save me (from yourself)

— Говоришь, хочешь стать хирургом? — доктор Ким прищуривается, глядя сверху вниз на мелкого паренька с аккуратным швом на губе — хм, ещё не скоро можно будет снимать. Старшеклассник решительно кивает, но в зрачках проскальзывает некая неуверенность в собственных словах. Учёба — последнее, о чём думал забитый юнец со стеклянным взглядом. Вопреки его внешности типичного ботаника, он глуп и безнадёжен в глазах учителей. Так что его колебания весьма обоснованы: выпускные экзамены не за горами, а Бёна и с натяжкой то тяжело назвать «лучшим» или даже просто «прилежным» учеником. Он скорее лучший из худших, человек, балансирующий где-то на грани. Абсолютно все его оценки ниже среднего: математика, корейский, литература, история, химия или биология — не важно. Они так плохи, что порой у самого глаза слезятся от ужаса. Поступить в университет с такими отметками? Миссия невыполнима. Дело вовсе не в том, что парень непроходимый тупица и не понимает даже элементарных тем, и не в том, что учёба ему совсем не даётся. Просто невозможно учиться в том месте, где тебе мешают сделать любое движение, мелкий шажок. От одного шага до трёх — десять насмешек в спину. От четырех до десяти — несмываемый чёрный маркер на не самой дешёвой школьной форме. Десять — и на него в который раз за день выльют воду или, поленятся, и забросают яйцами, сверху притрусив всё мукой. Что будет, если сделать больше шагов? Лучше не проверять. Дети жестоки. В памяти большинства ещё свежи методы шайки «блистательного» и ёбанутого на всю голову красноволосого фрика. О какой учёбе вообще может быть речь, когда всё, о чём ты думаешь это: «как всё уже заебало»? — Невозможно, — звучит, как приговор, из уст уважаемого хирурга. Он сжимает руки в кулаки. Почему. — Почему? Ответьте. Пожалуйста, просто скажите. «Потому что я тупой? Потому что я уже отброс общества? Потому что я ненавижу людей? Потому что я чёртов псих? Потому что я никто?» Врач будто слышит внутренние терзания своего недопациента, тут же продолжая: — Считай, это интуицией, — неопределенно усмехается Сонхо, — но в хирургии тебе нет места. Верно. Бэкхёну нигде нет места. Он — это выпавшая деталь из огромного механизма, без которой процесс беспрекословно продолжается. Главные шестерёнки крутятся, не обнаружив какой-либо ошибки в строении — такая вот незначительная часть. Истерзанные островатыми зубами губы подрагивают; русый не шипит, когда зубы в очередной раз проходятся по ещё не зажившей ране. Это плата за глупую и бессмысленную жалость к себе. — Тогда, скажите, аджосси, где моё место? «Твоё место — на самом дне, Бэкки. Ты — ничтожество, которое должно захлебнуться в дерьме» — противный бархатистый голос вибрацией отдаётся в голове, достигая каждого участка мозга, самых сокровенных желаний, выталкивая одно: сдохнуть как можно скорее и безболезненнее. Он жалок и знает это. Знает, что все его пиздострадания всем нахуй не нужны. Знает, что его мысли ненормальны и пора бы завязывать. И он бы завязал, если бы мог. Если бы смог переключиться на что-то другое. Если бы у него появилась цель в жизни. Даже самая мелкая и бессмысленная для большинства, над которой бы, может, все посмеялись, а он бы шёл к ней напролом, ловко обходя невзгоды и трудности, видя наперед, что обязательно достигнет своего пункта назначения. Не сразу, но когда-нибудь. Может, судьба всё-таки смилуется и бросит своей ненавистной изломанной игрушке такую кость? Ученик старшей школы готов пойти на всё, что угодно, чтобы восстать из пепла. Где-то внутри, он ещё не понимает, что очень, очень хочет жить. Способности прощать всех и вся да светло и широко улыбаться десятки тысяч часов назад затонули подобно Титанику в насмешливом взгляде старшеклассника. Но это не причина прекращать существовать. Он может забыть о том, кем когда-то был и начать новую, совершенно другую жизнь. Стать человеком, что не позволит так легко себя унижать. Больница — его шанс на перерождение. Вероятно, первый