save me (from yourself)

Дождаться вечера следующего дня было в десятки раз сложнее, чем в общем-то всё, что они сделали до этого. Бэкхён ощутил это на собственной шкуре: усталость растекалась по всему телу, обволакивая каждую мышцу, на время поглощая её, местами разрывая тонкими иголками. Любая поверхность автоматически начинала казаться удобной, стоило только взглянуть на неё. Чанёль, очевидно, был в таком же положении. По крайней мере, судя по тому, что он несколько раз за сутки подолгу подпирал стены с дорогим покрытием и все силы бросал на то, чтобы держать глаза открытыми. Но их объединяло не только общее желание погрузиться в царство Морфея: каждый по сотню раз точно бросал взгляды на часы, высчитывая оставшееся время до секунд. Уговор был ровно в семь вечера покинуть клинику вместе с пациентом. Каждое движение стрелки приближало к заветному времени, но даже так казалось, что этот жалкий кусок железа двигается слишком медленно. Быстрее. Двигайся быстрее. Хотелось просто уйти. Услышать закрывающиеся автоматические двери за спиной и отойти от здания на пару десятков километров. В другую страну, например. У Бэкхёна развилась аллергия на чрезмерное лицемерие. Кожа будто бы покрывалась волдырями от самых кончиков пальцев до шеи; они кислотой стекали ниже, оставляя за собой прожжённые, болезненные язвы. От фальшивых улыбок без причины голова шла кругом, от вечных предложений личной палаты, чтобы немного отдохнуть — и того хуже. Это даже не уважение, а простое, мать его, лизание жопы. Мерзкое, ни на грамм не искреннее действие. Ему не нужно ничего. Ни от одного из них, какие бы ни были мотивы. Обычное спокойствие подошло бы куда больше. Поэтому когда до него доносится заветное, местами слишком вязко-слащавое: — Если что, обращайтесь, доктор Бён. В "Гонсай" мы всегда рады оказать вам помощь. Бэкхён опрометчиво, в какой-то степени до абсурдной глупости быстро решает: больше никогда. Ни за что. Не приблизится к этой клинике. Даже под страхом смерти. — Благодарю, — дружелюбия в голосе ни на йоту, но и похуй. Горло и без того сжимается в болезненных спазмах, насиловать его и говорить не монотонно было бы пустой растратой собственных сил. Перебьются. Не обращая внимания ни на кого, Бэкхён толкает каталку с ещё не проснувшимся пациентом к машине со знакомым символом на дверях. В груди тают недавние льды от странного, встрепенувшегося тепла, и он совершенно беззвучно, украдкой облегчённо выдыхает, насколько ему позволяет состояние. Давно он не испытывал подобного. Свободен, чёрт возьми. Наконец-то. — Здравствуйте, доктор Бён, — наконец, знакомые оболтусы, этот скрытый страх. Чудесно, — доктор Пак. — И тебе того же, — коротко кивает Бэкхён, передавая медбратам бумаги о выписке. Пока они занимаются пациентом, он бросает взгляд на хирурга с госпожой Сон. Трудно разобрать их тихий разговор, да и, честно говоря, мужчина особо не пытается. Словно почувствовав чужой взгляд на себе, Чанёль оборачивается и проговорив беглое «подождите минуту», направляется к анестезиологу. Честно говоря, Бён бы предпочёл не говорить с ним сейчас, но, в конце концов, он сейчас на работе и не может просто развернуться или проигнорировать. Интересно, давно он стал так мыслить? — Я поеду на своей машине, — первое, что говорит высокий мужчина, едва оказавшись в метре от своей «цели», — госпожа Сон тоже со мной. Сам справишься? — Эй, — Бэкхён чуть щурится, ощущая настоящее возмущение в груди, — ничего не попутал? Нет, ну правда. «Справится ли он?». А не слишком осмелел ли Пак Чанёль для подобной фразы? Ответ «нет» в этом случае даже невозможно представить. — Да, точно, глупый вопрос, — быстро исправляется шатен, ломая губы в лёгкой усмешке. Точно издевается, чёрт. Совсем страх потерял, не иначе. Бэкхён поворачивает голову в сторону пациента, оставляя тот вопрос без ответа. Что-то не так. Их разговор, Атмосфера, Все вокруг какое-то неправильное. Чересчур обычное. Или скорее непривычное. Такие диалоги словно не для них. Словно их придумали для кого угодно, но только не для Пак Чанёля и Бён Бэкхёна. Он уже не раз думал о подобном. Будут ли они «хорошо общаться» только здесь и сейчас или всё-таки смогут сохранить эти крупицы взаимопонимания до их больницы? Неизвестно. Брюнет ещё не понимает, устраивает ли его подобный исход. Одну его часть — это полностью устраивает. Собственно, почему бы и нет? В каком-то смысле удобно: не надо больше запариваться с поиском