save me (from yourself)

Высокая температура спадает под вечер, когда паутина сна уже путается в ресницах, покрывает веки, заставляя нещадно протирать глаза. Это сонливое состояние вообще-то не очень радует, но, как ни странно, приносит определенное умиротворение и спокойствие. Именно к этому времени успокаивается и Бэкхён: уже не бросает воображаемые дротики в Чанёля и в целом терпимо относится к редкой помощи в виде напоминания о лекарстве и вопросах о самочувствии. Последние, конечно, бесят, но анестезиолог всё-таки перебарывает себя и вполне спокойно врёт. Прогресс — уже не рычит. Лишь слоняется по квартире, пытаясь найти себе место. Везде ему некомфортно: даже в собственном пристанище. Скучно, невыносимо тихо. Всё это слишком непривычно после, казалось бы, бескрайней череды рабочих дней и переживаний. Как люди вообще могут кайфовать от простого безделья? — просто не понимает брюнет. Оставаясь вот так, почти наедине со своими мыслями, он чувствует, что, чёрт возьми, может рехнуться здесь и сейчас. Голова забита таким количеством дум, что Бэкхён просто не справляется. Ему нужно всё "упорядочить", но сил нет. Он устал копаться в себе, пытаться решить свои и чужие проблемы. Устал поддерживать тот стержень. В конце концов, удивительно, но он простой человек. Выше собственной головы прыгнуть не способен, как бы ни старался. Это тот момент, когда до боли хочется сказать себе "стоп" и, действительно, остановиться. Прекратить всё. Взгляд цепляется за широкую спину хирурга, стоящего у окна. "— Да что ты вообще знаешь обо мне, чтобы так говорить?" Анестезиолог раздражённо выдыхает, заправляя тёмную прядь за ухо. Он чётко осознаёт, что повёл себя, мягко говоря, неправильно. Закатывать истерику и кричать такие громкие слова не в его характере. Такими глупостями обычно занимаются весьма ограниченные люди, пересмотревшие каких-нибудь мыльных опер. И он отнюдь не один из них. В последнее время абсолютно всё идёт не так. Пак редкостный придурок, та ещё тварь и сволочь, да, это понятно, но всё бы было хорошо, если бы это оказалось не простым самоубеждением. Подтверждений этому мнению в настоящем нет. Он знает, что сам вляпался в это дерьмо. Что за такие эмоциональные всплески — ответственен лишь он и никто более. "Я не виноват" — сказать легко. "Это всё вина Пака" — ещё проще. Всегда гораздо проще скинуть ответственность за свои поступки на другого человека, но Хён не такой. Он и вправду понимает, что в последнее время сам не свой. "— Я знаю о тебе всё." Голову словно охватывает прочный ремень, стягиваясь, оставляя невидимые отпечатки, которые ещё долго будут ныть. Единственное желание сейчас — сжаться в клубок и пролежать так вечность, пока эти ощущения не исчезнут. Бэкхёна изламывает изнутри. Выворачивает наизнанку, пока в реальности он спокойно глотает уже остывший зелёный чай. Интересно, кем он станет, если попытается отбросить ненависть в сторону и прекратить вспоминать о прошлом при каждом взгляде на Чанёля? В кого он может превратиться, если изначально вся его личность была построена на чернейшем сгустке ненависти в его сердце? Столько раз брюнет уже спрашивал себя об этом, но никак не может найти ответ. А поиски выматывают так сильно, что он понятия не имеет, что делает или говорит. Бэкхён теряется в океане собственных мыслей, неосторожно утягивая себя всё глубже на дно. И когда он вынырнет…будет ли он тем же человеком? Лёгкие в очередной раз грозятся вылететь наружу. — Мне кажется, сиропы от кашля тебе слабо помогают, — глубокий голос раздаётся совсем близко, вынуждая инстинктивно отступить назад, — я спрошу у знакомого ЛОРа, что можно было бы с этим сделать. Напрягается. Определённо, эта...