и последний. И он будет в кровь разбивать свои руки, чтобы открыть эту наглухо запертую дверь в будущее, где он будет стоять в операционной. Чувствовать, что жизнь ценна и не всем плевать с высокой колокольни на других людей. Чего бы это ему ни стоило, он окажется там. Бэкхён изломает себя по новой, если потребуется. Постарается отпустить всю боль, но никогда не забудет грубых рук и слов, острее лезвия ножа, которые его намеренно убивали. Никогда. — Как насчёт отделения реанимации? — задумчиво произносит хирург, слегка улыбнувшись, — анестезиолог-реаниматолог, Бён Бэкхун — мрачный и нелюдимый врач снаружи, а внутри нежный цветок, борющийся за жизнь пациента в тени день и ночь. Круто бы звучало, правда? Можно было бы даже рекламу в будущем сделать! Анестезиолог? — Бэкхён, — бросает он. Что ж. — Да какая разница. На губах почти появляется тусклая усмешка. — Аджосси, вас же Сукхо зовут? Ему подходит. — …один:один, парень. Бён Бэкхён — потухший, но некогда сиявший ярче Сириуса, свет, в один день ставший тенью. Хирург видит. Видит едва тлеющий огонёк где-то в глубине разочарованных в жизни глазах. Даже не огонь. Недогоревшие дрова, которым всего лишь нужна искра. Смысл и причина вновь загореться. *** Нервно постукивая пальцами по своему рабочему столу, анестезиолог напряжённо смотрит на людей, сидящих перед ним и мирно попивающих, между прочим, его ганпаудер с мятой. — Ну, и дрянь же ты пьёшь, Бэкхённи. С улицы можно услышать детские крики. Дешевые сигареты и зелёный чай с мятой — две самые важные вещи для доктора Бёна. Конечно, после всех тех приборов и лекарств, которые он использует для работы, но сейчас не о них. Чанёль никогда и не думал, что кто-то вообще посмеет посягнуть на святейшее, в понимании брюнета. Тем более так легко. Тем более ещё и назвав его так. Мужчина, очевидно, совсем не опасается последствий и забыл о чувстве самосохранения. Если вообще знал, что это такое. В последнем хирург сомневался: больше похоже на то, что у господина Кима напрочь оно отсутствовало. Но вопреки всем опасениям обычно нахальный анестезиолог терпит все выходки старшего: начиная от оскорблений в сторону «лучшего, что придумали люди» и заканчивая тем, что он изъявил желание затащить в кабинет Ёля. Шатен готов поклясться, что на языке Бёна плясали маты. Но даже тогда он промолчал и позволил своему злейшему врагу зайти в свой кабинет. Этот человек обладает магией или это простое чудо? Легче всего поверить в первый вариант, если честно. — Умолкните уже, — Бэкхён пытается сосредоточиться на составлении списка лекарств, что ему понадобятся в ближайшей операции, однако не может игнорировать шум вокруг. Он никак не понимает, почему Сонхо затянул в его дражайший кабинет такое грязное чудовище, как Пак Чанёля. Нет. Ну какого, мать его, хрена, он должен терпеть его присутствие сейчас? Хён замечал, что хирург притягивает к себе людей бешеной, ненормально широкой, маньячной улыбкой, но разве Ким настолько глуп, чтобы повестись на столь очевидную маску? Если это так, то возраст и вправду отобрал у некогда самого умного человека, которого Бэкхён когда-либо знал, его сокровище — мозги. — Он всегда так холоден ко мне, — вздыхает мужчина, печально смотря на хирурга справа от себя, — и на работе такой же, да? Пака передёргивает. Чёртчёртчёрт. Влип не по-детски. И что он должен сказать? Похвалить? Соврать? Что? Бэкхён — это человек, которого хотелось или покрыть матом за его отвратительный характер, или просто промолчать, потому что других слов просто не было. Но с его стороны было бы неразумно критиковать коллегу перед подобной персоной. Есть ли у него вообще такое право? Может быть, но его ещё нужно отвоевать. Нужные слова находятся не сразу, он теряется в потоке своих мыслей на несколько часов, пока в реальности проходит не больше половины минуты. Однако, когда хирург вдруг подбирает подходящее предложение, то возвращается к ответу на чужой вопрос. — Он прекрасный специалист, я впервые встретил