save me (from yourself)

Заходя в собственную квартиру, Чанёль забывает дышать. Он шагает почти беззвучно, снимает обувь, едва переступив порог. Чтобы, не дай бог, не скрипнуть подошвой о кафель и не прервать трель полнейшей тишины. Ключи от машины опускаются в вазу с другой мелочью, а пальто находит свое место на пристенной вешалке. Пак мечется между двумя взаимоисключающими чувствами: вроде бы испытывает острое беспокойство в районе желудка, но, в то же время, внутри плещется облегчение. Он должен был это сделать гораздо раньше. Прийти без лишних мыслей или паники. Успокоить душу и поступить как мужчина. Но как так получилось, что решиться получилось только после пары недель в полной прострации? Тот диалог с Бэкхёном, его смех, многозначные слова, все те необъяснимые эмоции поначалу выбили его из колеи. В брюнете что-то незримо окончательно поменялось: нет, он не перестал быть той ещё задницей на работе, всё ещё имеет дурацкую привычку периодически использовать «цирковое» имя Чанёля, издевается и огрызается, если что-то идет не так. Данный набор проник глубоко в его суть, да и это уже как-то не задевает. Потому что в воздухе витает стойкое ощущение, что теперь он делает это не со зла. Сейчас в глазах гения Пак словно поднялся на один этаж Вавилонской башни выше. Достижение ли это? Скорее, благодать. И когда их общение перестало из раза в раз давить, заставлять метаться в мучительной агонии от совершенных деяний, а просто превратило те чувства в вину вида «постоянная», хирург всё же остался без оправданий и дерзнул пойти домой. Чанёль аккуратно проводит подрагивающими пальцами по полке с фотографиями. На подушечках оказывается немного осевшей пыли, и некогда темно-коричневая полка вновь приобретает в том месте свой цвет, теряя лёгкую серую дымку. На фото вся история их отношений. Первое свидание, первые 100 дней, год, кадры с их семьями на Рождество и Новый год, другие моменты. Кто бы мог подумать, что столько их встреч, совместных посиделок кануло во временной поток. Позади от мужчины тихо скрипит паркет. — Вернулся? — кое-как бормочет Соми, сонно бодая лбом спину будущего мужа. Слабая оробелая улыбка касается его губ. — Да, извини, я разбудил тебя? — Совсем капельку, — признается девушка. Значит, всё-таки разбудил. . В предутреннем спокойствии практически ни звука. Чанёль прислушивается к ровному дыханию своей невесты. Она так спокойна сейчас, а вот он совсем не может расслабиться. Мышцы спины напряжены до предела. Особенно в тех местах, где чувствуется ласковое тепло. Ещё несколько минут назад в нём теплилась надежда на то, что девушка проспит до утра, и разговор возможно оттянуть хотя бы на несколько часов. Решиться-то решился, но самое сложное было даже не это. Самое невыносимое на свете — это начинать. — Соми, я… — роняет он и сразу же нервно выдыхает, запинаясь. На языке пусто. У него есть, что сказать в голове, но почему-то весь лексический запас стёк в горло и застрял. Заставляя тревожно сглатывать, изо всех сил прочищать горло. — Прости, — медленно проговаривает, — я знал, что ты волнуешься, ищешь меня, но…боже, прости меня. Ты имеешь полное право злиться. Мой поступок был... — цензурные слова явно отказываются находиться так легко, — ...омерзительным по отношению к тебе. Крис Ву назвал его мудаком и, пожалуй, ещё пожалел друга с такой характеристикой. Незнакомый человек, которому, откровенно говоря, похуй на Пака и все его дилеммы, нашёл бы слово похуже. Было время, когда Чанель поклялся себе, что не разочарует возлюбленную. Когда дал обещание родителям невесты, что не ранит её и будет беречь всю оставшуюся жизнь. Ведь как иначе? Она его Освободитель. В тот же день он сделал предложение руки и сердца и дал обещание уже ей: я стану опорой нашей семьи. Вот только увы: Все слова — пустышки, а сам он так и не выполнил свои обещания. Пак Чанёль — обыкновенный лжец. Дыхание девушки сбивается, стоит ей отстраниться. — У всех бывают проблемы, милый, — неспешными движениями Соми разворачивает его к себе лицом, — это нормально. Я всё понимаю, — пальцы с аккуратным нюдовым маникюром тянутся к небритой щеке, — правда понимаю. Понимает. Но. Мужчина виновато хранит молчание, позволяя своей спасительнице выговориться. Они никогда не ссорились, как нормальные пары. Чанёль — огонь, Соми — вода с