save me (from yourself)

Минута молчания растянулась на вечность. Никто не смеет нарушить тишину, прерываемую только топотом и криками медсестёр из-за двери. Чанёль не знает, что можно ещё добавить к, очевидно, глупой с его стороны, но такой правильной в данный момент фразы. Хён же в свою очередь не хотел бы этого признавать, но он обескуражен. В голове, постоянно сменяя друг друга, чередуются два слова: «какого» и «блять». Он не уверен, как нужно воспринять чужое признание, потому что бешенство и негодование перекрывает способность ясно мыслить. Нормальных слов на уме нет, зато чётко прослеживается идея просто прикончить недоэльфа прямо здесь и сейчас. Причём срочно. Потому что ему нельзя говорить подобные речи. Хирург не имеет права произносить даже «поддержка» в сторону бывшего объекта его издевательств. Как он вообще осмелился, наплевав на прошлое, такое выговорить? Чувствуя, как по виску медленно скатывается капелька пота, брюнет смаргивает мелькнувшую в глазах растерянность. Дал слабину, не ответив сразу. Беспечно. — Шутил ты всегда отвратительно, — анестезиолог откидывается на спинку кресла и кривит губы в лёгкой усмешке. Еле заметно кончики пальцев подрагивают, отчего Бэк ставит бутылку дорогого вина и скрещивает руки на груди. Когда-то давно, ещё в университете, на уроках психологии ему говорили не делать этого. Согласно языку тела эта поза говорит о человеке ничего хорошего: он не уверен в себе и подсознательно хотя бы физически пытается отгородить себя от оппонента, создавая преграду между собеседником и собственным телом. Если Пак увидит, если поймёт, что хоть на секунду смог добиться желаемого…сможет ли сам анестезиолог удерживать свой внутренний стержень, осознав, что проигрывает? Проигрывает, как и в прошлом. Это будет означать, что он совсем не изменился. Даже спустя пятнадцать лет адских трудов. — Это не шутка. Бэкхён повторяет про себя одни и те же слова, пытаясь заставить любые сомнения сгорать дотла, а затем восставать подобно несуществующей пламенной птице, возвращаясь уже его силой и мощью. Всего три правила. Нужно только не избегать тёмно-карих глаз, в которых засела молчаливая мольба. Раз. — Тогда издёвка? Это тоже в твоём стиле. Не вестись на неё. Два. — Не веди себя, как ребёнок, Бэкхён. Давай хотя бы попробуем нормально общаться. Мы работаем вместе, в конце концов. И не…не молчать. Три. Несколько невыполнимых установок, которые он просто не в состоянии выполнить. Потому что такого Пак Чанёля он не знает. И как действовать перед ним тоже. — Прости, что? Пытается дышать: выходит так себе. — «Нормально общаться»? Ты сбрендил. Даже самый маленький вдох даётся так трудно, что хочется сжаться в комок от недостатка кислорода. Он просто не может. И сгибается. — Пошёл вон, а. Язык еле отлипает от нёба, потому что во рту всё пересыхает. — Послушай же… Хирург жаждет достучаться до этого непробиваемого мужчины. Объяснить, что им не обязательно становиться закадычными друзьями. Будет достаточно простого общения по работе: совместные операции, от которых всегда отказывается Бён, адекватное общение на консилиумах, спокойное обсуждение общих пациентов. Это же минимум. У Чанёля, человека, не знавшего этого чувства, уже просто не осталось сил. Фантомная вина выматывала его каждый день, он больше не мог спокойно смотреть в глаза любимой женщине, потому что появлялось ощущение, будто бы он обманывает её. А в зеркале, за спиной шатен видит восемнадцатилетнего себя с самодовольной улыбкой, сбитыми костяшками на руках и рисунком на шее. Выцветшая татуировка, что он хотел обновить в этом году, вызывает смешанные чувства и уколы совести. Sinner*. Красивые рукописные буквы вдоль шеи тогда так радовали. Он гордился, потому что так показывал всем, что не намерен быть святошей и жить по глупым десяти заповедям. Если есть какие-то границы — он переступит. И не важно, что может случиться. Тогда ему было безразлично до такой степени, что однажды он сумел довести свою сильную и постоянно улыбчивую мать до слёз. А теперь надпись больше напоминает чёртово клеймо. Бэкхён стискивает зубы. Не выдерживает. — Твою мать, Пак. Пошёл вон, я сказал! В третий раз «просить» не приходится. Громкий и звонкий хлопок оповещает, что шатен покинул кабинет гениального анестезиолога уже не в духе, выплёскивая свой гнев на жалком куске дерева. Чёрт. Этого он и боялся больше всего на свете. Что Чанёль сможет проломить, повредить его стену, что он так долго и тяжело выстраивал. Что этот человек не имеет практически ничего общего с красноволосым мучителем. Только имя и нестандартная внешность остались прежними. Боль? Хирург просто освежил старые раны, но