хирурга. Дамбо смог уже более трех раз доказать, что не такой уж безнадежный и способен хоть на что-то. Один раз — удача. (Удача? В операции "Лабиринт"? Как, однако, забавно звучит!). Два раза — возможно, совпадение. Всякое бывает. Операция была несложной. Три — уже убеждает в том, что какая-та часть мыслей до этого были неверными. Чанёль, будь он не ладен, оказался не самым тупым и беспомощным человеком в медицинском мире. Это похвально и заслуживает хотя бы минимального уважения даже от Бэкхёна. Но другая часть — категорически не согласна. Та, что бунтует при малейшем упоминании хирурга и которую ломает от мысли, что все может быть «хорошо». Которая самостоятельно выкручивает Бэкхёна изнутри. Часть из прошлого. В отражении окна, пока каталку закрепляют в машине, он краем глаза замечает подростка. Русые волосы достаточно отросли, чтобы прикрывать покрасневшие до какой-то неприятной фиолетовизны глаза. В огромной толстовке, мальчишка прячет руки, почти кутает в плотную ткань, скрещивая их на груди. На рукавах медленно проступают тёмные пятна, и только спустя пару секунд становится понятно, что это, блять, кровь. Которой оказывается мало просто окрашивать синтетические нити, поэтому она капает на сухую землю, исчезая в ней. Анестезиолог хочет резко посмотреть в ту сторону, матерясь про себя, когда слышит тусклый голос, лишённый какой-либо жизни. Словно этот ребёнок умер. Словно он уже давно не жив. Так и есть. — Серьёзно? Как ты можешь просто оценить его навыки и начать нормально общаться с этим чудовищем? Объясни мне, как? — дыхание брюнета сбивается, потому что голос ему знаком. Знаком настолько хорошо, что от этого больно. Видеть этого несчастного ребёнка, так чётко слышать каждую сказанную букву и, более того, понимать, что это всё нереально — по-настоящему заставляет насторожиться. Бён смаргивает, но эта галлюцинация ни-ку-да не девается. Он повторяет эти махинации до тех пор, пока глаза не начинают болезненно слезиться, мешая думать, и пока не приходит к решению, что совсем ёбнулся. Всё. Пиздец. Судя по всему, на этот раз окончательно. — Он не заслуживает человеческого отношения, — качает головой школьник, — только не эта тварь. Он уничтожил меня, помнишь? — помню, — просто сожрал с самыми потрохами. Не оставил ничего. Бэкхён не хочет слышать это. Не хочет видеть его. Только не сейчас. Он пытается продолжить жить. Сделать ёбанный шаг, да сойдут хотя бы и полшага в сторону от тяжёлой обиды. Чтобы пусть даже через два года, но научиться дышать свободно. Постоянно. Больше не возвращаясь раз за разом к тем самым дням. Но у его разума другие планы. И злые шутки, которые не вызывают и тени улыбки. — Ты ведь сам знаешь. Он тебя снова сломает, Бэкхённи, — грустно усмехается подросток, зачарованно смотря на поврежденные запястья, — когда ты опустишь стены вокруг себя, Пак Чанёль вновь поступит так же. Он всё та же сволочь с иными тактиками. Ведь куда интереснее связать себя с жертвой какими-никакими узами и только потом причинить боль. Ставя ногу на высокую ступень машины и ухватываясь за поручень, чтобы залезть внутрь, брюнет едва жмурится. Хватит этого. Прочь. Всё это…просто безобидные глюки из-за температуры. Ни больше, ни меньше. Потому что если нет... В голове эхом разносится отчётливый хмык. — Жаль. Ты не изменился, как бы ни хотел иного исхода. Всё тот же наивный и глупый мальчишка. Нужно лишь подтянуть себя к машине. Один шаг. Раз и два — и ты сбежишь. Пустяк же. Вот только эта мысль и становится его ошибкой. Потеря бдительности? Ай, как не вовремя. На миг пальцы пронзает слабость: на это самое мгновение Бэкхён просто перестаёт их чувствовать, чертыхаясь про себя. Уже просто не смешно. И этого сделать уже не может без дозы таблеток? Даже несмотря на должное лечение? После всего этого стоит сделать витаминную капельницу. Он пробует подставить левую ногу так, чтобы почувствовать какую-то опору сзади, но она только неуклюже скользит в воздухе. Наверняка, со стороны он выглядит довольно смехотворно, и от этой мысли точно не легче. Глаза прикрываются, когда он признаёт проигрыш собственной болезни. Придётся позорно упасть. Особых повреждений не будет, максимум — ушиб (и то, маловероятно), так что переживать особо не о чем. Просто обидно. И, в каком-то смысле, унизительно. Пять. Четыре. Три… В спину что-то упирается, ощутимо, даже несколько неприятно надавливая на неё, практически силой возвращая тело в нормальное