save me (from yourself)

В один момент, кажется, всё замедляется и внезапно останавливается внутри. Кровь в жилах мгновенно остывает, сердце отбивает будто бы последний удар, даже из головы вылетают чёртовы переживания. Давние рефлексы срабатывают словно по щелчку пальцев: рывок вперед, чтобы уйти от нежелательных, возможно, даже болезненных прикосновений, и резкий оборот на девяносто градусов. Слышится шорох подошвы ботинок об пыльный асфальт, и этот звук буквально оглушает. На долбанные доли секунды, но так легко заставляет ужаснуться. Раньше это был скрип кроссовок о школьные полы. Парка с шумным шелестом оказывается на пепельно-чёрном дорожном покрытии, без труда соскользнув с острых плеч. — Блять, Пак, я же понятным языком тебе сказал, что ты должен сделать, — язык находит что сказать даже раньше, чем Бэкхён успевает опомниться. Раньше, чем он вновь начинает жить. Но именно после этих слов сердце в одно мгновение заводится, с едва ли не нулевого пульса заходясь до самого предела. Вязкая жидкость под кожей раскаляется, кипит, заставляя плавиться в этом контрасте и понимать — этот страх не его. Этот страх пришёл из далёкого прошлого, в котором был тогда ещё несчастному школьнику лучшим другом, врагом, союзником. На его слова находится лишь чужое молчание: и это безумно бесит. Не пришёл же этот тип сюда, чтобы просто поиграть в детскую игру? Должен же как-то отреагировать? Наконец вскинув голову, он открывает рот, чтобы уже осознанно, но все равно по привычке бросить пару-тройку едких предложений и насмешек. Вот только осекается, едва ему стоит поймать глазами застывшего Чанёля. Что-то внутри неподъемным камнем падает вниз. Взгляд хирурга прикован к ярко-красной куртке на земле. К той самой, что он положил несколько десятков секунд назад на плечи Бэкхёна. В глазах Чанёля — вроде бы ни-че-го. Он не сводит взгляда с собственной вещи, моргает лишь изредка и то, больше по физической привычке. Он будто бы проваливается в самые недра Аида и не может остановиться, потому что цепляться не за что. И он падает, падает, падает. В никуда. Что-то очень странное, непривычное сильно встряхивает брюнета, почти выбивая землю из-под ног. Это уже не страх, который не успел полностью раствориться в нём, вновь скрываясь в тех глубинах, о которых он даже не имеет понятия. Это нечто совершенно иное. То, что он никогда не испытывал. Насмешливый голос будто бы за спиной тянет: это слишком жестоко даже для тебя, малыш. И проблема в том, что голос, обычно принадлежавший тому свихнувшемуся, до скулёжа ебанутому старшекласснику, сменился на другой. На его собственный. Сколько раз Бэкхён уже принимал решение попробовать нормально относиться к этому человеку? Не так много. Но сейчас он в очередной раз осознает, что так дальше продолжаться не может. У него есть право злиться и ненавидеть. Есть право даже просто подначивать, издеваться всеми возможными словами или действиями. Этого у него не отнять никогда. Никто не способен обесценить его прошлое, то, через что невиновный ни в чём подросток прошёл. Никто, и он в том числе. Однако сейчас Пак Чанёль принес ему куртку, чтобы ему не стало хуже. Он принёс грёбанную куртку, прекрасно зная, что Бэкхёну всё ещё херово. Принёс её, потому что… — Извини, — все-таки прогибается Бэкхён, шумно выдыхая (насколько это вообще возможно с забитым носом), — не пойми превратно, я не специально. Рефлекс. — Нет, всё нормально. Я сам виноват, что со спины подошёл. Чуть дрожащие пальцы впиваются в плотную ткань, поднимая парку с не слишком чистой дороги. К несчастью, она испачкалась. Совсем немного, но всё-таки несколько грязных пятен можно легко заметить, и не приглядываясь. Хотя Это не важно. Их всегда можно отстирать, такие мелочи, которые вряд ли волнуют кого-либо здесь. Проблема сейчас заключается в том, что он не уверен, как должен