успокаивающими травами. Она много не думает, не умеет по-человечески злиться, не всегда имеет понятие о том, что такое "раздражение". Так её научили и воспитали. В надежде, что Нам Соми станет стопроцентно идеальной девушкой. Лучшей женой. Безукоризненным бриллиантом. По которому пошла трещина. — Но, Ёль…мы скоро поженимся. А я могу только догадываться, что у тебя на душе последние несколько месяцев. Да, я наивная, да, бываю глуповатой и чересчур доверчивой. Но я же не дура. И я…я не знаю, что мне делать. Соми всегда сложно было сказать мужчине «нет», не согласиться с ним: сразу после этого появлялось сосущее чувство, что её могут мгновенно разлюбить. Оставить, как ненужную игрушку, за простое слово «против». Чанёль видел этот страх, наблюдал за беспокойством на дне зеленых глаз. Знал, откуда идут корни, но с трудом смог обрубить лишь несколько. Сумел бы больше, если бы не опасался нагрубить мистеру и миссис Нам. Даже сейчас девушка имеет полное право возмущаться, быть в ярости, закатить настоящую истерику, ревновать, просить уволиться, заставить остаться. Однако не делает этого. Вместо этого ломает губы в неком подобии улыбки. — Ты хотел приблизить свадьбу, а потом вдруг попросил, наоборот, её отложить. Так, словно это простая встреча с друзьями, которую запросто можно перенести. Затем ты стал пропускать и игнорировать мои звонки в рабочее время и даже в обед не всегда писал. Через раз возвращался в наш дом. А потом и вовсе исчез на несколько недель. Может, Соми и рада была бы разозлиться. Но просто не может. Легкое «но» оказалось очень энергозатратным. Всё, на что ей хватает сил — это задать самые главные вопросы, что мешали крепко спать по ночам. Что ядом закрадывались в самые скрытые уголки подсознания и отравляли душу. Разъедая защитный слой, барьер, отдалённо напоминающий сладкую вату. — Ты всё ещё уверен в том, что хочешь создать со мной семью? — голос неровный, вздрагивает, когда чувства начинают зашкаливать, — Чанёль-а, ты всё ещё любишь меня? Соми заглядывает в столь родные темно-шоколадные глаза, пытаясь разглядеть там ответ. И когда Пак, в конце концов, отвечает, все её тревоги растворяются. Позволяя расслабиться. Впервые за долгие недели обрести покой. Свободу. — Спасибо, — не обращая внимания на покалывания в губах, она расплывается в улыбке. Той самой, в которую когда-то с первого взгляда влюбился студент с ярко-красной копной волос. *** — Бэкхён, — широко улыбается глава отделения, заглянув в палату, — пойдём поедим. Я взял еды навынос. Ты же еще не завтракал? — Пять часов утра, доктор Ким. Не рановато ли? — деловито задает вопрос анестезиолог, снимая показатели артериального давления и сердечного ритма. Фокус на работе: максимальный уровень. Попытка отвлечь его №1 провалена. — О, да ладно тебе, — свободной от пакетов рукой глава отделения отбирает бумажки, — пошли. У тебя сегодня утром нет операций, ты можешь передохнуть минут 20. Попытка №2 — успешна. Потрясающе, конечно, но работу ещё никто не отменял, и еда явно не достойная причина, чтобы отвлекаться от обхода. Бэкхён мрачно смотрит на свои документы и журнал, а затем поднимает градус холода в глазах и переводит взгляд на друга. В нём читается чёткое: отдай, твою ж мать. — Ещё одна попытка уговорить меня, — медленно, предостерегающе заверяет брюнет, — и я точно пну тебя, бездельник. Чунмён хохочет, прикрывая рот все теми же документами. Как же весело время от времени так его дразнить. Возможно, немного опасно для жизни, но зато эффективно: внимание Бёна уже рассеяно, и он готов воспринимать любые исходящие вопросы и должным образом реагировать на них. У них не было времени перекинуться хотя бы парой слов не о работе после возвращения Бэкхёна из Гонсай. Тонны документов, переговоров с юристами больницы, постоянные звонки репортёров и журналистов, пытающихся узнать больше деталей о деле «избитого мальчика-бедняжки, которого оперировали в элитной клинике». Как об этом узнали СМИ и зачем им подробности — тот ещё вопрос. Но весь этот доведи-до-ручки-стартер-пак знатно потрепал всё отделение хирургии и отделение анестезиологии-реанимации. Попросту было не до дружеских бесед. — У тебя случилось что-то хорошее? — непринужденно интересуется Ким, когда брюнет горестно выдыхает, признавая собственное поражение. — Пацан, что свалился