положение. Он особо не успевает понять, как это произошло, поэтому растерянно поворачивает голову в сторону, но не оборачивается полностью: это «что-то» всё ещё страхует в районе лопаток и позвоночника, мягко надавливая на это место. Не даёт нормально повернуться, пусть и не специально. — Всё в порядке? — низкий голос звучит с долей заинтересованности и, о боже, беспокойства рядом с ухом гениального анестезиолога. На фоне звучат обескураженные восклики работников Ёхан, вопросы о самочувствии, но шум в ушах мало способствует тому, что бы Бэкхён их услышал. Зато он слышит другого человека. От ступней до шеи пробегает сильный электрический разряд. Пак? Только сейчас он осознает, что на спине лежит не что иное, как огромная паковская ладонь. Зрачки расширяются от удивления, в них мелькает та слабость, которую он так тщательно пытался скрыть, особенно от этого человека. Не выходит. Шатен всего лишь не дал упасть и, как любой нормальный человек, просто помог, увидев, что человек спереди него может свалиться. В этом, в самом деле, нет ничего не обычного. Но тем не менее. Иглы так и рвутся из кожи, чтобы создать защитный барьер между миром и брюнетом: однако нужны ли они сейчас? — Бэкхён? Ответить, надо ответить. И так глупо выглядишь. Прочистив горло он хрипло и устало выдаёт глупейшее: — Да, просто поскользнулся. Всё нормально. Лучше ответа не находится. Пять с плюсом, Бэк. На самом деле, цензурных слов на всю эту ситуацию у него нет в принципе. Хён усердно старается не думать о проделках собственной головы, поспешно скрываясь от внимательных тёмных глаз в глубине машине. Нужно уехать подальше от чертовой клиники и блядского Пака. От непонятных ему самому эмоций и настоящего месива в голове. Как можно скорее. Пока он ещё не свихнулся целиком и полностью. *** Глубокий вдох. Стрекочущее чувство в сердце. Лёгкий толчок. Соприкосновение с холодным стеклом. Небольшой, но уверенный шаг. И, наконец, приятное умиротворение. Я вернулся. Я дома. Родные стены больницы заметно успокаивают: пальцы привычно подрагивают в предвкушении неизвестно чего, но остальные мышцы предельно расслабляются, поддаваясь чарам этого места. Этого момента. Знакомые лица, голоса, даже этот шум, как правило, неприятный для пациентов. Всё это потрясающе. От обычного пятнышка на светлой стене до уставших после работы врачей. Здесь нет и грамма того шика, который присутствует в Гонсай. Нет дорогой мебели от известных компаний и самых последних чуд техники. Нет какого-то бомбезного ремонта: всё совсем просто. Здесь всё ощущается иначе. Как в простой государственной больнице. Как и должно быть, чёрт подери. — Кто бы знал, как я рад видеть вас двоих. Как будто с войны ждал, ей богу, — яркая улыбка Чунмёна вынуждает хоть как-то отреагировать на неё. И если Чанёль ожидаемо легко поддаётся очарованию начальника и тоже растягивает губы в улыбке, то брюнет не хочет так легко поддаваться. Размечтался. Бэкхён ещё не настолько расклеился, чтобы позволить себе такую беззаботную улыбку. — Ты утрируешь, — кривит губы он. Его друг всегда любил переигрывать, но даже сейчас это слишком. Война? Всё не настолько плохо. В одном главный хирург прав: ощущение, будто прошла вечность. Он отсутствовал меньше недели, а это очень маленький срок. Но те дни тянулись так медленно, что временные границы вроде «утро», «день», «вечер» и «ночь», казалось, просто стёрлись, оставляя после себя лишь длинный бесконечный день. Глаза Чунмёна счастливо горят, а улыбка просто не сходит с лица: страшно подумать, что случилось бы, если бы всё это дело затянулось на целую неделю, а то и на две. Он бы точно умер по их возвращении от остановки сердца. Не каждое выдержит такую взбудораженность. Хотя, что бы сам Бэкхён ни говорил и о чём бы ни думал, он тоже искренне рад вернуться. Только это место для него — настоящий дом. И только здесь он может забыть обо всём на время. Пока ещё можно закрыть глаза и игнорировать важные вещи, он будет это делать. Даже если это означает предать себя. В данный момент он просто не готов сесть и обдумать абсолютно всё. Сложить все мысли воедино, отвлечься на себя и внутренних демонов. Этого ему не позволяет ни физическое состояние, ни моральное. По-хорошему, с последним надо поработать особенно тщательно в свете последних событий — так бы подумал нормальный человек. Однако брюнет им никогда не был и не хочет даже думать, насколько всё хуёво. Поживёт — узнает. Пока это можно