поступить. Ненависть, разумеется, ненавистью, но сейчас всё слишком сложно, чтобы безрассудно окунаться в неё с головой. Совершенно не по-взрослому разбрасываться громкими словами о мести и о том, что Пак заслужил. Бэкхён мог бы так сделать. Он так делал ещё совсем недавно, а сейчас задыхается от неизвестного рода стен. На них слишком ясно написано: не поступай так. Закинув чересчур огромную парку за спину, он накидывает её на плечи, почти кутаясь в неё, как в очень длинное и широкое одеяло. Ни разу ни нахмурившись или подумав о грязи. — Спасибо за куртку, — едва слышно, почти одними губами бросает Бэкхён, запихивая тот леденящий ужас и раздражение туда, где он не сможет их отыскать в ближайшее время. Даже если блядский Пак по-прежнему лицемерит, даже если он пробуждает не самые лучшие воспоминания и старые ощущения — принесённая им куртка, кажется, искренним жестом, сколько ни отрицай. Нельзя сначала требовать от человека извинений, а потом не принимать от него ничего. Пускай даже обычную куртку. — Что ты сейчас сказал? Чанёль выглядит так ошарашено, что на мгновение становится совестно: неужели он так редко говорит это слово, что его уже переспрашивают? — Спасибо, Пак, — уже громче произносит, одной ногой несильно пиная его, — теперь у меня меньше шансов на пневмонию. *** Приложив огромные усилия, Бэкхён заставляет себя вернуться в здание. По правде говоря, на какие-то мгновения, он даже подумывает просто уйти и оставить всё на Пака: не маленький ведь, смог бы справиться с документами и перевозкой. Не так уж это и сложно, просто по времени затратно. Однако сквозь стеклянные двери он видит того человека, которому уж точно не собирается уступать и при котором в жизни не согласиться показать подобные слабости. Наплевать, конечно, на его мнение, но уж слишком он не нравится анестезиологу. Возможно, потому что они совершенно разные. Или, может быть, потому, что совсем не скрывает свою гнильцу. Скорее гордится ею. — Слышал вы успели повздорить с опекуном пациента. А вы не так уж и холодны и рассудительны, как о вас говорят, господин Бён, — первое, что слышит Бэкхён, едва зайдя в клинику вновь. Хладнокровность и сосредоточенность — вот чего ждут от настоящего профессионала. Поэтому он почти уверен, что этот его прокол ждали, чтобы ткнуть носом: ты не так хорош, как говорят. За ним наблюдали, за каждым движением и словом. И да, ссора с пациентом — своего рода провал. Тот эмоциональный взрыв — тоже. А вокруг слишком много людей, чтобы оставить это без внимания. Печально, но тут есть одна проблема: ему откровенно похуй на то, чего от него ждут. После случившегося, единственный, перед кем ему стыдно — это он сам. Сделанного не воротишь и уж отнекиваться от собственных слов он не станет. Это и делает его тем, кто он есть. Сделал ошибку — пускай. Она не такая летальная, как если бы он оступился, когда назначал тому мальцу нужные лекарства. Это возможно решить. Тыкать его в это носом просто смешно. Как будто он кого-то успел случайно убить, ей богу. — Не понимаю, почему вы так удивлены. Я никогда и не скрывал, что не очень лажу с людьми, — меланхолично отбивает брюнет, чуть выпрямляясь. В помещении достаточно тепло, чтобы уже не сжиматься в поисках хоть какого-то тепла, а просто расслабиться, отдаваясь ему. Хотя в данном случае о «расслабиться» не может быть и речи. Не в подобной компании. — А мне показалось вы наоборот хороши в этом. С доктором Паком, например, вы ладите великолепно, разве нет? — с какой-то приторно-наигранной усмешкой продолжает Минсок, как бы невзначай упоминая бывшего коллегу. Ага, как же. Только и ждал времени, чтобы задать этот вопрос ещё с тех самых пор, когда они впервые столкнулись: а сейчас тем более. Сладкий момент, ведь Пак Чанёль всё слышит. Впрочем, они действительно нормально общались (почти), пока были здесь. На это есть множество