнету просто некогда было заниматься ремонтом. Впрочем, как и сейчас. Как и в ближайшем будущем. Бён спотыкается о какой-то пакет в коридоре, когда направляется к тёмно-синему пуховику. В темноте он едва умудряется разглядеть оставленный пару дней назад пакет с лекарствами, который Мён впихнул ему чуть ли не силой, и ногой отодвигает его в сторону. Вместо того, чтобы принять какие-либо медикаменты, помочь собственному организму, в его руках появляется слегка помятая пачка сигарет. Здравый смысл уже давно подсказывает бросить эту дрянь, но вот только брюнет знает, что не сможет. Губы растягиваются в ироничной ухмылке. Вот тебе и гениальный врач. Кто бы мог подумать. Балкон встречает его морозным воздухом и невесомыми белыми снежинками, оседающими на запутанных тёмных волосах. Вопреки законам физики, они не сразу тают в них: возможно, из-за минусовой температуры в Сеуле, возможно из-за того, что Хён сам по себе огромный кусок льда — как внутри, так и снаружи. Или всё сразу. Он забирается в мягкое кресло, игнорируя тот факт, что босые ноги словно ступают по замерзшей поверхности озера Коцит, и закуривает. Глаза будто бы заинтересованно следят за летящими хлопьями снега. Холодно. Прекрасно. Теперь он может наслаждаться снегопадом, в своё удовольствие сидеть на морозе в одной футболке, ёжиться от пробирающего холода, смахивать снежную пыль с длинных ресниц. А в школе он ненавидел это праздничное время года. Ненавидел за отмороженные ноги, за время, проведённое без сознания в снегу, за эти белоснежные мушки, срывающиеся с небес, за боль в синяках и ранах, которая обострялась из-за холодов. За яркие улыбки людей и за их светящиеся от счастья лица ввиду приближающихся праздников. Та зима преподнесла ему помимо боли ещё кое-что. Взгляд скользит по шрамам на запястьях, и анестезиолог выдыхает серое облако дыма в воздух. Тогда он ненавидел весь мир и жалел себя. В тот февраль он впервые захотел оборвать свою жизнь. Хотел прекратить эти бессмысленные мучения и отправиться в лучшее место. Смешно, в тот момент он ещё надеялся, что Бог ему поможет, хотя бы на том свете. Он ещё верил в существование кого-то светлого, столь чистого, кто смог бы протянуть руку помощи, кто всевластен настолько, что подарил бы ему покой. Верил, но был глуп. Если и вправду был тот, кто спасал его из раза в раз, то он явно насмехался над Бэкхёном. Четыре попытки суицида и все провальные. Очень не вовремя домой приходила мама. Неудачник. Школьнику приходилось продолжать своё существование, но теперь ещё и с клеймом самоубийцы. А родители даже каким-то образом собрали немаленькую сумму денег, обычно непосильную для их семейного бюджета, чтобы замять это дело. Чтобы ни в коем случае, ни в какой бумажке не было написано позорное прошлое. Их сын не псих, что вы, просто немного дурак. Конечно. Это был просто глупый порыв, у подростков такое бывает, нестабильные эмоции, проблемы с учёбой, сами знаете. Но с ним всё в порядке, да. Ничего особенного нет в желании умереть. Врачи, которых подкупили, молча соглашались, не смотря на мальчика. Таких, как он, они видели едва ли не каждый день, и нагружать себя чужими проблемами не собирались. Документально этот эпизод из его жизни стёрся так, словно его не было. Словно Хён не пытался вскрыть себе вены и закрыть глаза навсегда. Словно у него не было психологических проблем, и ему не требовалась помощь профессионалов. Мама решила, что поможет ему самостоятельно, отцу было всё равно, лишь бы сын не опускал семью в глазах окружающих. И так мелкий и хилый, похож на девчонку, а тут ещё и псих? Что бы сказали люди? Он смотрит на покрасневшие от холода руки и