доброжелательность настораживает. Но самое херовое в этой ситуации, что он не понимает теперь, что Пак за человек. Не понимает, что он сам за человек. Не понимает, не понимает, не понимает-не понимает-не понимает. Как бы сильно ни пытался Не понимает. — Хорошо, — соглашается анестезиолог, поджав губы. Чанёль как в старые добрые времена вновь безумно пугает Бэкхёна, руша всё, что он выстроил до этого. *** Тонкие, ещё чуть слабые, пальцы лениво переключают каналы, пока глаза кофейного оттенка быстро пробегаются по мелькающим картинкам. Яркость и насыщенность кадров неприятно бьют в глаза ввиду отсутствия другого освещения в гостиной, однако анестезиолог лишь щурится и промаргивается при необходимости. Полопавшиеся сосуды — единственное, что может ему грозить. Последние дни слишком запутанные и непонятные. Каждое слово, каждое действие Пака выбивает из колеи, заставляя брюнета чувствовать себя абсолютно беззащитным. Он вновь ощущает себя забитым школьником, который вздрагивал от каждого звука, произнесенного тем монстром. Казалось, что Хёну удалось избавиться от себя прошлого, но, похоже, что на это и всей жизни не хватит. Невозможно избавиться от того, что является твоей неотъемлемой частью — твоим прошлым. Можно было бы просто забить на всё, но, к несчастью, для Бэкхёна это непосильная задача. Забавно, ведь его "семья" только и делала, что закрывала глаза на неугодные вещи, а вот он не умеет отворачиваться от проблем. И это его главная ошибка. Жить было бы куда проще. Квартира наполняется протяжной мелодией дверного замка, заставляя на мгновение замереть. Честно говоря, за всё то время, которое мужчина живёт тут, в дверь звонят едва ли не впервые. Обычно некому нажать эту одинокую кнопку: даже двое самых близких бывали тут лишь на новоселье. Поэтому когда до хозяина квартиры доходит, что это за звон, он несколько лениво поворачивает голову в сторону холла, где находится входная дверь, и со вздохом встаёт с дивана. Плед с тихим шуршанием падает на пол, поэтому босые ноги в первую очередь ступают на приятную мягкую ткань и лишь затем чувствуют лёгкую прохладу пола, от которой по телу пробегаются мурашки. Неловко поёжившись, он уверенными шагами направляется в коридор. Кто бы это ни был, надо отправить его подальше. Сегодня Бэкхён не настроен на общение, а в квартире и так превышен лимит человек. Распахивая дверь, врач ожидает увидеть кого угодно, но не как-то странно покачивавшегося паренька в чуть помятой яркой толстовке, которая бросается в глаза сразу же. Выглядит так, словно он пьян, и никто бы не удивился, будь это так. В наше время уже никого не удивляют пьющие подростки: да, незаконно, но такова жизнь. Этого уже не изменить. Несколько секунд они смотрят друг на друга, не произнося ни звука. — Ох, простите, я ошибся дверью, — кажется, что-то вроде этого мямлит подросток, прежде чем предпринять попытку склониться в поклоне, а после неловко отшатнуться, вызывая добрую усмешку на губах анестезиолога, облокотившегося о дверной косяк. Славный малый. Хотя бы извинился за то, что потревожил, а не просто свалил. Сбившееся дыхание Хён подмечает не сразу. А затем усмешка растворяется в прошлом, и его взгляд становится серьёзнее. Определённое подобие умиления также стирается, сменяясь странным беспокойством в груди. — С тобой всё хорошо? Очевидно, что парень не может нормально дышать. Бежал? Нет, на то не похоже. Просто проигнорировать своё плохое предчувствие он не может, поэтому хватает мальчишку за рукав, аккуратно удерживая его от "побега". Хотя, по правде говоря, навряд ли он способен просто рвануть куда-то сейчас. — Да, я в порядке, просто головокружение… Бэкхён распахивает глаза, внимательнее вглядываясь в парня напротив себя. Капюшон скрывает добрую часть лица, но брюнет удерживается от того, чтобы сдёрнуть его. Если его опасения беспочвенны, то потом могут появиться проблемы. Разбираться в полиции, какого черта он приставал к школьнику, хотелось на данный момент меньше всего. Но в любом случае слова этого ребёнка ложь. — Посмотри на меня, — мягко произносит он, но в голосе присутствует сталь. Очень знакомая ситуация. В иной раз Бэкхён бы даже рассмеялся от такого совпадения и смены ролей. Сонхо бы тоже оценил. Когда врач наконец может нормально рассмотреть паренька, он ненамеренно отмечает посиневший участок кожи над губой