save me (from yourself)

Это так тупо. Просто до невозможности. Бэкхён отрешённо наблюдает за своей новоиспечённой "нянькой", изредка протирая воспалённые, почти горящие от неприятного жжения глаза. Слезинки то и дело едва срываются, очерчивая контуром покрасневшие от жара щёки, стекают вниз по скулам. Ничего с этим он поделать не может: лишь упрямо стирает солёные капли, признавая слабость своего организма. Шуршание пакетов и едва слышные скрипы открываемых шкафчиков не перекрывают тихие ругательства со стороны хирурга. Очевидно, Пак не оценил пустоту холодильника и рамён, как единственное, что можно вообще приготовить в этом доме. Его лицо только подтверждает каждое "какого хрена", "серьёзно, чёрт возьми?" и раздражённые выдохи: с каждым открытым шкафчиком на кухне оно омрачается всё сильнее и сильнее. Никаких специй, никаких соусов, добавок. Только неоткрытая пачка соли, спрятавшаяся в самом углу полки над плитой. Мило же. — От того, что ты в четвертый раз пересмотришь всё, еда сама по себе не появится, если что. Определенная власть над ситуацией приносит странное ощущение эйфории: видеть, как этот человек вздрагивает (пускай и от неожиданности), весьма занятно. Впрочем, как и видеть настороженность в тёмных глазах. Похоже он не имеет и малейшего представления, что Бён может вытворить, сказать. Как и сам Бэк. Огромная ладонь легко соскальзывает с дверцы холодильника, аккуратно захлопывая её. Конечно, Чанёль ещё с первого раза всё понял, но не мог не убедиться в собственных догадках. Не хотел и верить собственным глазам. Ведь у него всё иначе: из кухни всегда доносится невыносимо приятный запах свежеприготовленной еды, все полки забиты самыми разными пакетиками, банками. Как в нормальной, обжитой квартире. — Ты вообще не бываешь здесь? В ответ лишь ломаная усмешка, а руки с трудом открывают бутылку с самыми необходимыми на сейчас витаминами. Плечо ноет из-за долгого пребывания в одном положении, поэтому анестезиолог вынужден оттолкнуться от стенки кухни, которую он некоторое время подпирал, и сделать глоток кислой жидкости. Бывает ли он здесь? Это риторический вопрос — они оба знают об этом. Когда Хён только купил это место, то думал, что будет здесь появляться чаще, чем в квартире, что снимал ранее. В конце концов, начнёт обычную жизнь со сценарием: дом-работа-дом. Но стоило ему начать появляться тут после каждой смены, как он приобрёл привычку спать на пороге, так и не переодевшись: сил больше не оставалось ни на что. Иными словами, смысл постоянно возвращаться домой просто-напросто отсутствует, а на работе и так есть всё необходимое. — Мне просто интересно… Бэкхён выжидает, вопросительно приподняв бровь. А ведь он не сказал ни слова, но диалог у них почему-то ведётся. Подходит ли вся эта ситуация вообще под термин "диалог"? — …как ты всё ещё не помер от такой жизни? "Такая жизнь" — это хронический недосып и отвратительное питание, которое уж никак нельзя назвать сбалансированным: рамён, сладкие энергетики, иногда готовая еда в столовой больницы. Это пребывание на работе 24/7. Это изматывание своего организма до тех пор, пока не начинают подкашиваться ноги и эффективность мозговой деятельности не снижается до нуля. Не сложно догадаться, что Пак и вовсе не способен понять, как можно постоянно доводить себя до степени крайней слабости и при этом раз за разом повторять эту процедуру, выжимая из себя жизненные соки. Всё написано на его лице: растерян от странной пустоты жилой квартиры, зол на безразличие Бёна по отношению к себе и своему здоровью. Он бы не смог так же. Слишком дорожит собой, слишком самолюбив. Поэтому не понимает. — Я не сдох в школьные времена. Думаешь, сейчас у меня больше шансов? — усмехается Бэкхён. И-и-и у нас попадание прямо в цель. Забавно наблюдать, как Чанёль, ранее непоколебимый и мощный, сжимается. От расправленных плеч остаётся лишь визуальное воспоминание: когда-то (несколько секунд назад) они были. А вот сейчас уже нет. И ведь Хён даже не давит на совесть. Бросает слова, выдавая такую простую правду, собственные мысли, без какого-либо подтекста. Задевать бывшего мучителя — уже больше привычка, чем намерение. Он не ожидает, что шатену будет больно или неприятно: уже нет. Просто. Говорит то, что думает. Когда брюнет уже не ждёт ответа и разворачивается, в спину прилетает ответ. — Да, — отвечает серьёзно, немного помедлив, — такими темпами куда больше. Даже не осознаёт, что буквально лишает анестезиолога защиты своим ответом. Чанёль странный. И в такие моменты Бэкхён его совсем не понимает. Настолько сильно не понимает, до желания вскрыть этому человеку череп и заглянуть, что обитает там. Он почти уверен, что там полно всякой разной живности. Тем временем недоэльф продолжает: — Скажи, ты… Ненавидишь меня? — до одури хочется спросить. Все сомнения отражаются в темноте его глаз, не теряются там, но с чем они связаны — Хён, увы, узнать не может. Но вместо этого с его губ срывается: — …забудь. Я закажу чего-нибудь, а ты приляг. Анестезиолог плотно сжимает губы, когда хирург проходит мимо. Чанёль — открытая книга с вырванными и испорченными страницами. Которые порой нереально прочесть. *** Наблюдать за своим давним врагом — всё-таки причудливое развлечение для Бэкхёна. Смотреть на этого человека тошно до продолжительных судорог от напряжения во всём теле, но тем не менее забавно. Забавно не видеть в нём того, кем он был. Как будто все те годы были просто затянувшимся кошмаром. Снова и снова подчёркивать этот факт брюнет не устаёт. Наоборот, только и делает, что подмечает абсолютно иные движения, отношение к чужим вещам и даже невзначай брошенные фразы. "Тебе надо принять лекарство" вместо "ты не думаешь, что тебе стоит сдохнуть?". Или "Я налью чай" вместо "почему ты ещё не захлебнулся этим дерьмом, а?". Следит подобно большому, хищному зверю. Чтобы ничего не упустить. Потому что мог ошибиться, принимая поспешное решение "относиться к Паку лучше": хирург может отменно играть. Лицемерие Чанёлю знакомо куда лучше, чем кому бы то ни было ещё. Однако этот образ не рассыпается под пристальным взглядом Бёна. Ничто не свидетельствует о двуличии: ни движения, ни короткие взгляды, ни бессмысленные слова. Пак не обращает внимание на пустое молчание, чувствует себя, как рыба в воде. Молча проходится пальцами по дешёвым тарелкам, совсем не соответствующим дороговизне квартиры, прежде чем опустить их в раковину. Начинает их мыть, не произнося ни единого слова возмущения. Хотя было бы неудивительно, если бы он просто оставил грязную посуду. Такие, как он, люди, родившиеся с серебряной ложкой во рту, навряд ли привыкли мыть её самостоятельно. Если Чанёль и строит из себя кого-то, то чертовски умело. Лучше, чем многие актёры, играющие в сопливых дорамах для школьниц и домохозяек. Это. Сложно. Хозяин квартиры откидывается на спину, сев на диван. В сон клонило уже довольно давно, но он до последнего пытался держаться: теперь уже нет. Возможно, если он немного вздремнёт, станет лучше. Но лишь возможно. Металлический привкус так чётко ощущается на языке, что кажется, что вместо слюны в его ротовой полости вырабатывается кровь. Будь это, действительно, так, его бы приняли за монстра — никто бы не осмелился и близко подойти к нему. Вполне возможно, что ему выбили зуб. А может, сломали нос: в таком случае алая жидкость просто стекает в рот, попадая обратно в организм. Невозможно понять, где болит и кровоточит на самом деле, когда болит в.с.