тушит недокуренную сигарету в ближайшей пепельнице. Люди бы ничего не сказали. Как и те врачи, многие не стали бы копаться в проблемах семьи Бён. В ней нет ничего особенного, что могло бы привлечь особое внимание знакомых. Чутка неадекватный сын — тоже не повод. А другие родственники бы просто недолго попричитали, сказали, что во всём виноваты вот эти ваши компьютеры и страшные фильмы, которые, кстати, Бэкхён в жизни не смотрел, что они обязательно помогут, но лучше пусть мальчишка не появляется на днях рождениях и прочих праздниках. А он бы был только и рад подобному исходу. После ледяного воздуха улицы в квартире кажется очень душно и невыносимо жарко. Анестезиолога это мало волнует, поэтому он берёт кружку уже остывшего чая и садится за барную стойку. Свет экрана от ноутбука неприятно бьёт в глаза, но врач промаргивается и начинает бесцельно листать документ, любезно отосланный кем-то из хирургов. Это не его пациент, но с ним посоветовались перед тем, как выбрать другого анестезиолога для операции. И как после такого вообще брать выходные, когда вокруг одни идиоты? Рядом с Бэкхёном лежат переливающиеся стеклянные ампулы, цветные таблетки разных размеров, оставшиеся ещё с прошлой болезни, медицинские маски, разогревающие мази, бумажки. Эти детали создают рабочую атмосферу, и становится гораздо легче на душе. Больница виделась ему неприступной крепостью, где были боль и разочарования, но, в большей степени, присутствовало определённое удовлетворение от того, что в тебе кто-то нуждается. Что ты жив не зря. По крайней мере, так было раньше. Теперь работа ассоциируется не с вечными карточками пациентов и любимой операционной. При любой мысли о больнице перед глазами встаёт растерянное, даже в какой-то степени испуганное лицо Пак Чанёля. Бёну хочется ликовать. Он получил желаемое. Именно такое выражение ему хотелось видеть, ощущать себя хозяином положения. Оказалось, эти уродливые рубцы на коже подействовали лучше, чем слова и высмеивание на бывшего мучителя. Однако. Бэкхён не чувствует удовлетворение. Совсем. Проскальзывает мысль, что перегнул. И это пугает. Он должен опустить Пака на самое дно, но что-то внутри уже шепчет, что этого достаточно. — Ещё нет, — произносит он в пустоту и стискивает зубы. Вот оно. Самое противное, что он начинает походить на свой ночной кошмар. На красноголового старшеклассника с самодовольной ухмылкой. Но просто не может перестать ненавидеть. И продолжает падать. *** — Уже вернулся? Анестезиолог замирает, как нашкодивший ребёнок, с белым халатом в руках. Чунмён же играет роль заботливого папочки, стоя на входе в кабинет и скрестив руки на груди. Он знал, что друг долго дома не высидит, но Хён не просто не отдохнул, как следует, он пришёл спустя два дня. За это время организм едва ли мог восстановиться даже на треть. — Не хочу строить из себя больного, — пожимает плечами брюнет и всё-таки натягивает на себя форменный халат. Он правда чувствует себя лучше: глаза не закрываются от недостатка сна, слабость в теле отсутствует, перед глазами стоит чёткая картинка. Будь он уверен, что не сможет работать с пациентами и ясно мыслить, и шагу в больницу бы не сделал. От него зависят реальные жизни людей, приходится брать ответственность за свои действия, а не мямлить потом про плохое самочувствие. На глаза попадается уже засохшее растение ржаво-зелёного цвета на подоконнике, и Бэкхён со вздохом идёт его поливать. Надеется, что и этого пациента сумеет спасти. — Ты и есть больной, — заведующий закатывает глаза, его уже раздражает такое безалаберное отношение друга к своему здоровью. Этот разговор состоится не в первый раз и явно не в