подобного ему здесь. Признаться, я настолько восхищен, что даже завидую. Выдавить из себя простые предложения гораздо проще, чем казалось на первый взгляд. Смех. Сонхо просто не смог не рассмеяться на ответ — не ожидал подобного и, более того, приятно удивлён. Обычно, все ему говорят, как их достал этот «мальчишка Бён Бэкхён», самый настоящий хам, наглость которого переходит все существующие границы, с чем он был несомненно согласен и не согласен одновременно. Но всё-таки этот Пак сумел подавить в себе злость и не выплеснул всё на первого встречного. Молодец. Значит эмоции умеет контролировать, а это очень важно для их профессии — не терять голову в самый неподходящий момент. — А как выкрутился-то. Мне нравится этот парень. Где ты его откопал, Хённи? Сидящего за столом брюнета будто бы бьют разрядом тока от этого «милого» сокращения собственного имени. Он заметно мрачнеет, с силой сжимает губы, но не произносит ни слова. Что озадачивает Чанеля. Насколько же он высоко ставит этого человека, если и на такой выпад практически не показывает свой агрессивный характер? Врач молчит, сжимая пластиковую ручку, пытаясь не сорваться из уважения к неоперирующему хирургу и человеку, которому он так обязан в одном лице. Но как же бесит, когда к нему обращаются, как к сущему ребёнку! Наверное, бесит даже больше, чем само присутствие бывшего мучителя поблизости. — Пап, это я его принял на работу. И может, всё-таки скажешь, почему пришёл? — Сынок, постой там в сторонке и помолчи. Ты вообще видел какой балаган творится в отделении? Так что стой-стой. Анестезиолог коротко смотрит в сторону. Чунмён стоит практически в самом углу с поднятыми руками. Какое унижение для взрослого мужчины. Он немного раздражённо выдыхает. Что-что, а уроки от отца глава не забывал никогда. — Я пойду, у меня плановый осмотр, — неожиданно встаёт Пак, когда в кармане пищит будильник телефона. Почему-то он никогда так не радовался этому адскому звуку, как сейчас: атмосфера в кабинете накаляется, а проблемы, что должны скоро возникнуть никак не касаются его. Семейные разборки, кажется? Ну, уж нет, дел у шатена и так предостаточно. К тому же, было бы неловко — услышать то, что, наверняка, ему не следует. Старший Ким машет ему рукой, а младший просто кивает. В его глазах — настоящая благодарность. Не придется так глупо выглядеть перед своим подчинённым. И всё-таки стыдно. Уже за тридцать, а отец всё ещё наказывает. Какой кошмар. За хирургом с огромными ушами тихо хлопает дверь. Бэкхён не обращает внимание на переживания своего друга, только осматривает некогда своего спасителя, подмечая каждую новую морщинку, залегшие под глазами синяки и покрасневшие от недосыпа глаза. Из верхнего кармана его рубашки что-то выпирает. Вероятно, банка с таблетками, что бывший хирург вынужден по часам глотать каждый божий день. Он знает ответ на свой вопрос, но задает его: — Зачем ты здесь? Впервые за этот отрезок времени, что они провели в кабинете Бёна, заведующий замечает, что тот напряжён. Обычно брюнет саркастичен, много язвит, но в данный момент засунул весь свой сарказм и яд подальше, сменив взгляд на серьёзный. В шоколадных глазах плескается странное волнение, понятное только Сонхо, а вот заведующий ничего не понимает, поэтому бросает на друга обеспокоенные взгляды. Приход отца — не такое уж большое дело. Что за чертовщина происходит? — Никогда не замечал за тобой такую нетерпеливость. Глаза меняются и у самого опытного хирурга. — Аджосси, прекрати. Ты зачем-то пришёл, говори уже. Мужчина выдыхает, позже усмехнувшись. Как знал, что не сможет заболтать Бэкхёна. От того слабого духом мальца уже давно не осталось ничего, так он думал. Именно поэтому он не поддаётся намеренно спокойному выражению лица старшего, замечает то, как тщетно он пытается скрыть боль. Глупо было пытаться его провести. — Что с тобой поделаешь, — бывший хирург ставит пустую кружку на стол, — мне нужна операция. Ким-младший медленно опускает руки и устало