save me (from yourself)

Совсем не щадя железную дверь, брюнет распахивает её как можно шире. Уверенно спрыгивает на землю, несмотря на то, что под ногами скользко из-за прошедшего дождя: сейчас это меньшая из проблем. Слегка вспотевшими руками он хватается за длинное покрывало, аккуратно двигая подростка на себя. Пак подстраховывает, в нужное время поддерживает тело чуть ниже спины, чтобы оно не прогибалось, оставалось в ровном положении. Сзади подбегают люди с эмблемой частной клиники на форме, помогая уложить безвольного паренька на каталку. Хён едва не позволяет себе облегчённо выдохнуть, но в последний момент лишь прикрывает глаза. Рано расслабляться. До входа настолько близко, что ему требуется от силы десяток шагов, чтобы оказаться внутри здания. Автоматически открывающиеся двери срабатывают мгновенно, пропуская сначала спешащих работников с пациентом, а затем уже остаются открытыми, чтобы пропустить двух других врачей. Бэкхён понятия не имеет, как и что делать дальше. Есть несколько вариантов развития событий, но ни один из них анестезиолога не устраивает. В конце концов, работа в совершенно чужом месте с незнакомцами — худшее, что могло случиться с ним. Привыкать к новой обстановке и, что самое важное, к людям не всегда получается просто. А у него и того сложнее всех. Нелегко признавать, но даже раздражающий до одури Пак сейчас очень кстати. Чёрт возьми, с этим человеком за спиной действительно чуть (но только чуть) спокойнее. Немного тормозя у стойки регистрации, он тянет руку к медицинскому халату, чтобы сорвать его с вешалки рядом и тут же отправиться в операционную, но внезапно заходится в кашле, который отрезвляет, вызывает желание хорошенько выматериться. С таким состоянием ему нельзя даже и шаг делать в полностью стерильное помещение. Назначить дозировку, дать ценные указания — пожалуйста. Но проводить операцию, будучи ходячим вирусом? Не самая лучшая затея даже для него, такого чокнутого. Из горла рвётся тихий рык: хуже всего, когда твоё тело ломается не в самое подходящее время. — Очень рад нашей встрече, господин Бён. Господин Ким Чунмён предупредил меня о вашем приезде. Меня зовут Ким Минсок. Я глава хирургического отделения этой клиники. Перед брюнетом оказывается статный мужчина, очевидно, ровесник Бэкхёна. Возможно, немного старше. Сам анестезиолог не задумывается об этом надолго, в голове лишь подбирает правильное обращение к этому человеку. Он похож на лиса, — мелькает в голове. Этим пронзительным взглядом, лёгкой улыбкой и манерой общения. Всем своим видом показывает, что максимально расслаблен, практически играючи отдаёт указания на беглые вопросы подчинённых. Тёмные волосы зализаны назад, а слегка прищуренные глаза медленно оценивающе скользят по брюнету. Честно говоря, сам Хён понятия не имеет, что в нём можно вообще оценивать, когда самое главное сейчас — это тот мальчик. Но самый интересный факт о главе хирургического отделения этой пиздец какой пафосной клиники: он даже не смотрит на бывшего сотрудника. Ни единого взгляда, приветствия или даже какого-то слова. Минсок уверенно делает вид, что перед ним стоит лишь небезызвестный Бён Бэкхён, только и всего-то. Никакого Пак Чанёля и близко нет, вы что. Возможно, в иной ситуации они бы вполне нашли общий язык. Иметь рядом человека, который будет вместе с ним подкалывать и задевать Дамбо? Было бы неплохо. Вот только не судьба. — Взаимно, — на автомате отвечает анестезиолог, подавляя весёлую усмешку. Она настолько не уместна, что ситуация стала бы абсурдной, — операционная готова? Пациента увезли на ЭКГ? — Да, конечно. Бэкхён двигается вперёд, в ту сторону, куда увезли мальчишку. Только сейчас замечает, как вокруг всё практически сверкает. Нет, нет никаких золотых статуй и бриллиантовых плиток, дорогущих диванов и навороченных стендов: ото всюду веет новизной, и становится сразу ясно, что на поддержание этой клиники уходит сотни тысяч долларов в год. — Но для начала, — брюнет резко останавливается, поворачиваясь к говорящему. Разумеется. Они не обговорили условия, которые вообще-то важны, и Мён об этом упоминал, но вот, по мнению самого гения, могут и подождать немного. Иногда необходимо просто делать, без всяких вопросов и дискуссий. Смерть рядом с пациентом никогда не будет ждать лишнюю секундочку. Она забирает людей без