последний. Когда уже брюнет поймёт, что не единственный анестезиолог в этой больнице, и что без него всё не рухнет? — Я в порядке, доктор Ким. Даже пришёл утром, а не на ночную смену, как обычно, — он намеренно говорит в официальной форме, чуть усмехаясь, чтобы немного успокоить темноволосого. В конце концов, Чунмён за него, действительно, переживает. Не стоит испытывать на прочность нервы хирурга, ему и так достаётся от начальства за выходки анестезиолога. Наблюдая, как вода из бутылки медленно выливается на сухую землю, он замолкает. Только слышит, что Мён тяжело вздыхает и покидает кабинет. Ким переживает за него, это ясно, как день. Иначе он бы не звонил по десять раз в час, пока анестезиолог отсутствует. Но Бэкхён не может сутками бездельничать, бессмысленно смотреть в телевизор или рубиться в какую-то глупую онлайн игрушку. Работа — это тоже вредная привычка, от которой избавиться в сотни раз сложнее, чем от того же курения. Он сидел на месте, а мог бы продумывать лечение той девочки из двадцатой палаты. Просматривал новости, а мог бы спасать чью-то жизнь в операционной. Бездействие очень сильно давит, ему проще находиться в больнице и делать что-то полезное. Работа — уже неотъемлемая часть существования. Придаёт жизни смысл. Подхватив карточки, брюнет выходит из кабинета и направляется в реанимацию на обход. Сейчас спокойнее. Действительно, спокойнее. Всё возвращается на свои места. Ещё бы Пак не стоял и не подпирал стенку у реанимации, и вообще идеально было. Брюнет прикрывает глаза. Чёртов Дамбо. Весь настрой сбил. Анестезиолог не хочет с ним говорить. Не потому что есть какая-то неловкость. Потому что не видит причины на это: он уже сотню раз давал понять, что не намерен вести с ним дела. Всё, что можно было сказать, Бэкхён высказал дважды, если не трижды. Даже этот наигранно поникший вид хирурга его не проймет. Не верь. Неверьневерьневерь. — Вы разве уже восстановились, доктор Бён? Хриплый глубокий голос прошибает и заставляет остановиться. На губах играет усмешка. — Да, меня подлатали, масло куда надо залили, теперь буду дрифтить, как новенький. А ты, Дамбо? В порядке? —секундное участие, — ой, мне же не интересно. Думая, что разговор закончен, он тянет руку к двери. — Нет. Замирает. — Я не в порядке. Голова поворачивается в сторону хирурга. Чанёль почти спокоен. Только глаза выдают странную уверенность и долю сомнения. Они прожигают друг друга взглядами. Ни один не хочет уступать. — И хорошо, — дико улыбается Бён, — я так рад за тебя. За низким брюнетом тихо захлопывается дверь в реанимацию. Как бы не хотелось Бэкхёну, Никто из них не в порядке. Чтоб ты сдох, Пак Чанёль. Чтоб ты провалился, Бён Бэкхён. Потому что ты путаешь всю мою жизнь. *** — …значит, назначим операцию Но Тэуна на пятнадцатое число. Как же. — Нет, в этот день у нас уже шесть операций. А если доставят кого-то на экстренную? Они. — Пятнадцатое число для него край, а раньше ему просто нельзя. Ставим на пятнадцатое. Достали. — Доктор Ли, вы совсем не слышите меня! Бэкхёну уже поднадоел этот бесконечный спор, но он просто углубляется в чтение расписания на следующую неделю, игнорируя чужие голоса. Ситуация неоднозначная. Даже ему сложно подсказать, как поступить. С одной стороны, если они сделают операцию господину Но раньше на один день, ничего страшного произойти не должно, но четырнадцатого числа уже много пунктов в расписании. Ещё и непредвиденные ситуации обязательно будут, в результате которых может кто-то и погибнуть без своевременно оказанной помощи. Безмолвствует и Чунмён. Он подсчитал хирургов, которых можно будет задействовать, выписав всех на бумаге. Но, судя по