save me (from yourself)

Когда на широком экране тускло высвечивается «пациент Ким Сонхо ещё не пришёл в себя», Бэкхён устало сжимается, сухой ладонью проводит по сырым волосам и тихо выдыхает, выпивая уже третий за последние два часа энергетик. И лишь немного надеется, что не сдохнет от такой лошадиной дозы. Впрочем, это ложь. На самом деле, не надеется. Глаза попросту закрывались без какой-то подпитки, а эффективность гениального мозга падала до самого плинтуса. А то и того ниже, если такое вообще возможно. Ким не просыпается уже несколько дней. О подобном осложнении анестезиолог догадывался и раньше: общий наркоз при том заболевании не мог не сказаться на организме. Сердцу нужно время на то, чтобы восстановиться и функционировать нормально. Предполагать — одно. Но на самом деле: всё совсем иначе. Он до сих пор не уверен, что сможет вывести названного отца из этого состояния: лекарства не спасают, а наоборот иногда отвратительно сказываются на показателях, останавливая сердце самого анестезиолога на бесконечные несколько секунд. Не помогает ничего. И никому до сих пор не хочется признавать, что это кома. Это короткое слово заставляет мужчину складываться пополам так, будто из него силой вырывают все внутренности. Живот скручивает от волнения, сбивается дыхание и от внеземной боли не получается даже сделать один долбанный спасительный вдох. Бэкхён уже заебался существовать, чувствуя всё это, но не может никого винить или как-то изменить положение дел. Ничего больше не зависит от врачей. Если Сонхо не выкарабкается сам — ему никто не сможет помочь. С рабочего стола скатывается ручка. Медленно, тихо постукивая немногочисленными гранями, отдаваясь в ушах и словно подстраиваясь под сердцебиение анестезиолога. Бён не обращает на неё внимание. Не бросает ни единого взгляда, лишь покусывая и без того израненные губы. Он смотрит и смотрит, смотрит и смотрит на телефон в своей руке, надеясь, что скоро придут добрые вести, потому что в душе ещё есть хоть какая-то надежда, граничащая с безумием. Отбросив в сторону рациональность, холодное мышление, Хён поддается простому человеческому, полагаясь на волю так называемой судьбы, чёрт возьми. Получая ровным счётом ничего от этого: неизвестность и одно и то же сообщение каждый час. Те же сухие буквы, которые душат с каждым часом всё сильнее, разве что не оставляя фиолетово-багровых борозд на шее. — Я… — сипло вырывается в пустоту, и он морщится, заходясь в кашле. …так больше не могу. Длинные пальцы аккуратно проводят по кадыку, чуть левее его и плавно соскальзывают, так и не найдя кровоточащих ран. Моральная и физическая боль быстро становится неразличимой. Бён уверен: даже если вскрыть ему брюшную полость — он не сможет понять, где именно болит. Всё тело в огне. Горит до мерзкого серо-белого снега из пепла с примесью жареной плоти. И Бэкхён теряется в пространстве, во времени. Ему требуется посмотреть на часы, чтобы узнать сколько времени: «день или ночь?», чтобы узнать сколько дней назад он присутствовал на самой сложной в его жизни операции, которая завершилась вроде как удачно, чтобы понять идёт ли время или он уже давно умер. Брюнет уже не может нащупать даже собственный пульс и не уверен, что сердце вообще бьется. Запутался во всём. Потому что один из самых близких ему людей долгое время опасно балансирует на грани, иногда едва ли не падая в пропасть. И анестезиолог чувствует, что почти падает вместе с ним. Судорожно хватается руками за воздух. В последний момент удерживается. И так бесконечно, по кругу. Словно в аду. Пытка, приносящая боль сильнее, чем то огромное чудовище с чёрными, как бездна, глазами и ярко-алыми патлами. Раньше казалось, что сильнее уже просто некуда. Несколько раз он ощутимо ударяет в грудь, заставляя проклятые лёгкие работать. Завтра на этом месте обязательно проявится синяк, но какая сейчас разница. Тонкие пальцы бросают шелестящую обёртку и пустую банку в мусорку, когда Бён выходит из собственного кабинета. На часах только пять часов утра, белоснежные коридоры оказываются пусты. Ни души. Нужно продолжать работать, как и раньше. Нельзя тупо сидеть и пялиться в экран телефона только потому, что