ё. Сегодня его "в шутку" пинают, засекая сколько он продержится и когда начнёт просить остановиться. Вчера били по другим местам, тоже в шутку. Ведь так весело калечить младшеклассника, снимать всё это на камеру, а затем делиться записью с другими учениками. Всё-таки все нормальные дети так развлекаются. Ёбанные юмористы. Он бы даже рассмеялся с ними за компанию, если бы раз за разом из него не выбивали весь воздух. Раньше это бы свело с ума. Опустило на дно, заставляя захлёбываться в собственных слезах до тех пор, пока силы бы не иссякли. Ведь скрытая глубоко внутри надежда на то, что его слёзы вызовут хоть какую-то, даже самую мизерную, жалость умерла в последнюю очередь. Она пыталась выстоять все невзгоды, но, видимо, ничто не вечно. Бэкхён не знает, сколько прошло времени. Несколько минут, час, бесконечность или две. Дышать невозможно. По сломанным рёбрам в очередной раз бьют, а по ушам в очередной раз ударяет чужой гогот. Смешнее некуда, твари. Ха-ха-ха. Избивать беспомощного подростка толпой, видеть, как он безуспешно пытается всеми способами прикрыть ещё свежие раны — оборжаться можно. Когда удары на время прекращаются, расфокусированный взгляд Бён натыкается на злейшего врага, на этого блядского монстра с яркой шевелюрой. Усмешка озаряет его лицо, но он стоит поодаль. Наслаждается процессом издалека, изредка переговариваясь со своими "дружками". Говорит о том, насколько этот младшеклассник немощен, жалок. Так хочется стереть эту надменную ухмылку, разбить это "прекрасное", по мнению девушек, лицо в кровь, до уродливых синяков и глубоких порезов. Таких же, что украшают тело подростка. — Ненавижу, — выдавливает, после чего болезненно стонет, сжимаясь в клубок. Ненавидит так сильно, желает сдохнуть. Красноголовый хулиган усмехается ещё шире, уходя прочь с заднего двора школы. И бросив лишь простое: — Кажется, Бэкки ещё полностью не осознал свою вину. Постарайтесь лучше. "Свою вину"?! Что, блять? Да ты просто конченный, Пак. Его поливают чем-то липким, скорее всего каким-то фруктовым молоком, которое стекает по форме, впитываясь в и без того сырую землю после дождя. И смеются, смеются, смеются. Не-на-ви-жу. Как же я ненавижу тебя. Заснуть на диване — более-менее нормальная практика, а вот просыпаться от подобных кошмаров — неимоверно отвратительная. Голова начинает раскалываться пуще прежнего, пульсирует от болезненных воспоминаний. Он уже успел позабыть это чувство: когда самостоятельно отчаянно пытаешься вырваться из тисков Морфея, потому что продолжать видеть сон невыносимо. Чёрт. Бэкхён утыкается лицом в ладонь, смахивая выступивший то ли от температуры, то ли от ужаса пот. И ему абсолютно плевать на то, какая из причин является верной. Ведь дело вовсе не в жидкости с токсинами, вырабатываемой его телом. Вновь эти сны. Их не было уже столько лет. Столько лет без сновидений, вгоняющих в ужас, вызывающих неистовую головную боль, разрывающую его голову. Словно весточка от подсознания: ты не должен забывать о прошлом. Не должен так спокойно относиться к нему. Ты не имеешь права после всего, через что ты прошёл в те годы последнего круга ада. Вдох и выдох. Он приподнимается, морщась от неприятной слабости в теле, привычно начиная разрабатывать затёкшие кисти рук, пока в пересохших глазах всё чуть проясняется, и линзы встают на место. Слух улавливает чужое дыхание совсем рядом. И только сейчас он замечает застывшего хирурга с слегка растрёпанными волосами и со стаканом воды в руках. Распахивает глаза, забывая скрыть мелькнувшую в зрачках слабость. — Извини, просто ты… "Почти кричал." Бэкхён мгновенно подрывается с места, едва не сметя предложенный стакан рукой. Он судорожно ищет пачку сигарет на кофейном столике, в кармане растянутой толстовки, а когда не находит, просто-напросто вылетает на балкон без неё, едва не врезавшись носом в закрытые двери. Нужен свежий воздух. Хотя бы один глоток, чтобы прийти в себя, чтобы игнорировать фантомную боль в каждой части тела. Чтобы не заскулить, как побитый щенок, от досады. За спиной слышатся шаги, но он не обращает на них внимание, облокачиваясь на стеклянные ограждения. Подрагивающие пальцы подцепляют короткую заусеницу на большом пальце, раздирая в небольшую ранку, в кровь. Так спокойнее. Спокойнее, осознавать, что это реальность. Что Чанёль не подойдёт со спины, чтобы обхватить руками шею и начать сжимать её. Медленно с упоением, вслушиваясь в сиплое дыхание, как в одном из его кошмаров. Бэкхён хочет верить, что такого не произойдёт. Что это лишь его детское воображение, разыгравшееся в школьные годы на почве всего, что с ним творили. Что бывший хулиган и вправду встал на совсем иной путь. — Ты бредил. Думаю, у тебя снова поднялась темпера... Хочет, но ... — Я всё не могу понять, почему ты не уходишь? — перебивает брюнет. Все заслонки сметает неизвестного рода ураган. Ураган такой силы и мощи, которую он не в состояние выдержать. Быть сильным, непоколебимым с каждым днём, часом становится всё тяжелее. Ему плохо. Его трясёт. Знобит. Жить настоящим сложно, когда прошлое продолжает поглощать тебя. Стоит на секунду забыть о нём — и ты покойник. Пак Чанёль — его идиотский триггер, который заставляет его переживать всё вновь, вне зависимости от желания самого Бэкхёна. Он по-прежнему портит всё одним своим присутствием, даже несмотря на то, что явно никак этому "чуду" не содействует. Только дышит и радуется жизни. И ему не важно, что анестезиолог хочет, правда хочет жить свободнее и не рычать на этого человека каждый раз, когда раздражён или испуган, в попытках скрыть истинные чувства. Потому что это сложно. Раздирает старые шрамы, пихает с головой в прошлое. — Прекрати, Бэкхён, я пытаюсь помочь. Ничего более. Немного сжав руки в кулаки, Бэк усмехается. Иначе просто подавится этой желчью, она растворит его, оставив после себя лишь подобие того, кем он является. Бэкхён не хочет вновь жить под гнётом ненависти, потому что уже вынырнул из неё. Только-только перестал захлёбываться. — А я просил тебя об этом? Наигранное терпение доктора Пака подходит к концу. Он приближается к Бэкхёну вплотную, слабо сжимая ворот его футболки в ладони и дергает. — Если бы люди тебе помогали только тогда, когда ты просишь, ты бы уже давно умер. Считаешь, что весь такой самостоятельный и можешь со всем справиться сам, а потом загибаешься из-за собственной халатности. Ты хоть понимаешь, что ведешь себя, как ребенок? Хён знает. Распахивает глаза. Правда. Каждое, чёрт возьми, слово. Однако это не значит, что он так просто согласится. Не может. Потому что на словах все такие умные, все могут обвинять, но никто не ищет корень проблем. Можно подумать он мечтал о такой жизни. Нет, он не жалеет. Не жалеет ни об одном своём решении: ни об уходе из дома, ни о постройке стены вокруг себя, ни об учёбе в медицинском. Но ведь всё могло сложиться совсем иначе, если бы...если бы один ебанутый на голову старшеклассник не решил выбрать его своей игрушкой. — Да что ты вообще знаешь обо мне, чтобы так говорить? Срывается на полукрик, резко делая шаг к "собеседнику". Потому что у Чанёля нет права его осуждать. Просто нет-нет-нет. И никогда не было. Шатен не меняется в лице, несмотря на очевидно раздражённое состояние, когда зло вздыхает. Он не бросается с кулаками на словесного оппонента, даже не собирается. Трудно сказать, что происходит в его голове, когда он бросает в больного лёгкий плед и разворачивается, чтобы скорее покинуть балкон. С его точки зрения этот бессмысленный разговор можно закончить. — Я знаю о тебе всё. Я, — уверенно тихий голос Пака кристальным ядом льется в уши, — только я. Даже Ким не знает о тебе больше. Бён впервые не находит, что ответить. — Хватит упрямиться и доверься уже мне. Я правда хочу помочь. Практически задыхается от несуществующих причин. Нельзя прислушиваться к словам того, кто когда-то тебя убивал. Нельзя, наконец, заглянуть себе в душу только из-за того, что какой-то идиот тебя к этому подталкивает. Чанёль ему никто. Не товарищ, не старый знакомый, не, уж тем более, друг. Так почему он.... Устало шепчет, запуская руку в волосы. — Как же ты меня бесишь, Пак.