новые даже не делал попыток нанести. Презрение? В тёмных глазах не было и намёка на подобное. Высокомерие? Ни на кого в больнице он не смотрел сверху вниз, помогал, если это требовалось без лишних слов и возражений. Ни разу не сказал, чей он сын. Бэкхён очень не хотел признавать. До сих пор не хочет. Но это нежелание ломает кости изнутри. Он сам делает себе больно, до тёмных пятен перед глазами. Настолько сильно не хочет признавать, что немного отросшими ногтями впивается в свою ладонь до уродливых красно-фиолетовых кровоподтёков. Алкоголь в крови, видимо, притупляет ощущения, поэтому физическая боль никак не задевает брюнета. Она не отрезвляет. А вот зудящее чувство в районе сердца вытерпеть невозможно, из-за чего мужчина сжимает халат в том самом месте, чуть подавшись вперёд. Пак Чанёль не причиняет той боли, как раньше. Теперь он делает это неосознанно. Толкает к краю и ставит перед выбором мол: падай или хватайся. Самое страшное: протянутая рука почему-то выглядит так, что за неё хочется ухватиться. И от этой мысли невыносимо. *** — Доктор Бён, вы слушаете? Он распахивает глаза, поднимая голову на голос. Несколько хирургов в ординаторской, медсестры, другие анестезиологи и обеспокоенный взгляд Чунмёна. Насколько же он кошмарно сейчас выглядит, если интерны, например, вообще отводят взгляд от греха подальше? Точно. Сейчас они собирают команду для "Лабиринта" и выясняют детали. А он уснул. Заебись. Интересно, как много пропустил? — Да, — он усиленно трёт глаза, потому что спать хочется ужасно. Прошла уже неделя с тех пор, как Сонхо сообщил им по-настоящему «чудесную» новость. Ким, кажется, решил не медлить и назначил операцию отца так скоро, как вообще возможно с их-то забитым расписанием. После этого спать у Хёна не получалось совсем: документов было предостаточно, на его плечах лежит ответственность за заказ необходимых лекарств, полная подготовка организма к операции, план на случай, если будут серьёзные осложнения и бывшего хирурга придётся откачивать или вообще оперировать вновь. Он не спит больше часа в сутки. Думал, что уже привык к такому режиму: бывало, и вовсе не спал. Однако на него навалилось всё и сразу, отчего даже он, опытный и несгибаемый врач, напряжён до предела двадцать четыре часа в сутки. К тому же, этот ебанный Пак… Хён неосознанно сжимает руки в кулаки и прикусывает губу. Совсем не время беспокоиться о проблемах такого рода. Мужчина переводит взгляд на листы на коленях. Он не может совершить ошибку в подсчётах или выборе лекарств, должен постоянно держать всё в голове. Карточка Ким Сонхо отпечаталась у него в памяти так чётко, что любой человек бы позавидовал, но и этого недостаточно. Никогда, никогда его так не колотило изнутри из-за операции. Всегда уверенный в своих действиях, анестезиолог даже не представлял, что может случиться нечто подобное. — Бэк, тебе стоит… Мён понимает. Мён видит и ощущает то же самое. Из-за переживаний просматривает записи операций, тренируется на куклах и специальных аппаратах, даже огромные деньги вложил, чтобы получить возможность испытать себя с помощью VR очков и каких-то датчиков, прикрепленных к его пальцам. Чувство тревоги не утихает ни на минуту. Ни у кого из этих двоих. Вот только он каким-то образом взял себя в руки и убедил себя как следует спать, делать всё то, что должен, как заведующий хирургическим отделением, не терять хотя бы внешнего спокойствия: люди умеют неосознанно чувствовать чужое волнение и поддаваться панике вслед за другим человеком. Пожалуй, это и есть качество истинного лидера. Бэкхён искренне гордится им. Тем не менее, догадывается, что и эта непоколебимость не вечна. — Вот, — анестезиолог протягивает главврачу список медикаментов, нагло перебив его, — к завтрашней операции всё готово. По крайней мере, та часть, которую готовил я. Он не может позволить другу закончить. «Тебе стоит поспать», «тебе стоит отдохнуть», «тебе стоит расслабиться» и всё в таком духе. Он собирался сказать именно это. Темноволосый не сомневается, что способен предсказывать слова Кима. Проще простого. Его мимика говорит больше, чем его болтливый язык. Но тут он, кажется, просчитался. Хирург знает его так же хорошо. — Отлично, — улыбается Чунмён, — а теперь, поезжай домой. И чтобы до операции я тебя не видел, понял? Врач хочет что-то возразить, но Ким наскоро подталкивает его к выходу под немного удивлённые взгляды остальных сотрудников. Некоторые хирурги лишь улыбаются, а кто-то и вовсе облегчённо выдыхает, потому что аура доктора Бёна и так очень сильная, а его присутствие знатно давит на нервы. Бэкхёну приходится смириться, что ему дают уже второй за месяц