save me (from yourself)

Бэкхён сосредоточено рассматривает стол в своём кабинете. Та часть, что прежде была пустой и располагала достаточным местом, чтобы поставить кружку мятного ганпаудера с ящиком питательных шоколадных батончиков, по какой-то неизвестной причине теперь завалена конвертами разных размеров. Он вскидывает бровь, пригубив тёплый чай. — Мне наконец-то пришло письмо из Хогвартса? — брюнет смотрит на Чунмёна, занявшего его рабочее кресло, — а где сова? Друг тихо смеётся. — Ушла на своих двоих, отдав всю почту, — он находит в столе складной нож и предлагает начать распаковку. Иначе есть огромная вероятность, что эта макулатура отправится прямиком в корзину уже через минут десять. Ровно столько времени анестезиологу понадобится на то, чтобы допить чай, съесть два батончика с бананом и сходить за нужными картами. А для них что? Верно, не окажется места, поэтому он со спокойной душой сбросит всё куда подальше. Вымученно застонав, Бэкхён хватает инструмент и ловко выдвигает нужное лезвие. Можно подумать, что его заставляют не почту проверять, а идти и кого-то вскрывать. Хотя и это он бы сделал куда охотнее. Открывает первое письмо. Читает семь секунд. Отбрасывает. Берет следующее. Повторяет действия. Разрывает. Остальные три конверта, кроме одного, оказываются в мусоре после этих же схем. На его лице проступает легкая раздражённость, которая по мере открытия, всё усиливается и усиливается. Бён по-видимому очень разочарован, что в них не обнаружилось ничего стоящего его времени. — Что там? — задает вопрос Чунмён, пока прокручивается вокруг своей оси на кресле. — Подозреваю, мой последний шанс приобрести несколько зданий на Каннаме через годик-другой, — протяжно поясняет анестезиолог, решив-таки дочитать хотя бы одно послание до конца. Темновласый заведующий недолго думает: — Предложения о кредите? На такую догадку Бэкхён едва не поперхнулся чаем от внезапного для него самого смешка. Он прикрывает рот рукой, чтобы не потерять серьёзное выражение. Что, кстати, ему не удаётся. Это откровенно веселит. — Очередное переманивание Гонсай, — качает головой Бён, — только бумагу зря переводят. Но, похоже, это в последний раз. Лицо Чунмёна искажается в гримасе недовольства, подпитываемой явной настороженностью. Он вытягивается по струнке, в миг остановив кружение на стуле. Его невозможно не понять. Что-то грядёт. Что-то скверное. И что бы это ни было, им оно сильно не понравится. Бэкхён уже разозлил того наглеца, который возомнил о себе невесть что. Пытался быть помягче, но, по всей вероятности, этого хватило, чтобы нехило задеть гордость Ким Минсока. Скорее всего, он посчитал, что это не будет считаться за унижение, если, в итоге, Бэкхён присоединится к команде его больницы. Мол, тогда проиграет не он. Даже отделение анестезиологии подключил для своих игрищ. Дитё малое. Не наигрался в детстве с солдатиками? Надо было играть с девочками в куклы. Сначала он выказал вопиющее неуважение в родных стенах Бёна. У него дома. Безгласно оскорбил всех работающих своим поведением и попытался втоптать в грязь. А после косит под дурачка и притворяется, что не знает о десятках отказов гения переводиться в любое другое место? В том числе и о паре отказов конкретно Гонсай? Вот же баран. Как будто писанина что-то изменит. Не имеет значение сколько писем кто пришлёт или сколько раз придет лично, сколько денег ему предложат или какими прекрасными условиями обеспечат. Всё это полная херня. Ничего не сможет стать заменой. Именно в этом месте ему дали шанс. Именно здесь его возродили из жалких остатков и не дали перейти через грань. За которой его бы ждала только тётушка Смерть, её лакеи и безбрежная Тьма. И если кто-то попробует отнять у него больницу, навредить ей или её работникам… Бэкхён не станет терпеть. Не стоит испытывать его на прочность. *** Очередной обход. Очередные зевания Чанёля, вызвавшегося помочь. На всё пошёл лишь бы не ответственно работать. (Бездельник.) Странное дело. Чунмён одобрил и даже оценил паковское сопровождение. Как он там сказал? «Если ты, как обычно, грохнешься в обморок, этот раб мне точно позвонит, а остальные ещё подумают». Чрезвычайно остроумно. Ха-ха-ха. Сейчас лопнет со смеху. Вздох. Ну, и что с этим бесплатным телохранителем на час делать? Припахать его не к чему, разве что карточки подержать, но Бён с этим и сам прекрасно справляется. Их гораздо меньше, чем обычно. Оставлять его свободным и расслабленным — паршивый характер не позволяет. Ощущать его скуку затылком — и того хуже. Занятная была бы дилемма. Но. Тишина разрезается напополам: на «до» и на «после». Его усилиями. — Расскажешь, почему тебя выперли из Гонсай? Слова вылетают раньше возникновения самой мысли о них. Любопытство — не порок, но не в случае анестезиолога. Он мысленно стонет из-за пытливости, что пробилась сквозь всё остальное и породила озвученный вопрос. Конечно, это то самое начало нормального общения, но брюнет не собирался делать это прямо сейчас, в такой ситуации. Не то чтобы он искал особо случая. Это абсурдно. Но уж явно не рассчитывал на подобный исход. Тошнотворная аксиома: все планы Бён Бэкхёна летят по пизде, когда рядом этот тип. — