save me (from yourself)

Пак выходит из ординаторской первым. Почему. Зачем. Что. Как. Какого. Кем. Почему рыжий плут здесь? Зачем явился? Что задумал? Как дошёл до мысли, что обязан нанести визит их больнице? Какого дьявола тут забыл? Кем возомнил себя? Чанёль хотел простого человеческого покоя. Последняя нежелательная встреча в Гонсай и должна была оставаться таковой. Этому ублюдку что, так сложно не высовываться? Не пытаться испортить всё, о чем он хоть раз подумал? Ах, да. Миссия невыполнима, блять. Глаза вылавливают подозрительно знакомого человека, стоящего у кабинета главного врача. Зализанные волосы, выглаженная одежда: дорогая белая рубашка и светлые джинсы. Добротный букет свисает у него с рук, а запах тигровых лилий ударяет в нос ещё за пару метров до. Самое время начать недолюбливать эти цветы. Хирург бросает взгляд на остальных. Такие же, как и первый. Почти что под копирку. Это значит только одно: Ким не с горяча решил прийти сюда. Это тщательно спланированный акт. Даже о декорациях к сцене позаботился. — Что происходит, Крис? — почти беззвучно выговаривает шатен, поравнявшись с другом. Все ссоры и обиды забываются мгновенно. Сейчас не подходящее время строить из себя до глубины души оскорбленного. Ву же нет смысла злиться на Чанёля. В другой раз, может быть. — Догадайся, — он поджимает губы, — Минсок сказал: «нужно проведать пациента, а то как же бедный мальчик там поживает». — С каких это пор его стало волновать подобное? — мужчина не сдерживает хмыкает. Смешно, однако. Обхохочешься прям. Собеседник бросает короткий взгляд на него, будто спрашивает: «Совсем с катушек слетел?». Ни с каких, конечно. И обычных-то врачей не стало бы трогать нечто подобное: провели операцию и провели. Парень – один из тысяч. Достаточно просто знать, что выжил. А того, кто к этому и грамма усилий не приложил, никогда особо не беспокоился о пациентах из-за уверенности в своих силах – и того подавно не должно тревожить. Наконец, Чанёль обращает внимание на происходящее в кабинете. Дверь открыта — ни о какой приватности и речи не может быть. — Как я уже представился ранее, меня зовут Ким Минсок, — мужчина с чарующей улыбкой протягивает руку вперёд. — Приятно познакомиться, господин Ким, — и пускай, в этих словах нет искренности, это не мешает темноволосому пожать предложенную руку, — рад встретиться с вами лично. Я глава местного хирургического отделения, Ким Чунмён. Уровень «обмен любезностями, представлениями» пройден. Теперь Минсок не станет тянуть канитель и распинаться зазря. Он никогда не отличался поразительным терпением. Ненавидит затягивать, когда невыносимо чего-то хочет. А он хочет. — Простите за внезапный визит, но мы бы хотели встретиться с тем самым мальчиком, которого оперировали у нас. Меня лично очень растрогал его случай. Мой друг-журналист побывал в его школе и узнал, как к нему относились, — он горестно выдыхает, — и как же ему повезло потерять сознание неподалёку от нашей больницы. То, как и что мужчина говорит, заставляет поверить в его безграничное чистосердечие. Чанёль однажды уже попался на этот крючок. Если бы когда-то случайно не сорвался, скорее всего, до сих пор бы слепо верил в каждое слово и каждый жест своего экс-начальника. Думать бы не смел, чтобы нелестно отозваться об этом человеке. А теперь для Пака это просто комическая сценка. «Растрогал случай»? Вся информация, которой Ким должен был располагать — это банальный факт диагноза, списка лекарств, назначенных подростку пока они были в Гонсай, и ходе проведения операции. Но он пошёл дальше, как самый настоящий взволнованный доктор. Позвонил своему другу, который по чудесному совпадению, очень кстати, журналист, и они вместе засунули свои носы туда, куда не следует. Очень мило, конечно. Настоящая Мать Тереза. Чанёль почти прослезился. — Собралось стадо, — слышится бормотание со стороны, вызывая дрожь. Мимо Криса и Чанёля поспешно проходит анестезиолог, едва не задев всех собравшихся у двери плечами. Брюнет настороженно смотрит на камеру в руках одного из Гонсай, а потом ступает в кабинет. Хирург почти уверен, что в голове Бэкхёна камера уже разбита и выброшена в окно. Что недалеко от правды. Брюнет на секунду стопорится, сделав три широких шага в кабинет. Что-то в окружении не так. Настолько непривычно, что режет взгляд. Стол, обычно заваленный всем чем ни попадя, расчищен. Документы разложены по папкам и лоткам для бумаги. Хлам, поди, разбросан по ящикам. Всё отдраено до блеска. Сам Чунмён тоже сверкает: пару часов назад он выглядел так себе, даже при всех его природных данных. Куда делись тени под нижним веком и помятость в целом? Он знал об этом визите? Его предупредили? Момент. То самое сообщение. Так вот что значили его слова. Бён облизывает нижнюю губу и слегка хрипловатым голосом начинает плести речь: — Сожалеем, но это невозможно. У пациента Сон Шинёна все ещё неустойчивое психологическое состояние, мы не пускаем к нему больше двух человек за раз. Как и не допускаем ситуаций, которые могли бы вызвать паническую атаку. Завуалированное твёрдое «нет, идите нахуй» сочится сквозь эти фразы. Именно с таким анестезиологом Чанёль и многие другие познакомились в первый день работы. Однако, вполне вероятно, что это утверждение в корне неверно. Бэкхён не пытался быть приветливым или любезным тогда. Сейчас же он ещё очень старается не грубить. Очень. Развернувшись, Минсок бестактно долго внимательно смотрит на прибывшего доктора. Губы лениво изгибаются в вежливой улыбке. — О, здравствуйте, доктор Бён. Счастлив снова увидеть звезду анестезии. Ага, счастлив. Настолько, что Бэкхён каждой клеточкой своего тела осязает чужое раздражение. Все его слова источают это чувство. Даже часть про небесное светило, что б его, больше издевательская. Выкуси. — Мы проведем небольшой репортаж, вы же не против? — всё также играет роль он. Внутри загорается одна вспышка, отражаясь на карамельной радужке. Делаешь вид, что не услышал, паршивец? Какая взрослая реакция на отказ. Аплодисменты. Он минует Бэкхёна, жестом давая знак включить камеру. На языке перекатываются одни маты. Не только у него. В голове Чунмёна их не меньше, он знает. Ким не позволит этому беспределу так продолжаться. В конце концов, это его отделение. Его территория. Такую наглость себе никто из чужаков не имеет права позволять. — Постойте. Мы не давали разрешение на съёмку и уж тем более контакт с пациентом. Прошу, уберите камеру. Надо отдать ему должное. Он всё ещё сохраняет достоинство и тщательно избегает резких выражений. — Это всего пара минут, — отмахивается глава из Гонсай. — Это незаконно, — не соглашается Ким, загораживая камеру головой. — Правда? Ощущения чего-то склизкого на ладонях и ушах вызывает лёгкую тошноту. Минсок прекрасно знает, что переступает закон, но плевать он на него хотел. Лис настолько убежден в безошибочности своих действий, что и тень сомнения не проявляется на его лице. Словно он слышит «всего лишь незаконно». Словно это ничто перед его решением. — Снимайте, — с ангельской улыбкой бросает приезжий заведующий, — доктор Ву, не забудьте отдать букет матери, когда мы будем подходить. Она ведь тут, верно? — он осматривается, следуя по коридору, пересматривая номера палат. Один за другим. Не сбавляет темп. Осознание одной малюсенькой детали приходит не вовремя. Он даже выяснил нужный номер. Какая похвальная заинтересованность, чёрт подери. — Пожалуйста, уберите камеру, — продавливает Чунмён, останавливая гостя легким прикосновением за плечо. Большее позволить себе, к несчастью, просто не может. Но этого хватает, чтобы мужчина остановился. На его лице замерла снисходительная усмешка, замаскированная под улыбку. Бэкхён дёргается в их сторону. Он ждал этого. Ждал. Ждал. Ждал. Явно ждал. — Господин Ким, вы же понимаете, что это мелочи по сравнению с той помощью, которую мы вам оказали. Они всё это время играли по его правилам. В точности так, как хочет он. Как Минсок выстроил их всех. Гадство. Не удивительно, что теперь главный хирург не понимает, что ему делать. Его специально завели в тупик и замуровали стеной из слов. Пальцы Ифаня сжимают проклятый букет, едва не ломая все стебли. Он чертовски прав. По меркам деловых отношений в Гонсай им оказали нереальное сотрудничество. В этом плане Чунмён связан по рукам и ногам. Ему бы немного решимости переступить через всю блядскую вежливость и приличия, как это делает другой Ким. Совсем чуть-чуть и этого будет достаточно. Совсем каплю… Первым не выдерживает Чанёль. Он больше не способен игнорировать нахальство бывшего начальства и его шестерок. Потерпели и хватит. Хорошего понемногу. Он хватает оператора за предплечье, несколько сжимая руку на нём. Несущественно, но так, чтобы предупредить. Предъявить в полиции, если что, этому человеку будет нечего. Пусть только попробует. Уже достаточно сказано, чтобы закрыть глаза и пустить этих недомерков дальше. — Что вы творите? Уберите руки, — тот пытается вырваться, старается удобнее перехватить свой инструмент, но не выходит. Видеокамера опасно кренится. — Сразу после того, как вы уберете камеру, — миролюбивый тон не смягчает ситуацию. Но делает её лучше. Кто бы мог подумать, что анестезиолог будет настолько понимать главного героя своих ночных кошмаров. Он делает всё то, в чём ограничен сам Бэк. Чёрт. — Пак Чанёль, не лезь, — Минсок позволяет себе такую фамильярность. Как и тогда. Бэкхёну категорически нельзя поступать опрометчиво. Как бы ни выл от давления несуществующих цепей вокруг тела. Как бы ни хотел. Как бы ни желал. Психануть и разнести всё. — С чего бы? Именно ты первым закрыл глаза на правила и законы. — Это просто видео с пострадавшим ребёнком. Мы пришли его навестить и узнать как дела. Наша задача обратить внимание общественности к таким случаям и рассказать правду. Что не так? Бэкхён делает вдох и выдох. Чувствует, как сжимает пальцами халат на спине хирурга. Он, Чанёль, может сорваться. Нет, точно сделает это. Насколько он любит быть учтивым и дружелюбным с людьми, настолько и ненавидит конкретного человека. Скорее всего, личные счёты. На это в данный момент плевать. Не дай бог полезет с кулаками. Хотя анестезиолог бы в первые секунды даже поболел за него. — Это не «просто видео», а незаконная съемка. И к оглашению «правды» вы не имеете никого отношения, — почему такую простую истину надо вообще объяснять? Яд из карих глаз стекает по железным звеньям. Мешается с негодованием и кровью из разодранной кожи под ногтями. Пальцы яростно вцепляются в железо, пытаясь его содрать. Избавиться от оков. — Прошу прощения. Но, как и сказал доктор Бён, мы не можем пропустить вас к мальчику. Ему нужен покой сейчас, и мы обязаны предоставить ему все условия для этого, — Чунмён собрался с духом. Аллилуйя. И года не прошло. Бэкхён прикусывает язык, запрокидывая голову назад. Хаос раздражает. Чанёль и Минсок спорят. Чунмён прикрывает рукой линзу камеры, злясь на самого себя. (И правильно.) Споры и конфликты — не его сильная сторона, но он мог бы попробовать. Медсестры взволнованно переглядываются. Трио из Гонсай, помимо одного, смирно стоят в сторонке. Кто-то усмехается, кто-то пытается слиться со стенкой. Сколько всё это будет продолжаться? Неужели просто нельзя всем заткнуться и заняться работой, а не непонятными выяснениями отношений? Такое ощущение, что это не больница, а ёбанный цирк на выезде. Камеры, игры, показуха. Должно