один пациент не приходит в себя. Нельзя впадать в своеобразную кому вместе с ним. Там, в отделении, ещё есть десяток таких, которым также нужна помощь. Нельзя, нельзя, просто нельзя, но… Но это непосильная задача. Стоит посмотреть расписание — затем пролистать карточки пациентов — написать списки. План достаточно обычный, но даже его приходится начинать с трудом из-за адского нежелания работать. Шаг от кабинета. Два. Неловко ведёт плечом назад, пытаясь размяться и взбодрить тело, которому не помогли даже три банки мощного энергетика. Хочется вернуться обратно, но он буквально пересиливает себя, ощутимо прикладывая ладонь к правой голени. Ну же. Не подводи меня. Шевелись. Знакомая слабость выбешивает, но брюнет не может забыться и заснуть как можно скорее. Нервы на пределе, и, несмотря на то что измотанный организм требует своего, Хён не смеет допустить и мысли о том, чтобы завалиться на ближайшую скамейку и мгновенно уснуть. Опасается, что и вправду не проснётся, когда понадобится его помощь. Хотя и толку от него сейчас, по правде говоря, ноль. В ординаторской оказывается чересчур тихо, что не может не радовать: никто не будет мешаться у огромной доски с расписанием и капать на мозги. Толпа бы выбесила его ещё больше, чем собственная истерия. Поднимая руку, чтобы отметиться на белом блестящем покрытии, он замирает, когда в этой тишине слышит равномерное дыхание, что принадлежит явно не ему самому. На мгновение он удивляется и тут же пытается вслушаться. Ответ на немой вопрос появляется на глаза практически сразу. На потёртом временем диване расположился длинноногий хирург, мирно посапывая в свою же руку. В этот момент Чанёлю было из-за чего позавидовать: Бэкхён не позволяет себе такой роскоши уже довольно долгое время. Он ловит себя на мимолётной мысли, что слишком долго глазеет на Пака, к которому он теперь понятия не имеет, как относиться. Стоило бы расцарапать эту графитово-серую татуировку на жилистой шее, потому что она слишком напоминает о прошлом и будит в Бёне только уснувшее чувство ненависти. Сжимает губы. Грешник, да? Он, кажется, больше не видит за Чанёлем человека, что ненавидел всей душой. Усмехается. Даже в голове идея быть к нему поснисходительнее звучит бредово. — Эй, — начинает, чтобы немного напакостить шатену, но тут же обрывает себя, когда взгляд падает на огромные кипы каких-то бумаг с морем текста и сотнями каких-то графиков. На кофейном столике в хаосе лежат различные документы, карточки пациентов. Отчёты. В глаза сразу бросаются листы с пометкой «Ким Сонхо», и Бэкхён замирает. В голове стираются все мысли. Работа Пака уже закончена, зачем он запросил процесс проведения операции в письменном виде? Этот хирург больше никак не касается этого пациента: документально вся ответственность за операцию лежит на Чунмёне. Аккуратно поддевает немного помятые листы и пробегается по строчкам, изредка хмурясь. Полный анализ «Лабиринта», написанный профессорами из других больниц. Всё разложили по полочкам, отметили некоторые недочёты в организации и, боже, даже в поведении врачей. Настолько глупо, что иных слов не найдешь. Неужели Чанёля волнует мнение этих стариканов? Всё бы ничего, но они всегда находят ошибку там, где её нет. Бэкхён устало массирует висок. — Зачем тебе всё это, Пак? Ответа нет. Оно и ясно. Он кладёт листы обратно, вновь смотря на спящего хирурга, подмечая эту расслабленность всех лицевых мышц, которой нет у самого него. Сейчас Чанель беззаботно спит, но до этого тщательно исследовал проведённую им операцию, видимо, опасаясь, что сделал что-то не так. Даже этот человек не может сидеть на месте. Не сидит в простом ожидании, не зацикливается на одном деле, а продолжает жить, совмещая свои переживания со своей основной работой. В отличие от анестезиолога, не отказывается от себя и делает то, что должен до последнего. Вздох. Бэкхён выходит из ординаторской, подавив в себе желание громко хлопнуть хлипкими дверьми отнюдь не потому что боится за сохранность больничного имущества. Вновь давится кашлем. Пожалуй, эта партия за тобой, Пак. *** «Передай Бэкхёну» — вспоминает слова заведующего, но не понимает, почему такую важную папку на вид