отложить в долгий ящик. — Простите, госпожа, вам нельзя идти с ним, — анестезиолог улавливает странную напряжённость в голосе ему хорошо знакомой медсестры и решает вникнуть в разговор. — Мы выделим вам палату на сегодня, сможете поспать пока он не проснётся, — приободряющее улыбается Чанёль, стараясь немного успокоить госпожу Сон. Под светом местных ламп его тёмные круги под глазами становятся куда заметнее: он честно пытается держать глаза открытыми и быть в курсе того, что происходит, но, по мнению брюнета, это выглядит несколько жалко. Как он позволил себе за руль вообще сесть? Кажется, ещё немного и пациентов бы прибавилось, усни тот за рулём. — Но я его мама, — отчаянно протягивает женщина, — неужели ничего нельзя сделать? Медсестра тяжело выдыхает: видимо, уже устала повторять одно и то же из раза в раз. Её можно понять. — Простите, сегодня уже поздно для посещений. Бэкхён натягивает халат, любезно принесённый из его кабинета и вновь бросает взгляд на картину неизвестного художника: «Страдающая мать, засыпающий на ходу хирург и типа строгая медсестра». Хотя это название больше смахивает на тайтл какой-то плохой книги или, даже лучше, анекдота. Долго они будут разыгрывать эту комедию? С вешалки он срывает белоснежный халат и, особо не запариваясь правилами приличия и этикета, впихивает его в руки ничего не понимающей Чонхвы. Впрочем ничего не понимает не только она, но и все остальные. Анестезиолог, конечно, часто нарушает установленные правила, но бокс интенсивной терапии — это же святая святых, его изначальная обитель, к которой он относится максимально серьёзно. Должно быть, здесь есть какая-то ошибка. А вот и нет. — Вы можете пойти с ним. У вас полчаса, не больше, — спокойно проговаривает он, нащупывая в кармане своего халата привычный блок сигарет. Отлично. — Но, доктор Бён, приёмные часы законч…, — начинает было Соён, но её уже даже как-то привычно прерывает гений. — Я разве спросил у тебя что-то? Она недовольно поджимает губы, но машет головой. Ей просто больше ничего не остается, кроме как согласиться с решением опытного специалиста и промолчать. Будь это любой другой человек (кроме Ким Чунмёна, конечно же), она бы обязательно настояла на своём. Правила есть правила. Зачем они тогда вообще, если каждый, кто захочет, может нарушать их? Удовлетворённо усмехнувшись, Бэкхён направляется в отделение ИТ. Нужно проследить, чтобы Сон не позволяла себе слишком многого, а то потом проблем не оберешься: это ведь не шутки. Он и без того рискует: чёрт знает, что ей в голову взбредёт? — О, сразу чувствуется, что вернулся великий и ужасный, — издает веселый смешок старшая медсестра шёпотом, провожая взглядом брюнета, — этого определённо не хватало. Услышав чужое высказывание, глава отделения тихо смеётся, убирая чуть прилипшие волосы со лба. Он полностью согласен — это заметно невооруженным глазом. Чанёль, правда, не понимает, почему в этих словах нет ни капли сарказма. Едва слышно выдохнув, он поворачивается к главврачу: — Показатели Сон Шинёна стабильны. Его жизни уже ничего не угрожает, сейчас он просто спит. Доктор Бён считает, что через пару часов он придёт в себя, и завтра днём его можно будет перевести в обычную палату. — Не сомневаюсь, — улыбается Чунмён в ответ на такой доклад, — уверен, вы хорошо о нём позаботились. Спасибо большое, ты неплохо поработал. Отдохни дней пять и выходи уже на следующей неделе. Пак медленно кивает, стараясь не терять лицо адекватного, здравомыслящего человека, но внутренне ликует. Пять(!). Дней. Отдыха(!!!). Как давно такое было? Если ему скажут, что точно не пару жизней назад, а недавно, он точно не поверит. Усталость в теле уже на пределе и то, что он стоит — уже победа и настоящее чудо. Несколько дней без работы ему точно не помешает. — Уверен, Бэкхён тоже благодарен за помощь, — задумчиво продолжает Ким, — даже он бы сам не смог справиться. Счастье от предвкушения долгожданных выходных в одно мгновение камнем падает вниз и летит на самый низ Тартара. Тяжело сказать, как он сумел сохранить непроницаемое лицо и не рассмеяться на такие слова. В животе скручивает, заставляя чувствовать эту тупую боль при каждом вздохе, который и без того даётся тяжело. Бэкхён, да? — Ну что вы, — широкая, но на сто процентов "пластиковая" улыбка шатена расцветает в ответ, — это просто моя работа. Истина ведь проста. Это просто работа. А Бён Бэкхён — это просто Бён Бэкхён. Какая наглая, однако, ложь.