и абсолютно расфокусированный взгляд парня. Он явно уже не понимает, где находится, и уж тем более не понимает что с ним происходит. Прижимает руки к груди. Тихий цок срывает с губ анестезиолога. Плохо. Парень может и не понимает, что с ним, но зато примерно представляет Бён. Однако не может не подтвердить свои догадки вопросом, понимает: парню срочно нужно в больницу. — Отпустите, пожалуйста, я… — мальчишка слабо дергается, пытаясь уйти от хватки. — Болит в груди? Насколько сильно? От 1 до 10? Мальчишка на миг растерянно замирает, невидяще смотря на странного взрослого задающего странные вопросы. И успевает лишь приоткрыть рот, прежде чем начать заваливаться набок, грозясь хорошо приложиться головой о пыльный пол. Бэкхён реагирует немного заторможено, но умудряется удержать парня от падения. Ослабшее тело из-за болезни пробивает дрожью, поэтому он оседает, придерживая бессознательно тело, жмурится. И вдруг чертыхается. Нет. Неправильно. Нельзя держать его в таком положении. — Пак! — сначала сипло, а потом уже громче кричит в квартиру, придерживая паренька. Кашель пробивается из лёгких с новой силой, и тогда воздуха почти перестаёт хватать. Чужой топот он слышит отдалённо, потому что уши закладывает от идиотского приступа. Эта слабость невыносимо раздражает. Вырвать лёгкие нахрен — уже не кажется абсурдным решением проблемы. — Какого...чёрта...?! Бён не сразу реагирует на его слова, только поднимает на него взгляд. И Чанёль уже знаком с таким выражением лица, с такой искрой в карих глазах. Бэкхён всегда такой. Когда работает. Пересказывать хронологию событий некогда, поэтому анестезиолог отмахивается, укладывая парня на ровный пол и затем захлопывая дверь. Если кто увидит — может стать очень людно и подняться паника. На данный момент чужое сочувствие и истерика парню не то, что не поможет, так ещё и замедлит врачей. Пальцы проскальзывают по второму выключателю в коридоре. Больше света не помешает. Бегло глянув на Чанёля, он вновь опускается рядом с потерявшим сознание. — Неси ножницы с кухни, быстро. "Быстро". Самое худшее в таких ситуациях, что с какой бы скоростью вы не двигались, всё равно, каждая секунда будет длиться мучительную вечность. Как и сейчас. Он пытается осмотреть парня, составить картину, прикинуть сколько есть времени, успеет ли приехать скорая. Но кроме знакомого посинения над губой, очевидной боли в груди и тяжёлого дыхания ничего не замечает. Да, один диагноз в его голове уже есть, но это лишь последствие. Есть что-то ещё. Чего брюнет пока не может увидеть. Когда Пак возвращается с нужным предметом, становится немного легче. Недолго осталось быть в неведении. Выхватив из чужих рук ножницы, Бэкхён, особо не церемонясь, кое-как разрезает толстовку на подростке. Синтетическая ткань с трудом поддаётся, немного подбешивая анестезиолога. Каждая заминка может убить. Нужно быть резче, быстрее. И по новой. Лишь один взгляд, пара прикосновений, и он понимает, что тут творится. Он старается осторожно прощупать грудную клетку, живот, чувствуя, как мышцы под пальцами сжимаются, отталкивая. И дураку понятно, что если бы школьник был в сознании, он бы не смог сдержать крик. Вот только легче от этого знания вовсе не становится. — Парень, приблизительно пятнадцать-семнадцать лет, вес не больше шестидесяти пяти килограммов, предположительно трещина ребра или перелом и инфаркт миокарда. Возможна начальная стадия пневмоторакса, если принять во внимание цианоз лица. Организм слаб, сказывается недосыпание, судя по мешкам под глазами, поэтому дозировка лекарств должна быть минимальная, иначе он просто не справится. Нужно звонить Чунмёну, — проговаривает едва слышно, совсем позабыв, что совсем рядом кто-то стоит. И даже не "кто-то", а Пак. Погружается в работу быстрее, чем организм успевает взбодриться. Адреналин ударяет в голову, но особо не помогает — Бэкхён устало проводит по лицу, больно щипает себя за щёку: сейчас не время тормозить. Думай, придурок. Ты уже ошибся. — Нет. Сейчас вечер пятницы, он может не