доверили ему, пускай и на время. Разве доктор Ким не мог сам отнести? Он уж явно имеет больше возможностей пересечься с Бёном. И выжить при этом. Вопреки собственным недовольствам отказать начальнику он всё равно не имеет права. Это было бы, как минимум, некрасиво и, возможно, стало бы шагом к увольнению. Хотя навряд ли. Куда проще приторно улыбнуться и выполнить его указание. Держать глаза открытыми сложно, потому что провалиться в сон вновь хочется всё сильнее и сильнее, но он-таки держится, изредка улыбаясь проходящим мимо медсёстрам и хирургам. Никому не интересно его состояние. На этой работе важно закрепить на губах доброжелательную улыбку и скрыть собственное недовольство. Пять часов — он и мечтать не мог, что проспит так долго в ночную смену. Раньше его бы разбудили из-за срочной операции, но в эту ночь, на удивление, всё было так тихо и спокойно, что в руке появляется желание перекреститься. Пальцы проходятся по бархатной неровной поверхности. Он бросает взгляд на чёрный картон, обшитый тканью с тонкой посеребрённой вышивкой. Выглядит весьма дорого для простых отчётов или списка лекарств. В этой больнице подобные папки ему ещё не попадались на глаза. Тогда что это? Нити отливают в свете больничных ламп настолько, что он щурится, на секунды ослеплённый. Внутри зарождается всем известное чувство: когда просто до невозможности хочется сунуть свой нос в чужие дела, как бы это ни было «неправильно». Руки чешутся дёрнуть за обложку и посмотреть на то, что внутри. Играть в салочки с собственным любопытством довольно скучно и неинтересно. Оно быстро пересиливает, потому что Чанёлю и самому до жути интересно, что может находиться внутри. Бегло осматривается по сторонам, чтобы не тратить драгоценное время. Он же просто посмотрит. Ничего более, верно? Аккуратно раскрывает, стараясь не оставить никакого пятна внутри. На мгновения даже разочаровывается, когда перед ним оказываются несколько идеально ровных документов, с какими-то цифрами и адресами. По правде говоря, он как маленький ребёнок, рассчитывал на что-то очень секретное и покрытое мраком. Не правду об убийстве Кеннеди, но всё-таки. Проскользнув быстро по страницам, он вылавливает одно слово. — Стажировка? Распахивает глаза, мгновенно просыпаясь. Читает вслух, совсем забыв, что находится посередине людного коридора. Благо дело даже его басистый голос тонет в десятке других: чужие перешёптывания, выкрики коллег идеально маскируют все остальные звуки. Да нет, не может быть. Неужели Бэкхён запросил всё это? Разве ему есть смысл начинать стажировку в другом месте, когда здесь он уже «свой»? Конечно, нет. Глупо после стольких лет работы переводиться без видимой на то причины. Вот только если это результат не запроса, а предложение со стороны другой больницы, то откуда? Читает дальше, потому что хочет знать. Взгляд застывает на месте предлагаемой работы, и Пак просто изо всех сил сжимает в руках пафосно-оформленную папку, уже не заботясь о её сохранности. Чанёль борется с собой. Внутри всё переворачивается вверх дном, мешаясь, царапаясь. Потому что он просто не может отдать это Бэкхёну. Условия для его стажировки лучшие, временная оплата достойная. Выше, чем у глав отделений в этой клинике. Даже самые известные врачи с немалым опытом работы не всегда столько получают и за пару месяцев работы. Если они правда готовы выплачивать эту сумму каждый месяц, значит им позарез нужен такой человек, как Бэкхён, в штате. Или они просто пытаются набрать мощную команду, к которой будут с удовольствием идти для проведения операции чисто из-за их имён и известности. Идти и нести свои деньги. Чанёль знает. Потому что раньше был таким, до того, как отучился в медицинском. Известное имя? Дорого стоит? Значит этот врач лучший в своей сфере. В элитных клиниках врачи — это «бренд», за который люди хотят отдавать и миллионы. А то и миллиарды. Ещё сильнее стискивает несчастное предложение в руках. Просто абсурд. Прислать такую вещь на действующее место работы, не заботясь ни о чём и позабыв о каких-либо манерах. Вполне в их стиле. Закусывает щёку изнутри, хмурится. Даже не замечает, как уши закладывает, и он проваливается в свой