складке между бровей, что-то не сходится. Две-три операции они просто вынуждены отменить. Такие несостыковки в расписании очень редкие, но когда случаются, то происходит Армагеддон. Ура, типичные больничные будни. — Доктор Бён, а что вы об этом думаете? Он отбрасывает листы в сторону и переводит взгляд на двух хирургов. Все от него ожидают чуда. Словно он кудесник какой-то и сможет растянуть время в сутках, скажем, на двадцать шесть часов. Наивные. Может, Бэкхён и достаточно умён, чтобы выкрутиться и решить представшую проблему, однако не всегда всё можно так просто разрешить. — Что вы бессмысленно спорите уже двадцать минут, — протягивает Хён, — сами ведь понимаете, что ни к чему он не приведёт. Перешёптывания в зале затихают. — Единственное, что нам остаётся, это сократить время операций. Где-то сможем сэкономить, а где-то не сильно торопиться. Составим четыре команды для операций, по две медсестры, одному хирургу, анестезиологу и двум интернам, в качестве ассистентов. В особо сложных операциях, задействуем по два хирурга. Если не будем расслабляться, то успеем принять и непредвиденных пациентов, — тем временем продолжает он. Пока все переваривают вылитую на них информацию, Бён потихоньку начинает собирать свои вещи. У него операция через тридцать минут, нужно ещё подготовиться. Логика в его словах есть, но проще сказать, чем сделать. Поэтому кто-то сразу соглашается, а кто-то задумывается о возможности проведения такого финта. — Я понял, — улыбается Чунмён, хлопая друга по плечу, — молодец. Анестезиолог кривится. — Перестань, это была твоя мысль, — он бросает взгляд на листок заведующего. Его считают гением за умение сделать лучший ход, но на деле Чунмёна им тоже можно назвать. Если бы не его неуверенность в своих безумных идеях, он бы был одним из самых ценных хирургов в стране. Но не Бэкхёну его осуждать. На листке аккуратным почерком расписаны чужие фамилии в четыре разных столбца. Когда-нибудь Чунмён поймёт, что у него есть талант, а не только наследственный потенциал. И тогда, возможно, их больница сделает огромный шаг вперёд. *** — Опять собрали консилиум, поздно предупредив меня, — немного раздражённо шепчет Пак, несясь к заветной двери, — да сколько можно уже. По неизвестной причине он всегда оказывается на операции во время каждого консилиума, хотя они и не проводятся так часто. К тому же ему сообщают об этом прямо перед операцией, из-за чего хирург неосознанно начинает торопиться во время работы. Повезло сегодня, что старшая медсестра не побоялась сделать ему замечание. «Доктор Пак, простите, но вы не слишком спешите?» — звучало так отрезвляюще. Потерял голову, потому что побоялся упасть в глазах других хирургов. Он же не новичок, чтобы делать такие ошибки. Но, тем не менее, всё ещё делает их. Боже, как стыдно. На самом деле, ему хотелось бы никуда не спешить, просто потихоньку работать, уйдя с головой в операции и истории болезней пациентов, чтобы не было времени думать о другом. Работая рывками, он оставляет себе время, чтобы вспомнить о своей главной головной боли: Бэкхёне. Раньше он предпочитал вспоминать о своей прекрасной невесте или звонить и интересоваться здоровьем у мамы, а теперь все его мысли направлены только на этого обиженного жизнью анестезиолога. У шатена не получается нормально спать последние несколько дней. Всё время он возвращается в тот проклятый вечер. Бён и его шрамы на запястьях не слабо подкосили хирурга. Будто именно он оставил эти полоски на чужом теле, своими огромными руками старательно вычертил каждую. Это совсем не так, но...