дожить до больницы, — продолжает этот разговор сам с собой вслух, потому что иначе не сумеет выстроить верный план. — Если это инфаркт, то у нас максимум 90 минут для ЧКВ, если не меньше. Мы не знаем, когда начали появляться симптомы. Фиолетово-синие, кое-где грязно красные кровоподтёки уродливыми бутонами усеивают тело паренька: от области чуть выше паха и практически до самой шеи. Местами оттенки гематом смешиваются, где-то сменяются жёлто-зелёными, указывая на давность повреждения мягких тканей. Не приходится сомневаться в том, что подросток явно не просто навернулся на какой-то лестнице или же неудачно поскользнулся на улице. Его точно избили, причём далеко не один раз. И если пока это можно обозвать "нападением", то при неудачном раскладе, это окажется убийством. Бэкхёну не впервой работать с таким случаем — в первые разы его трясло, он не мог ясно мыслить. Кричал, чтобы идиоты вокруг не стояли столбом, а готовили операционную. Ему казалось, что все просто безразличны, раз могут сохранять спокойствие и с каменными лицами выполнять своё дело. Тогда любой ценой он пытался спасти жертву избиения, а не простого человека, которому нужна помощь. Каждый такой пациент своим существованием и проблемами расчёсывал в кровь моральные раны молодого анестезиолога. И Бён не мог беспристрастно работать и трезво мыслить, как с остальными больными. Он так сильно желал протянуть им руку, даже не осознавая, что только у единиц были те же жизненные ситуации, что и у него когда-то. С тех пор прошло достаточно времени. Брюнет уже давно не неопытный новичок, чтобы впадать в панику и вспоминать школьные дни, однако при каждом взгляде на результаты побоев, тело отзывается неприятным нытьём, напоминая о том, насколько болезненными могут быть ощущения. Только в то время боль была в сотни раз сильнее. Застилала глаза тёмными пятнами, сдавливала горло, вспарывала живот, не давая потерять сознание. Это самое беспощадное чувство, которое не покинет тебя, сколько не моли. А если сумел провалиться в блаженную темноту и не очнуться через минуту, считай, ты любимчик фортуны. Бэкхён сдерживает рвотный позыв, судорожно сглатывая. Нет времени терять самообладание и предаваться воспоминаниям. Как бы плохо ни было ему тогда, гораздо хуже на данный момент — этому подростку. Потому что для анестезиолога это пиздецки болезненное прошлое, а для парня — самое хуёвое настоящее, от которого он никуда не сможет сбежать, в отличие от Бёна. — Мы можем сами отвезти его не к нам, а в любую ближайшую больницу, — слова Пака звучат отдалённо, но, что иронично, скрип зубов брюнет слышит отчётливо. Такое решение самое логичное, но только в голове всё никак не хочет рисоваться карта: нужно точно знать, в какое учреждение придётся звонить и предупреждать. Врач ни на минуту не задумывался, что им могут отказать: пусть только попробуют. — Что ближе всего? —Бён нервно спрашивает, пальцами зачесывая волосы назад. Поднимает голову на шатена, кусая губу, ожидая ответ. Возможно, это тоже своего рода проявление слабости, но сейчас не до этого. Пак молчит, что-то решая для себя. Молчит так долго, что Бэкхён уже собирается сказать пару ласковых. А затем он переводит взгляд на мальчишку и тяжело выдыхает. Выдох — результат своеобразного отчаяния. — Гонсай в двадцати минутах отсюда. В тёмных глазах невозможно прочесть, о чём думает Чанёль. Он только стоит, изо всех сил сдерживаясь, сжимая свою огромную ладонь в кулак. Мнётся на месте, наверняка мечтая выйти из квартиры через окно, лишь бы избежать определённого события. Ясно одно — хирург не хочет приближаться к этому месту. В этот момент анестезиолог готов убить себя за то, что не сосредоточен на пациенте на все сто процентов. Что смеет терять время, тратя ценные секунды на то, чтобы вот так смотреть в ненавистные глаза и искать там совершенно бесполезные и ненужные там ответы. Нормально ли то, что именно сейчас я не могу не думать об этом? Нормально ли то, что мне хочется узнать причину такого взгляда? Нормально ли это?