объяснений, отговорок, которые можно перечислять целую вечность, но он не собирается выкладывать этому человеку всё. Потому что — Не думаете ли вы, что это не ваше дело, доктор Ким? — слишком внезапно вступает в разговор Чанёль. Хён был уверен, что он будет стоять, отмалчиваясь, ведь явно дал понять, что недолюбливает Ким Минсока и не желает с ним общаться от слова «совсем». По понятным и в то же время непонятным, точнее, неизвестным ему причинам. Зато теперь так неожиданно с ноги ломает барьер, который сам же выстроил. Занятно. Вот уж точно, человек-бомба. Никогда не знаешь, что может выкинуть. И всё-таки верно говорит, — Бэкхён прикрывает глаза. Это всё совершенно не касается Ким Минсока. Их взаимоотношения не касаются в принципе никого, кроме них самих. Даже любопытный и вечно заботливый Чунмён не лезет с вопросами, а это уже о многом говорит. — Как заговорил. Раньше бы и слова подобного мне не сказал. Осмелел за спиной знаменитости, да? — Ну что вы. Теперь мне просто нечего опасаться. Я ведь больше не работаю тут, — разводит руки в стороны, почти подражая мнимой доброжелательности бывшего начальника, — и слава богу. От этой сцены, именно сцены, Бэкхёну неимоверно хочется закатить глаза. Итак, кто же сейчас больше его раздражает: Чанёль или Минсок? Вот уж тяжёлый выбор. Тем более когда они тут стоят и ведут себя, как маленькие дети в детском саду, поругавшиеся из-за игрушки. Ладно, в этом случае их перепалка уже не его забота. Совершенно точно не его. Мешать им и приплетать себя? Это всё равно, что говорить тем же детям «не суйте пальцы в розетку». Скажешь: и будет только интереснее попробовать. Поругаются вдоволь и перестанут. — Как высокомерно-то звучит. Получил здесь место, благодаря своему отцу, а потом с позором вылетел и ведёшь себя так? Как убого с твоей стороны, Чанёль. Всё это не моего ума дело, — повторяет про себя. Незачем лезть в их… — Отвечая на ваш вопрос, господин Ким, — свой голос кажется таким чужим, слишком уж отдалённо он звучит, — мы правда хорошо сработались с доктором Паком. Давно в нашей больнице не хватало подобного врача. Спасибо, что уволили его, он очень ценный сотрудник. Проебался, Бэкхён? Раскрыл свой рот? Иди уж до конца. Несмотря на то, что это невыносимо тупо. — Примите благодарность от главы нашего отделения и лично от меня. А теперь мы, пожалуй, займёмся выпиской нашего пациента. Всего хорошего. Он делает первый, затем второй и третий шаг вперёд, обходя слегка сбитого с толку мужчину, замершего прямо перед ним. Не ожидал таких слов? Что ж. Бэкхён тоже. Потому что он повёл себя ничуть не лучше, чем эти двое. С каких это пор он вообще ведёт себя так? Когда они отходят от главы хирургического отделения на безопасное расстояние, Бэкхён вновь пинает Пака. В этот раз уже явно ощутимее, потому что хирург что-то под нос шипит, потирая бедро. Не сказать, что он особо зол на шатена или что-то в этом роде, но эта нелогичность собственных действий и впрямь убивает. Немного погодя, анестезиолог всё-таки объясняется, чтобы Пак не надумал себе лишнего: — Не принимай мои слова на свой счёт. Просто этот человек бесит меня даже больше, чем ты. Почти синоним: «Мы не друзья и не хорошие знакомые. Имей в виду, я всё так же тебя ненавижу». Насколько это правда? Кто знает. Бэкхён уже не понимает себя, каждый раз откладывает эти несостыковки в пазле в сторону, мол, потом разберусь. Но что в итоге? А ничего. Они лишь наслаиваются и наслаиваются, и наслаиваются друг на друга. Сбегать от проблем не в его характере, но если подумать, то в последнее время он только и делает, что занимается этим. Вновь и вновь лжёт себе. Окружающим. Медленно начинает забывать, каким должен быть Бён Бэкхён. Человек, которого он вылепил буквально из ничего, пытаясь спастись с самого дна. От этого, — карие глаза цепляются за зеркало неподалёку, — невероятно некомфортно. Больше