всяких бумажек. Но похоже только его в этом мире медицины не волнуют грёбаные формальности. Не удивительно, что в первый же рабочий день Чанёль загонялся на тему ненужных документов. Какие же все «правильные», когда не нужно. — Давайте проясним кое-что. Вы возьмёте на себя всю ответственность за результат операции? Если ваши слова подтвердятся, то велика вероятность, что пациент не выживет. Сами понимаете, нам бы не хотелось портить репутацию больницы таким образом. Едва удерживается от того, чтобы не закатить глаза, но это было бы слишком по-детски. Нет, не понимает. — Я возьму всю ответственность за принятые решения на себя, — соглашается Бэкхён, чуть наклоняя голову, — но. Только если оперировать будет этот человек, — он указывает большим пальцем на позади стоящего Пака, — а ваш анестезиолог не станет менять дозировку лекарств, установленную мной. При всём моём уважении, так мне будет куда спокойнее. "А не дохуя ли ты хочешь?" — ожидает услышать брюнет, потому что прекрасно знает, что да, дохуя. Его запросы чрезмерно высоки, мало кто осмелился бы на чужой территории выдвигать такие требования. Поэтому позволяет удивлению захватить себя, когда ему отвечают совсем иначе: — Прекрасно. Такой расклад нас более, чем устраивает. Рад сотрудничеству, доктор Бён Бэкхён. А я нет, — почти срывается с языка, в то время как доктор Ким разворачивается и уходит чуть вперёд. Нельзя. Придётся поглубже запихнуть свою прямолинейность (или хотя бы попробовать), пока они находятся здесь и полностью зависят от местных врачей. В частности, от главного хирурга, который решает здесь всё и вся. Навряд ли он будет вести себя так же доброжелательно, если Хён частично расслабится и будет вести себя, как дома. Как в родной больнице. Он представляет сейчас не только себя, но и Чунмёна. Подставлять лучшего друга здесь? Да ни в жизни. У него и так проблем хватает. Ну, по крайней мере, на его условия согласились. За предплечье хватают, останавливая, вынуждая резко сбросить скорость до нуля. Анестезиолог почти незаметно вздрагивает: слишком долго тонул в океане собственных мыслей. Когда сознание проясняется, он видит лишь огромную ладонь несильно сжимающую его руку. Стряхивая чужую конечность с себя, он поворачивается на одних пятках, едва слышно выдыхая. Ну, что ещё? Он и без того не в настроении, так Чанёль его к тому же провоцирует. Какое-то время эта жертва цирка стоит молча, почти не моргает. В упор смотрит на брюнета казалось бы целую вечность. И Бён в который раз понятия не имеет, что происходит в голове у этого хирурга. Так и хочется сказать что-то вроде "твою ж мать, Пак, я не читаю твои мысли" или "если ты пытаешься меня убить, но делаешь это взглядом, то раньше у тебя были способы получше, попытайся найти что-то более материальное для этой цели". А затем шатен внезапно шумно выдыхает. — Какого хера, Бэкхён? Я не соглашался на подобное. Ты мог хотя бы спросить… Да господи. Так вот, что его волнует? У них нет лишнего времени на разборки. Почему многие люди так любят поболтать в самый неподходящий момент? — Слушай сюда внимательно, Пак, — как обычно перебивает, от чего тёмные глаза бешено вспыхивают, — я не могу просто так взять ответственность за всё, что будет твориться в операционной, потому что никогда не видел работы местных хирургов. Слепо им довериться? Скорее сам прооперирую. Его и так бесит собственная беспомощность. Бесит, что он, к сожалению, не сможет даже просто стоять в операционной, контролируя состояние пациента. В этой ситуации он совсем ничего не сможет сделать, кроме как назначить дозировку. Он ненавидит это. Чувствовать себя бесполезным. — А я-то тут причём? — этот голос, срывающийся на тихий рык, очень хорошо знаком анестезиологу. Только раньше он заставлял трястись и бежать, бежать, бежать, лишь бы не нарваться в очередной раз. Заставлял сердце испуганно замирать в груди. А сейчас придаёт уверенности продолжать этот диалог, не развернувшись и просто не поставив хирурга перед фактом. Конечно, он привык так делать. Последние лет десять так поступал, но сейчас не рабочее время Чанёля. У него есть возможность отказаться, как бы ни хотелось это отрицать. Он тот, кому повезло. У него есть этот хренов выбор. И всё, что может сделать брюнет — это уговорить. Объяснить, почему именно он должен провести эту