собственный мир. Где только он. И его «проблема». Как же это всё тупо. Никто не спрашивает его мнения, не спрашивает, хочет он отдавать этот бумажный мусор гениальному анестезиологу или нет, но почему-то Ёль намерен сам решить судьбу этого предложения. Ведь знает больше, чем остальные. Чем те, кто не работал в том месте. Он правда не может. Бён может и согласиться. Что уж говорить, пару месяцев назад Чанёль бы и сам согласился, придя в настоящий экстаз от подобной зарплаты. Вот только теперь он бы не согласился даже под страхом смерти. Это как пригласительный билет в ад, который не подаришь и самому заклятому врагу. Да, это определённо всё его не касается, но… — Чего застыл, Дамбо? Знакомый хрипловатый голос заставляет вздрогнуть и почувствовать себя нашкодившим ребёнком. Неприятно. До щекочущих мурашек на широкой спине. Пак не успевает опомниться и сосредоточить взгляд на невысоком анестезиологе, как из рук легко выхватывают папку, не заботясь о «личном пространстве». Хотя тут уже вопрос, кто из них должен задуматься о нём. Если так подумать, границу «личного» первым переступил именно шатен. Немного вчитавшись, брюнет переживает очередной приступ кашля. И только после этого он удивленно смотрит на папку, провертев её на 360 градусов в руках, осмотрев каждый лист на наличие смазанных печатей в углах. То ли не верит в подлинность, то ли просто убеждается в собственных догадках. Кто его знает. Чанёль напрягается, потому что за это время проходит целая вечность. Вот, сейчас Бэкхён дочитает, чтобы потом высмеять и предложить занять его место. В шутку, разумеется. Но он ошибается. Бён никогда не поступает так, как все ожидают от него. Всегда делает что-то иное, то, что вводит в ступор, при этом используя минимум сил. Например, закрывает глаза, усмехаясь. В любой бы другой день, анестезиолог сразу же выбросил бы очередное предложение в мусорку. Не раздумывая, тут и думать нечего: менять место работы он не планирует. Никакое количество нулей не смогут его переубедить. Но тут дела развиваются куда интереснее. Слишком уж напряжён рядом стоящий хирург для такой мелочи. В чём же дело? В том, что он только и ждёт, чтобы его личный кошмар ушёл из этой больницы и перестал портить ему рабочие дни? Или в том, что в обратном адресе указано место его бывшей работы? — Что думаешь, Пак? Мне стоит согласиться? Мгновенный ответ. Должен был быть, но Ёль застывает с приоткрытым ртом, а после и вовсе сдувается. Он уверен в том, что хочет сказать, но эти слова могут быть не так поняты. Тяжело что-либо говорить, когда за каждое твоё слово могут уцепиться и потом напоминать о нём ежедневно. Делает глубокий вдох. Впрочем, пошло оно всё нахуй. Отрезает. — Тебе там не место. Бэкхён в удивлении вздёргивает бровь. И отчасти ликует внутри, потому что это правда занятно. Это то, на что он может отвлечься, чтобы вечно не думать о самом сложном пациенте за всё время его работы. На время расслабиться и перевести мысли в совсем иное русло. Весьма иронично, что его временно спасает этот человек. Щурится. — «Не место»? Растягивает губы в кривой усмешке. Бэкхён продолжает: — Что не так с Гонсай? Сжимает руку в кулак. Раньше ему очень нравилось то место. С пеной у рта он доказывал, что лучше учреждения нет и никогда не будет. Лучший друг, влияние отца на верхи клиники — в целом, у него остались бы только хорошие воспоминания о стольких годах, проведённых в шикарных стенах. Если бы не природная подлость определённых личностей, которой даже он никогда не обладал. Ни в школе, ни после неё. Молчит. Молчит. И, удивительно, снова молчит, не разрывая зрительного контакта с анестезиологом. Смотрит в карие глаза с примесью какого-то странного темно-темно синего оттенка и думает, что уже даже в этом проигрывает Бёну. Когда-то он стоял выше на целые небоскрёбы. Теперь уже на него смотрят сверху вниз. Поэтому ни на йоту не кажется странным то, что он просто Прогибается. — Всё. Не выдерживает этого давления и, наскоро развернувшись, идёт прочь. Как можно дальше от анестезиолога, обожающего подсознательно давить на больное. Дальше и дальше. В любом случае, Этой клинике он больше не отдаст ничего. Бён Бэкхёна в том числе.