проводит тыльной стороной ладони по лбу. К такому исходу он был готов. Отец ведь не просто так перестал быть оперирующим хирургом. Три года назад всё ещё было хорошо и место заведующего занимал отнюдь не Чунмён, а его родитель. Однако здоровье сильно подкосило одного из лучших хирургов в стране, и он был вынужден покинуть больницу. Всё же странный, не лишённый комичности, факт: хирург, осознавая, что для его состояния единственный выход — это операция, до последнего отпирался от неё. И прекрасно знал, что в Корее не так много хирургов, способных сделать её и не убить пациента. — Её проведут здесь. Бэкхён, будешь анестезиологом на этой операции, — вопросительный взгляд брюнета тут же одаривают ответом, — ты читал мою историю болезни «от» и «до» по десять раз, каждый раз менял препараты, готовился. Неужели ты думал, что я не знаю? Почему-то после этих слов, темноволосый чувствует себя слегка неловко. Он никогда не думал, что его так легко раскроют. Откуда Сонхо вообще смог узнать об этом? Ни одна живая душа не могла знать про планы позднего гения. Даже Чунмён. Бэкхён знал, что рано или поздно, но господину Киму понадобится хирургическое вмешательство, несмотря на все его возражения. Глава отделения, стоящий до этого в стороне, в один миг оказывается рядом с отцом, своими длинным пальцами несильно сжимая плечо горячо любимого родителя. Внутри бушует буря эмоций и голова идет кругом. — Постой, пап. Тебе же нужен «Лабиринт»? — он не дожидается ответа, — не издевайся над нами. В отделении нет опытных кардиохирургов. Чересчур наигранно спокойный и весёлый голос мужчины подрагивает, как и губы, застывшие в лёгкой улыбке. Сонхо глядит на сына из-под прикрытых глаз. С его стороны — это очень жестоко, просить, при этом не оставляя Чунмёну выбора, но… — По-прежнему недооцениваешь себя? Прости, Мённи. Я не могу иначе. — Что… я?… — он теряется в словах, совсем как в самом начале своей работы. Хирург думал, что давно потерял способность волноваться и путаться в собственных мыслях. Липкие руки страха сжимают его горло, вынуждая судорожно прохрипеть, — пап, это же ты. Не кто-то другой, а…, — язык практически заплетался. Щелчок. — Мён. Голос человека, что не примет отказа. — Я такой же пациент, как и все. Моя жизнь имеет такую же цену, как и у остальных. Не смей даже думать о том, что в моей операции ошибку совершить страшнее, чем в любой другой. Темноволосый хирург стоит и не может вымолвить ни слова больше. Его отец должно быть шутит. Операция «Лабиринт»? Он проводил её два раза за все годы работы. В последний из них пациент с мерцательной аритмией умер у него на руках, не пережив и ночи после операции. Вскрытие показало, что это произошло не из-за его ошибки, но всё же…главврач не смог его спасти. Не смог. А теперь обязан провести эту операцию своему единственному родному человеку? Это ведь страшный сон, да? Ким Сонхо прекрасно видит неподдельный страх в глазах обычно собранного Чунмёна. Видит и то, как вспотели ладони обычно такого холодного и безразличного Бэкхёна. Осознаёт, что делает им настолько больно, что они не способны и возразить толком. Но. Не может никому больше доверить эту операцию. Только им. Двум любимым сыновьям. Потому что у них нет права на ошибку. *** Впервые за долгое время Бэкхёну невыносимо хочется выпить. Ранее он не выдержал и взял перерыв, перед этим отправив друга домой с Сонхо, чтобы тот пришёл в себя и успокоился. Слишком уж дрожали его руки, чтобы проводить сегодня операции. Хён устало закрывает глаза, откинувшись на спинку кресла, с грубым стаканом вина в руках. Алкоголь в больнице — не слишком законно, тем не менее ему сейчас просто не до чьих-то правил. Самому нужно привести мысли в порядок, перестать колебаться и назначить операцию вместо Чунмёна. Тот был не способен и на то, чтобы написать ровно и ясно свою фамилию в журнале, что уж говорить-то о числе. Вздох. «Лабиринт», значит? Медицинскими словами, хирургическая абляция при фибрилляции предсердий или, как