никогда в жизни он не хочет становиться тем, кем был. Тем, кого запросто могли проглотить. Тем, о ком в случае его смерти забыли бы уже через несколько минут. Тем, кого он ненавидит так же сильно, как и красноголового монстра из школы. Тот человек не должен возродиться никогда. Ни при каких обстоятельствах. — И не собирался, — басистый голос звучит почти весело, — но ловко же ты его поставил на место. Вздох. Ловко-не ловко, но как бы это не принесло ещё больше проблем. Зайдясь в, уже котором за последние дни, приступе кашля, Бэкхён впихивает тяжёлую куртку обратно её хозяину и уверенно направляется к регистратуре. Пора бы уже закончить со всем поскорее, особенно в свете последних событий. Оставаться тут — слишком рискованно. Если в итоге они разругаются с местными врачами, это отразится и на их больнице. Давать Чунмёну ещё больше работы было бы очень жестоко, пусть хотя бы он спать будет немного спокойнее. Оставшийся вопрос на сейчас: — Что насчет госпожи Сон? Припоминать их разговор не особо хочется, но тем не менее все фразы сами по себе появляются в голове у анестезиолога. Вместе с тем самым негодованием, трещащим в ушах. Успокойся. Он пытается сконцентрироваться на этой мысли, так, чтобы злость не распускалась иссиня-чёрными цветами в груди и чтобы не потеряться в непроглядной темноте этих бутонов. Сейчас просто не время. Абсолютно. Нельзя быть таким легкомысленным и так просто поддаваться эмоциям. Раньше было так легко забить и остудить голову, но сейчас не получается. Это из-за болезни или из-за чего-то другого? Он сжимает кулаки по мере возможности и с равными интервалами тихо вдыхает и выдыхает. Когда они со всем разберутся, будет проще. Бэкхён закинется антибиотиками, на пару дней выпадет из жизни, а потом спокойно вернётся в привычное русло. И вновь будет тем человеком, которого хочется уважать. — Я поговорил с ней. — И? — Она согласна попробовать. Имею в виду, нанять психолога. Бэкхён медленно останавливается, бросая задумчивый взгляд на хирурга. Чёрт возьми, он вообще человек? — Что ты ей такого сказал, что она изменила своё решение? Надо сказать, что это определённо задело брюнета. Хирург смог добиться того, что не удалось ему и после самых весомых аргументов. С другой стороны, если подумать, у Пака никогда нет проблем с людьми. Его всегда любят и обожают, не считая сегодняшнего инцидента и его собственного отношения к нему. Да и в целом с тех пор, как он пришел в их больницу, кажется, ни с кем не конфликтовал, со всеми легко сошёлся. Врожденный талант? Ну, или обыкновенное двуличие, но этому за день-два не научишься. Тоже своего рода талант. Мерзкий до горечи во рту, но талант. — Ничего. Просто воспользовался своим природным обаянием, — как ни в чём не бывало отвечает шатен, вызывая несколько возмущённый хрип, а затем кашель у коллеги. Пиздец. Какое самомнение. Конечно, он и раньше знал, что Пак любит себя и знает себе цену, но чтобы настолько? — «Природное обаяние»? Ты такой самонадеянный, — весело проговаривает брюнет и чуть ускоряется. Секунда. Странная улыбка и этот его взгляд Чанёля отпечатывается в памяти Бэкхёна так крепко, что он сразу понимает, вопреки всему — никогда не сможет забыть. Как и тот приглушённый смех, граничащий перейти в истерический. И от них…ему не по себе. Что творится у тебя в голове, придурок? *** — Я бы не хотела, чтобы этот человек занимался лечением моего Шина. Кем он себя возомнил?! Не сказать, что Чанёль не понимает её, мать их пациента. Бэкхён и вправду частенько ведет себя, как мудак ,с людьми, отталкивает всех, говорит весьма обидные слова, после которых кулаки так и чешутся от желания проехаться по щеке анестезиолога, но Он уж точно не тот, кто имеет право его осуждать за это. Скорее тот, кто должен извиниться, ведь виноват во всём именно он. Этой женщине кажется, что всё началось несколько минут