выходной, не спрашивая его мнения. Впрочем, как и всегда. *** Путь домой оказывается не слишком приятным. Снег в Сеуле выпал мало того, что неожиданно, так ещё и принес за собой резкое похолодание, подкрепляемое сильной влажностью. Пока Хён дошёл до ближайшего такси, продрог насквозь, потому что для такого мерзляка, как он, это уже слишком. Издевательство. Сразу заплатив таксисту чуть больше, чтобы к нему даже не пытались обратиться, дабы утолить словесный голод, он укутывается в свою куртку как можно сильнее и, едва ли не спрятав нос в воротнике, облегчённо вздыхает. Наверное, впервые он испытывает какую-то радость от мысли о собственной квартире. В конце концов, Чунмён прав: отдохнуть — это как раз то, что ему сейчас нужно. За последние дни была какая-то ненормальная для его мозгов перегрузка информацией, поэтому идея сменить обстановку не такая уж и плохая. Это с одной стороны. С другой же, его мысли сразу же возвращаются к совершенно другой теме. Чанёль. Ушастый недоэльф, раздражающий до ужаса спустя даже пятнадцать лет. Так было. И должно было быть всегда. Однако сейчас — всё иначе. Желание отомстить и ненависть всё ещё бодрствуют в нём, бушуя похлеще сильнейшего урагана просто от вида шатена. Но чувства стали слабее. Гораздо. Он знает это, потому что ощущает их половину своей жизни и даже дольше. Бэкхён больше не оглядывается на прошлое, а недолюбливает хирурга только из-за его действий и слов на данный период времени. Это непривычно. Он начинает сомневаться на счёт Чанёля. И кто знает, насколько это хреново для него же. — Смогу ли я жить, не ненавидя Пака? — тихо шепчет он. Мужчина за рулём иномарки, выравнивается, готовый поговорить: — Вы что-то сказали? Усмешка. Люди жестоки. Люди алчны. Люди глупы. Но всё-таки они такие забавные. — Вам послышалось. Бэкхён поворачивает голову к окну. Может быть, он и вправду ведёт себя, как ребёнок? *** На удивление, сон и трепетная слабость одолевают его довольно быстро: почувствовав под собой мягкую и прохладную поверхность, мужчина закрывает глаза и практически мгновенно проваливается в объятия Морфея. Давно такого не было. Спать, как бы странно это не звучало, было приятно. Настолько, что, когда его ухо оглушает стандартная мелодия звонка телефона, лежащего совсем рядом, врач едва подавляет в себе позыв швырнуть этот кусок алюминия куда-то в сторону, в аквариум, в котором уже несколько лет нет рыб. Зато есть вода. Приоткрыв слипающиеся глаза, он из-под ресниц смотрит на дисплей смартфона. И сонное состояние снимает как рукой. Лаконичное Чунмён почему-то здорово пугает. Палец сам нажимает на кнопку «принять», и он подносит телефон к уху. Плохое предчувствие стало зарождаться тугим комком где-то в животе: это неприятное и непривычное ощущение отдаётся лёгкой головной болью. — Бэкхён, — его передёргивает, когда он слышит на том конце сиплый голос, — мне страшно. Он прикрывает глаза, тихо выдыхая. Так это случилось. Ожидал, что Ким всё-таки поддастся эмоциям, в противном случае это было бы даже удивительно. В его-то ситуации. В душе Мёна слишком много страхов, чтобы он пережил всё тихо и в одиночку. Не поделившись опасениями с другом. Брюнету не следовало уходить домой, да и, что уж говорить, спать так долго. Часы показывают, что уже ночь прошла: целых семь часов назад он ушёл с работы. Пора собираться обратно, в больницу, если вообще не быть на пути к ней. Поэтому, придерживая смартфон, Хён встаёт перед зеркалом, развязывая шарф, который так и не удосужился снять ранее. Ткань после сна перекосилась и практически бессмысленно повисла на тонкой шее. — Послушай, Чунмён, ты справишься. Ты в больнице? Я уже собираюсь, так что скоро буду, поговорим, успокоишься. Он придирчиво смотрит в отражение: заспанные глаза, хаос крашенных волос. Времени приводить себя в порядок нет, тем не менее врач понимает, что нужно хотя бы умыться и причесаться. Тишина в трубке немного напрягает, и он открывает рот, чтобы выдать ещё что-нибудь в поддержку близкого друга. Ему это нужно, правда. Не успевает. — Нет, Бэк, ты не понимаешь, — в трубке слышится судорожный вдох, а по рукам Бёна пробегают мурашки — у меня руки трясутся. Сильно. Уже час. Я выпил успокоительного, но ничего не помогает. Я не… Сердце анестезиолога уходит в пятки, и он оседает на диван с шарфом в руках. Нет. Хуже ситуации быть просто не могло. Хён знает к чему ведёт его друг. Главный хирург не сможет держать ни иглу, ни скальпель в руках. Полтора часа до операции. Девяносто минут либо отменить всё, либо отыскать нового хирурга. Пять тысяч и четыре сотни секунды, чтобы принять решение. И эта ответственность полностью легла на Бэкхёна. — Дьявол.