её ещё называют мерцательной аритмии. Красивое название болезни. Страшные последствия. И их лечение. «Лабиринт». Одна из весьма сложных операций, недоступная в некоторых странах. Требует полной собранности и не простого знания как её проводить, а, желательно, реального опыта главного хирурга. Таким образом, чтобы руководить таким процессом, нужно, как минимум, иметь немало храбрости. Чунмён когда-то больше тридцати раз пересматривал видео с записью такой операции, проводимой его отцом, а уже только потом посмел поднять руку с ножом над пациентом. И даже так. После операции не выдержал и расплакался, потому что эмоции захлестнули с головой, стоило ему покинуть операционную. Не все выдерживают такой ответственности. Тогда Ким справился, спас человека, который впоследствии с улыбкой пожимал ему руку, пока молодой хирург не мог свести с, слава богу, живого пациента полный благодарности взгляд. Но проводить сложные операции — это как подкидывать монетку. К сожалению. Так вышло, что заведующий не смог вытащить другого пациента с ФП с того света. Сразу после операции началось внутреннее кровотечение. Никто не смог ничего изменить и, как итог, сухой голос старого анестезиолога: Сон Мина. Время смерти — 4:38. После этого темноволосый хирург практически не оперировал на сердце. Сейчас же Сонхо возложил на его плечи непосильный для Мёна груз, под которым он запросто может сломаться. Брюнет понимает почему. Повышенный риск смерти, тяжёлая техника проведения — даже Бэкхён не может быть уверенным в том, что всё пройдёт гладко. Высоки и шансы осложнений, но до них пациенту сначала нужно дожить. Было бы логично провести операцию в другой больнице. Однако Ким непреклонен. Только здесь. Только Чунмён и Бэкхён. Он берёт со стола бутылку вина, отставляя стакан в сторону. Багровая жидкость вскоре льётся ему прямо в рот, приятно обжигая глотку. Что уж там говорить. Даже Бэкхён очень хочет отказаться от роли анестезиолога на грядущей операции. Идти на попятную не в его принципах, но в этом случае он смог бы засунуть гордость подальше. Если что-то пойдёт не так — он увидит. Увидит, как пульс поседевшего мужчины будет стремиться к нулю без возможности вмешаться. Работа анестезиолога тем и сложна: во время операции ты вынужден по большей части просто «наблюдать». Скрип двери. — Доктор Бён, медсестра Чо попросила передать вам карточку… Он лениво распахивает глаза. Пак. Как же сейчас не до него. — Что, теперь хирурги у нас стали посыльными? — он кривит губы в усмешке. Мало того, что Бён не в настроении от слова совсем из-за серьёзной проблемы, вставшей перед ним пару часов назад. Так ещё должен лицезреть своего заклятого врага, пускай всего пару минут. Судьба, ты такая сука. — Бэкхён. Всё-таки быстро он переходит от «вы» на «ты». Что, на удивление, не сильно задевает анестезиолога. А должно. — Ты в порядке? Этот обеспокоенный взгляд бесит. Не может же он выглядеть так жалко, что его жалеет уже даже бывший мучитель? Фу, как мерзко. Он понимает, что пора отставить бутылку Шато Латур, давным-давно подаренную Мёну каким-то очень благодарным пациентом, когда после тихого смешка произносит: — Я чертовски НЕ в порядке. Доволен, да? Чанёль молчит. И вместе с тем словно гипнотизирует брюнета. В его голове явно происходит какой-то сложный процесс, будто он решает задачу по высшей математике и одновременно припоминает фразу «мне жаль» на всех языках мира. Конечно, это невозможно. Чанёль навряд ли хорошо знает высшую математику. — Бумажки, — наконец, говорит он и кивает на карточки в руках, — всего лишь предлог. Слова застывают в воздухе. Когда Бэкхён оказывается на грани того, чтобы бросить в уставшего шатена карандаш, откровенно задолбавшись ждать пояснений к этим абсолютно точно странным и непонятным словам, хирург продолжает: — Мне показалось, что тебе нужна поддержка, — дежурная улыбка. Что? Бэкхён готов поклясться, что скоро начнёт метать молнии глазами. Потому что. Твою ж мать, Пак Чанёль. Что. За.