мне под ноги, быстро восстанавливается, пострадавшие на заводе из третьей палаты реанимации и из седьмой тоже бодро идут на поправку. Скоро последних двоих можно будет в обычную палату переводить. Кроме всего прочего, за последние пару дней ни одной экстренной операции, тишь да гладь. То ли люди стали жить в бункерах, то ли нам просто несказанно везёт. Я думал, ты тоже рад, что так всё складывается, — пожимает плечами брюнет, — обычно весь план летит к чертям собачьим. Не важно, что Чунмён завёл разговор не об этом. Хён не хочет открываться сейчас, и, в принципе, когда-либо беспокоить друга этой историей. Ким не знает, но он точно не захочет слышать о том тёмном прошлом. — Во-первых, не каркай, — выдыхает главный хирург. Бэкхен безнадежен, — а во-вторых, я не о работе спрашивал. В последнее время ты не вгрызаешься в глотку окружающим. В частности доктору Паку, которого явно тщательно изводил столько времени, а тут сменил гнев на милость. Не пожелает выслушивать сказку о несчастном подростке, что едва не был готов спрыгнуть в реку Хан. О монстре с кипящей чёрной кровью под кожей. О паре взрослых в маске с добрейшей улыбкой. О госпоже Смерти, которая тенью следовала за младшим парнем, но так и не смогла утащить его в Ад. Однажды цокнула языком и скрылась во тьме. Только её сестры иногда навещали бедняжку, но он больше не был их целью. Можно, разумеется, не рассказывать всё и ляпнуть глупое «мы разрешили с Паком наши недопонимания», но это только породит новые и новые вопросы. Если говорить, то всё: от пролога и до самого конца. Сказать "А" — значит сказать и "Б". — Это тебя удивляет? Я не всегда так ужасен, — сдержать усмешку выходит из рук вон плохо. Любопытно, и как долго эти информационные салочки будут продолжаться? Кто первый сдастся и отступит? Это ведь не иначе как русская рулетка. На какой-то раз ебанёт так, что кто-то точно пострадает. — Ага, бываешь милым и пушистым, — досадливо фыркает глава отделения. Бэкхён разводит руки в стороны. — А я о чём. Чунмён давно занял позицию наблюдателя. Он может только присматривать за лучшим другом, но не вскрывать его грудь в поисках новых фактов. До недавнего времени всё выглядело так, будто Бэкхён открылся ему и его семье больше, чем кому-либо во всем этом чертовом мире. Сейчас же темноволосый в это ни чуточки не верит. Отчётливая мысль, что Пак Чанёль знает его самого близкого друга в разы лучше, не пропадает ещё с того самого момента, как Ким перехватил взгляд брюнета в сторону нового хирурга. Дикость, клокочущий в глубине страх, ненависть и отвращение переливались по радужке, медленно стекая, время от времени прячась за зрачок. Бэкхён ни на кого так не смотрел, какую бы неприязнь ни испытывал. А Чанёль вызывал в нём все эти эмоции. Более того, неохотно отвечал ему неправильной пустотой в глазах. Словно не знал, что должен чувствовать. В кармане вибрирует смартфон, сбивая с цепочки мыслей. Он отточенным движением достает его, чтобы прочитать пришедшее уведомления. Лучше бы этого не делал. — Завтрак всё-таки придется отменить. Увидимся позже, — Чунмён несвойственно себе прикусывает губу, — и приведи себя немного в порядок. Сегодня будет тяжелый день. — Так, стой, что случилось? — только и успевает спросить анестезиолог прежде, чем мужчина скрывается за дверью. Ответа нет. *** — У нашего управляющего супер-пупер важные дела, так что планёрку проведу я, — устало тараторит Минхо, — на повестке дня расписание операций и распределение. Ким уже составил примерный график и раскидал вас по датам. Чанёль смаргивает сонливость, подвергая глаза гуманным пыткам и потирая их. Нужно сосредоточиться на словах Чхве. Это правда хорошая идея, но, создается впечатление что, невыполнимая. По крайней мере, уж точно не после всего, что произошло ночью. — По сути, эта вся информация, которую вам надо знать. Единственное что, под вопросом пятница. Для операции Им Чабина из семнадцатой нужен хирург. Решите между собой, кто это будет, и заполните расписание до конца дня, — продолжает он, шелестя какими-то бумажками с датами и списками до тех пор, пока доктор Бён не отбирает их. Брюнет быстро пробегается глазами по строчкам. На несколько мгновений в комнате звучат лишь тихие перешептывания и шум с улицы из открытого окна. — А кто отвечает за анестезию? — внезапно интересуется