внезапную операцию. — Я видел твои навыки. Я знаю, как ты работаешь, так что, блять, просто заткнись и сделай это. Да, с переговорами у Бэкхёна всегда было не очень. Чанёль раздражён всей этой ситуацией, но тем не менее внимательно прислушивается к его голосу, срывающемуся на шёпот. Костёр в чёрных зрачках трещит не долго: догорает к последнему слову Бэкхёна, оставляя только серо-белый пепел. На секунду в нём виднеется последняя искра, но и она растворяется в темноте. Ну же. Не тупи. Соглашайся. — Хочешь сказать, что доверяешь мне? — голос сквозит доброй насмешкой и приятным удивлением. Бэкхён прикусывает губу, чуть хмурится, потому что нет. Обдумывать свои слова уже после того, как выдал их — не в его характере. Но сейчас он анализирует их, убеждая себя: нет, это не доверие. У меня просто нет других вариантов. Он единственный знакомый мне врач здесь. Он просто удачно оказался рядом. Это. Не. Доверие. Конечно же, это оно.. — На балконе. Ты сам молил довериться тебе, — на удивление спокойно проговаривает Бэкхён, — я верю. Ответа нет. Самодовольная улыбка блядского Чанёля говорит сама за хозяина. Верю. *** — В остатках его толстовки мы нашли телефон. Медсестры набрали его матери. Она уже едет. Бэкхёну настолько похуй сейчас, кто и куда сейчас едет, что он даже не слушает. Лишь привычка, выработанная за годы работы, заставляет его бросить в ответ неразборчивое «ага», а вот глаза сосредоточены только на «помятом» теле парня и на двух анестезиологах, колдующих с аппаратами рядом с ним. Стоять по эту сторону стекла непривычно, потому что анестезиологам обычно незачем наблюдать за чужими операциями. Он вспоминает как в первый раз наблюдал за операцией пятнадцать с лишним лет назад и еле слышно усмехается. Тогда казалось, что то, что происходит в операционной — воистину волшебно. Люди выполняли свою работу с такой самоотдачей, что он наивно полагал, что все такие же. Но нет. Мир совершенно другой — то, что ему показало время. Врачам далеко не просто, не все уверены в своих навыках и методично выполняют свою работу, и лишь единицам важна твоя жизнь. Потому что люди по натуре эгоисты, не желающие думать о других, особенно если их что-то не связывает. Кто-то скажет, что так было всегда, и этого уже не изменить. Вот только по-настоящему страшно жить в этом прелом мире, осознавая это и не пытаясь изменить хоть что-нибудь. И, прекрасно зная, как легко лишиться всего в один миг, Хён не может просто сидеть на жопе ровно. В операционную быстрым шагом входит Чанёль, поправляя маску на лице. Кто-то сразу здоровается с ним, кто-то предпочитает усмехнуться и вернуться к своей работе. В любом случае, невооруженным глазом заметно насколько некомфортно и хирургу, и остальным врачам в помещении. Очевидно, они работали вместе и раньше. Что не удивительно. Но никакая личная неприязнь не должна помешать операции. Что бы ни произошло, им всем стоит сосредоточиться на пациенте. Так сильно сконцентрироваться на нём, чтобы забыть обо всём окружающем мире, чтобы забыть, как дышать, как вообще жить. Хотят они этого, хочет ли сам хирург — неважно. Их никто и не спрашивает. — Я всё не могу понять, зачем вы так напрягаетесь. Подняли на уши свою больницу, заставили связаться с нами, и всё это ради незнакомого вам парня. Могли же просто вызвать скорую. Доктор Ким определенно не способен молчать. Видимо, он давно хотел завести этот разговор, но сомневался в том, стоит ли. В конце концов, Хён редко пересекается с врачами из других больниц, многие люди «знают» его только по слухам. Всем интересно. — Потому что можем. — Всё равно не понимаю, — он легко улыбается, — что ж, в моём случае, это даже не обидно. Всё-таки вы гений, мыслите совсем иначе. Подойдя к стеклу почти в плотную, Бэкхён прикрывает глаза. // Главный хирург делает небольшой надрез на предплечье пациента так аккуратно, насколько это вообще возможно. Важно, что кровь не начинает топить комнату. — Гайд- и баллонный катетер, проводник, — произносит он, обращаясь к команде. Внимательно рассматривая то, что выходит. // «Не понимает», конечно. Скорее уж не желает понять. Никакая «гениальность» тут вовсе не причём. — Господин Ким, вы знаете притчу о двух лягушках? // Пак не успевает зафиксировать руку школьника и приложить к небольшой дырке марлю. Когда ассистент собирается подать ему