быть, весело страдать такой хернёй. Выступление ещё не закончилось? Нет? А пора. Затянули вы малёхо, клоуны. Да, несколько минут назад он хотел стать частью сие перфоманса. В словесной перепалке он бы, вероятно, одержал верх. Только не факт, что в таком случае не оскорбил бы кого-то по самое не хочу. Нет гарантий, что его не накроет. Подустав от бесконечных пререканий, Минсок поднимает две руки вверх. Как бы сдаваясь, но как бы прекращая все по своей воле. Не умеет проигрывать? — Тогда как насчет репортажа о мужчине, которому делали «Лабиринт»? Может, поделитесь впечатлениями? Слышал, что был тяжелый случай, поэтому мужчина еще не пришел в себя. Как его там звали? — он задумывается, — не могу вспомнить, простите. Раскатистый звон. Он зря это затеял. Ой, как зря. Чунмён стойко сохраняет невозмутимый вид, и единственная искра беспокойства пробегает, когда он смотрит на анестезиолога. Потому что это не то, что тот способен пропустить мимо ушей. Последняя вещь во всей вселенной, которую он позволит трогать. Абсурдно глупая провокация. И даже понимая это, Бэкхён переступает через цепи. Недобро обнажает зубы. Можно ли сказать, что он сам напросился? Да похуй. — Знаете, у меня идея получше. Вместо этого просто помашите ручкой, господин Ким, — усмехается Бэкхён, нажимая на кнопку «записи». — Что? — Мин поворачивает голову, замечая в руке анестезиолога смартфон, — что вы делаете? — То же, что и вы. Только я отправлю это видео на другой канал и в новостях покажут очень интересную историю. Не такую красивую, как вы рассчитываете. Но уж простите это мне, я всегда был плох в подобном. Мне по душе реализм. Ким неосознанно делает шаг в сторону анестезиологу. Словно выпад, который должен был напугать. Но не на того напал. — Вы мне угрожаете? Да. Угрожаю. Бэкхён заебался быть примерным мальчиком. И молчать в тряпочку больше не станет. Давно надо было перестать. — Нет, что вы. Всего-навсего оповещаю, господин Ким. А есть причина, по которой это должно быть угрозой? Главврач элитной клиники вдыхает безмолвие. Щурится своими хитрыми глазами, пытаясь найти то ли шутку, то ли неуверенность во взгляде оппонента. Ослабить его этим давлением. Найти брешь. Чанёль делает несколько шагов вперёд. Застывает за спиной, по правое плечо гения. Это действие не скрывается от пронзительного взора. Вроде бы мелочь, не стоящая внимания, но имеет огромное значение. Знает ли Пак Чанёль, насколько сильно это должно выбесить лиса, или следует желаниям, таящим в голове до того, как он сам успевает что-то обдумать? Минсок внезапно неудержимо смеется, расслабляя плечи и склоняясь в шуточном поклоне. Он определенно вне себя. — Простите мою грубость. Я и вправду разошелся. Не дожидаясь ответа, мужчина забирает из рук Криса цветы. Пара шагов и вдохов, и он намеренно сильно впечатывает букет в грудь анестезиолога. Не больно, но так, чтобы задеть. — Мы, пожалуй, откланяемся, — и к гадалке не ходи. Ему невъебически сложно отступать. Можно было бы даже его пожалеть в обычной ситуации. Бэкхён тоже на дух не переносит подобные мгновения. — Не забудьте навестить парня, когда ему станет лучше. Без камер, — улыбается анестезиолог, вторя предыдущим улыбкам Кима. Научил на свою голову. — Обязательно. Гончие возвращаются туда, где им и место. Бэкхён прекращает держать цветы. Дает им беззвучное разрешение упасть к его ногам в бахилах. Никто не дёргается, чтобы поднять их, даже не смотрит в их сторону, не обращает внимание на шелест упаковки. Опустив взгляд, брюнет стряхивает тёмно-рыжие крупицы с черной ткани футболки и белой — халата. Коричневый оттенок распространяется по белоснежной поверхности, паразитом въедаясь в волокна. «Пыльца лилий плохо выстирывается.» — впервые за много лет звучит голос той женщины в голове. Тихо цокает. Потрясающе.