обычно тихий Ёндже. — Доктор Бён, — голос Минхо немного вздрагивает из-за тихого смешка в конце. Выражение лица молодого хирурга кардинально меняется. Так и горит: нетушки. — О, нет, я пас, — опасливо улыбается, — Бэкхён-сонбе беспощаден, не хотелось бы вдруг попасться ему под горячую руку. Тем более на простой операции. Потом и самооценка как-то падает. — Я вообще-то тут. Совсем страх потерял? — Бэкхён и не думает угрожать. Скорее лениво журит коллегу, чтобы сильно не заносило на поворотах. Он откидывается в кресле, фирменно сканируя всех присутствующих. На долю мгновения их взгляды случайно пересекаются. Гений оценивающе щурится. Он что, бросает вызов давнему врагу: мол, слабо согласиться? — Могу я быть хирургом на этой операции? — срывается с губ шатена, пока на лице проявляется нервная улыбка. Пак прекрасно играет уверенность, делает всё возможное, чтобы его не раскрыли. Правда, выбирает не совсем верную фразу из-за спешки, но и это придёт с опытом. В ответ анестезиолог бросает на него раздражённый взор, бормоча что-то про «дьявол, с каким кретином придется работать». Он не до конца понимает: Пак идиот, мазохист или самоубийца. Вероятно, всё и сразу. — Ты или говоришь, что будешь хирургом, без вопросительной интонации, — проговаривает Бэкхён, а потом зевает, прикрыв рот рукой, — или идёшь нахер, Дамбо. Что за вопросы вообще? Привычные слова, будничный тон, знакомое «клацанье зубами», а посыл абсолютно иной. Зеленый свет. Бэкхён медленно потягивается, параллельно разминая кисти рук и шею. Помятый халат и чёрная футболка приподнимаются, опускаясь секундами позже, следуя движениям тела. — Да, я… — закончить шатен, отнюдь, не успевает. В ординаторскую буквально влетает знакомая медсестра. Доктор Чхве оказывается удобной подушкой безопасности, в которую удобно и не очень больно тормозить. В её глазах необъяснимая паника. — Чего мечешься? — ровно спрашивает Бэкхён, в несколько шагов оказываясь рядом с ней. Девушка бесстрашно вцепляется рукой в халат анестезиолога, то открывая рот, но так и не произнося ни звука, то беспомощно закрывая его. Пытается что-то сказать, но беспорядок в голове и отсутствие воздуха в легких вследствие спешки перекрывают все процессы. — Соён, — мягко зовет её Чанёль, когда видит, что брюнет сейчас выйдет из себя, если она не ответит, — не торопись, сделай глубокий вдох и выдох. Давай под счёт. Раз...Два...Три... Слушая низкий голос, она и вправду успокаивается, частично унимая перевозбуждение и ощутимое замешательство. Мышцы гортани разжимаются, позволяя сделать жизненно необходимый глоток. На десятый счёт удаётся произнести звуки, а затем сформировать их в слова. — Там…пришли, — в кои-то веки выдавливает светловолосая, — они сказали позвать заведующего и вас, доктор Бён. Заведующий Ким вышел сам, и он был таким учтивым...Ну, знаете, как когда что-то не так. Бэкхён хмурится. Ещё как знает, что это за манера речи у Чунмёна. Это похоже на тревожный Mayday**, сигнал о том, что всё, мягко говоря, не очень хорошо. Идёт по пизде. — Кто «они»? — озвучивает хирург важнейший вопрос, крутящийся в голове коллеги. — Один сказал, что его имя Ким Минсок. … Бэкхён отборно ругается себе под нос. Чанёль вторит ему со вставками ещё и американского мата. Приплыли, блять. Явление Христа народу. Что, случайно мимо проходил и в гости решил заглянуть? За чашечкой чая поболтать о пациентах, порассуждать об их, врачей, трудной участи? Да это даже на теории звучит абсурдно. Минсоку явно здесь делать нечего. Общие дела уже разрешены, а связи порваны. Нечему было заставить его посетить их больницу. Тогда почему? — Сколько за убийство по неосторожности дают? — порывисто спрашивает хирург, пока ладонь сжимается в кулак. Со стороны анестезиолога слышится задумчивое мычание. — Не уверен. У меня есть знакомый адвокат, могу поинтересоваться, — на полном серьёзе отвечает Бён. Чанёль недолго молчит, обдумывая собственные слова и возможные последствия. В конце концов, ну, сколько ему могут дать? Семь лет? Пожизненное? В худшем, случае может быть смертная казнь, конечно, но по какой-то причине и она не сильно пугает. Такая мелочь! — Пожалуй, на всякий случай, принесу скальпель. — Неси, Пак, неси, — одобрительно кивает Бэкхён, хищно скалясь, — и, на тот же всякий случай, ампулу оксибутирата натрия* захвати.