проводниковый катетер, из раны слегка брызгает кровь. Алые мазки остаются на форме и маске главного хирурга. Капля задевает ближайшего помощника. В голове загорается: спокойно. Это обычная ситуация. Ничего криминального, всё идёт по плану. Но язык не шевелится, немеет от определённого волнения так, что Чанёлю остаётся только молча схватить нужные вещи самостоятельно. // — Не юлите, доктор Бён. Поговаривают, вы к этому не склонны, — Минсок продолжает лицемерно улыбаться, но его глаза заинтересованно поблескивают. «Поговаривают». — Я пытался быть вежливым, — выдыхает. // Делать чрескожное коронарное вмешательство через лучевую кость — не самое лёгкое занятие. Было бы проще вставлять катетер через бедренную или плечевую кость. Но в таком случае, парню пришлось бы восстанавливаться после операции гораздо больше времени. Хотя ему бы просто пережить её. Хирург всё ещё надеется на лучшее. // — Дело не в моей так называемой «гениальности». Дело в том, что мы с вами просто разные. Хотите на чистоту? Врачи с таким мышлением, как у вас, мне не близки. Я считаю, что каждый человек заслуживает того, чтобы за его жизнь бились. // Операция может растянуться на несколько часов. Сейчас хирург контролирует ввод катетеров для расширения просвета артерии, но не факт, что процедуру не придётся повторить. // — Мы сами выбрали этот путь, и скидывать ответственность на неотложку — несправедливо. Ким Минсок не чудовище, не жестокий человек. Он просто тот, кто пошёл работать врачом или ради денег, или ради семьи. Очевидно, что вся эта работа ему уже осточертела, что ему надоели чёртовы люди, которых приходится спасать из раза в раз. И это, наверное, нормально. Головой анестезиолог прекрасно осознаёт, что не все такие, как он. Не все прошли через ад в прошлом, чтобы узнать какова же реальная цена жизни, и есть ли она вообще. Однако это не мешает ему чисто по-человечески недолюбливать подобных докторов. Да, глупо. Да, эмоционально. Но лучше не переносить на дух некоторых живых и здоровых, чем плевать на тех, кто почти при смерти или болен. — Врачи в ваших глазах — это святые рыцари на белом коне? — к удивлению, настроение заведующего ни на секунду не меняется. Ни гнева, ни злости, совершенно ничего не разгорается внутри него. Всё та же улыбка, — что ж, в этом есть своя романтика. — Рад, что вы прониклись, — хмыкает анестезиолог, видя, как Чанёль вновь берёт скальпель в руки для мелкого увеличения уже сделанного надреза. Бэкхён не знает насчёт остальных, но, к примеру, хирург с фамилией Пак далеко не рыцарь и уж точно абсолютно не святой. Вообще трудно сказать, почему он это делает, почему согласился помочь в такой момент. Да, брюнет в какой-то степени заставил его, но вовсе не угрожал и не вынуждал. В ход не пошли даже излюбленные анестезиологом угрозы. Скорее всего ответ на собственный вопрос на поверхности и уже известен Хёну. Тут и думать долго не надо. Потому что сейчас, в окружении стерильности и десятков медицинских приборов, шатен не выглядит как тот, у кого есть какие-то скрытые мотивы. Он просто делает и всё. Как и тогда, пол тридцатилетия назад. Рука сама поднимается, костяшками соприкасаясь со стеклом. На отчётливый стук Чанёль мгновенно реагирует, поднимая голову и пересекаясь глазами с покрасневшими от болезни глазами Бэкхёна. Здесь и сейчас они оба словно отражение друг друга: напряжены до лёгких судорог, создают себе непоколебимый образ самоуверенных засранцев, ощущают полную уверенность в том, что делают. Этот своеобразный сигнал — простой звук, но почему-то анестезиолог видит, что Пак заметно расслабляется, а широкие плечи чуть опускаются. Держа очень острый инструмент над телом мальчишки, он, видимо, принимает решение действовать. Не забивать голову тупой игрой в кого-то, а привычно делать своё дело. Не думать о глупостях. Как это обычно делает гениальный анестезиолог его нынешней больницы. Тот пример, который необходим сейчас. Просто покажи мне, Пак Чанёль. Что жизнь этого пациента имеет значение. Что ты действительно хочешь спасти этого паренька и бросишь на это все свои силы, не жалея себя. Что ты готов взять на себя ответственность за эту жизнь по своей воле. Что ты делаешь это не ради меня, не ради себя, а ради этого, чёрт возьми, избитого по самое «не хочу» мальчишки. Что я не зря стал доверять тебе.