он чуть не убил человека. Немыслимо. Ведь он же. Не хотел. Он издевался, ломал кости и переворачивал внутренний мир, но даже будучи таким уродом не желал искренне, чтобы Бэкхён умер. Ему нравилось причинять боль, но не убивать человека. Издевательства — одно. Убийство уже другого уровня. Ёль хочет убедить себя, что не виноват, но нихуя не получается, потому что он сделал это. Много лет назад, довёл паренька младше себя до того, чтобы он наложил на себя руки. Приговор: виновен. Раз за разом он возвращается к этой мысли и не может успокоить собственное сердце. Оно сжимается, а совесть на пару с виной раздирает грудь в клочья, оставляя широкие борозды. Рана почти сразу начинает гноиться, причинять неведомую ранее боль. Он никогда не чувствовал себя так. По жизни был эгоистом. Думал лишь о себе и собственной выгоде. А став старше, по иронии судьбы встретил Бэкхёна вновь. Чтобы осознать. «Ты был мудаком» — так сказал Крис. И был чертовски прав, как бы Паку не хотелось это отрицать. Что теперь? Ему придётся жить с этим чувством? Жутко. Уже подходя к залу, Пак вдруг натыкается на мужчину в длинном пальто. Он опирается одной рукой о стену, тяжело дыша, а на едва морщинистом лбу проступает пот. Со стороны обычному человеку показалось бы, что он просто устал. Но шатен прекрасно умеет различать "устал" и "приступ". С какой-то непонятной радостью и беспокойством, доктор подлетает к нему: — Вы в порядке? — папкой хирург начинает обмахивать лицо пациента, пытаясь посмотреть в его глаза, которые, на удивление, оказались очень ясными. — Старость — не радость, спасибо, — по-доброму усмехается он, благодарно кивая. Когда приступ проходит и лицо больного заметно расслабляется, а складочка на лбу разглаживается, Чанёль помогает ему сесть на ближайшую скамейку и вызывается провести осмотр, но тот лишь отмахивается, мол знает все свои диагнозы и в приёме уже нет смысла. И сам немного расслабившись, Пак вдруг вспоминает, что должен уже сидеть среди участников консилиума, и, в конечном итоге, прогоняет эту мысль. Раз принялся за пациента, то бросать его не намерен. Неловкую тишину между ними прерывает этот мужчина, пока Ёль высчитывает его пульс. — Хирург? Вскидывает голову. — Да. Как вы узнали? — Есть у нас привычки, которые мы не замечаем, — загадочно улыбается мужчина, — дам совет, не забывай проверять лицо, перед тем, как выйти из операционной. Пациентов пугаешь, а им и без того не сладко, — он протягивает ему платок. Чанёль непонимающе смотрит, но всё-таки принимает кусок ткани. Одним движением ему показывают на лоб, и хирург поспешно проводит по нему. На белом платке остаётся небольшое растёртое пятно крови. — Спасибо, — слегка удивлённо произносит он. Обычно умывается после операции, а тут и на такое времени не было, — действительно, не заметил. Такому спокойствию позавидует даже доктор Ким, шатен уверен. — Аджосси? — кто-то восклицает со стороны. Хирург инстинктивно поворачивает голову на голос. В паре шагов от них стоит пораженный Бэкхён. Его взгляд прикован к пациенту Пака, но он совсем не заинтересован в самом враче. Лишь в мужчине на скамейке. Такого Бёна он ещё не видел. Ни в этом году, ни когда-либо ещё. Даже когда они были школьниками, подобного не происходило. Такие эмоции — тоже слабость. Так кто этот человек? Интересно. — Папа? — вслед за анестезиологом за спиной появляется заведующий, едва ли не роняя папки из рук, сразу выравниваясь, одной рукой поправляя халат, — почему ты не предупредил? До Чанёля доходит медленно, но вроде бы начинает понимать. Незнакомец вдруг обретает имя. — Мы, кажется, не знакомы. Меня зовут Ким Сонхо, — мужчина протягивает руку Чанёлю, — не обращай внимание на этих двух тормозов, они всегда такие. Выпьем чаю?