назад, и только хирург знает: причина этой внезапной вспышки гнева гениального врача берёт своё начало задолго до сегодняшнего дня: десять лет назад, даже, наверное, на пару лет больше десяти. — Госпожа, доктор Бён просто переживает за него, — шатен слегка виновато улыбается, протягивая ей стакан прохладной воды, — я бы на вашем месте не относился так категорически к его совету. Он знает, о чем говорит. Несмотря на редкую грубость, лучше врача вам не найти. Говорит не слишком быстро, скорее медленно, не слишком громко, с расстановкой. Так объясняют что-то непонятное маленьким детям. Только подумать. Ещё сутки назад, кому-то бы пришлось объяснять всё это ему. А теперь он заступается за Бэкхёна, прекрасно понимая, что в этом нет нужды. Женщина побесится, успокоится и, в результате, всё равно поступит так, как ей посоветовали. Она эгоистична, но не настолько, чтобы не прислушаться к тем словам. Так почему же он сейчас распинается перед ней? — Возможно, я действительно погорячилась, — госпожа Сон вздыхает, пробегаясь ладонью по волосам, — но и ему не стоит многого себе позволять. Это неприемлемо. — Простите его на этот раз. Он всё ещё нехорошо себя чувствует, хотя и скрывает это. — Что вы имеете в виду? Несмотря на то, что в какие-то моменты, Бэкхён выглядит чересчур бледно, заметить его весьма шаткое состояние было затруднительно. В частности, это результат некоторых махинаций, что он провернул ещё по пути, в машине: капли в глаза, какой-то бежевый тон на нижние веки, адская доза обезболивающих и перечно-мятных, бодрящих конфет. Выглядеть он, конечно, стал свежее и лучше, но Чанёль ещё тогда задумался: как часто он это делает? Как часто просто убирает симптомы? Этот человек так трепетно относится к каждому, блять, реально к каждому пациенту, но забивает на себя. На главного пациента в своей жизни. — Как бы вам сказать…он сейчас на больничном. — Я не совсем понимаю. Разве этот доктор сейчас не на смене? И мужчина тоже такого не понимает. Как можно настолько сильно ненавидеть себя, чтобы своими руками медленно убивать себя? Это сильно раздражает в брюнете, хочется хорошенько наорать на него за такую безалаберность, вдолбить в его гениальную голову, что так, блять, нельзя. Нельзя ни при каких условиях. Что вся соль его существования состоит в нём самом. Но в то же время толкает к тому факту, что в этом тоже виноват он. Чанёль. В конце концов, каждая голая нить Бён Бэкхёна, до которой он может дотянуться, ведёт назад, в их общее, скверное прошлое. — Такой уж доктор Бён человек. Это он был тем, кто нашёл вашего сына, — он смазано смотрит на подростка на койке, задерживаясь лишь на кусочек мгновения, — и на месте поставил диагнозы. Он договорился с ближайшей больницей к своей квартире, с Гонсай. Хотя ему и правда не слишком хорошо, он не мог сидеть сложа руки и смотреть как ваш сын умирает. Что я несу? Зачем я рассказываю ей всё это? Эти слова уже — не стандартные фразы, которые он говорил раньше. Это не привычная чарующая улыбка и не типичные фразы, которыми он всегда решал споры и недоразумения. Это правда, крутящаяся на нёбе, рвущаяся наружу так сильно, что даже заставляет говорить. Развязывающая язык лучше любого, самого крепкого алкоголя. — Пожалуйста, сделайте, как он сказал, — чистый совет. Он смотрит на женщину и натыкается на сомнения в её глазах. Так дело не пойдёт. Не должно остаться никаких сомнений. Она обязана согласиться. Он обязан заставить её это сделать. Это ведь не так трудно, так какого хера он так сильно колеблется сейчас? Нужно просто сделать это. Ни больше, ни меньше. Сейчас тот момент, когда он должен сделать всё, что в его силах, чтобы хоть как-то очиститься. — Очень прошу. Доктор Бён правда знает, что делает. Поклон ставит жирную точку. Сейчас это все, что может сделать Чанёль. Для человека, которого однажды чуть не вогнал в могилу.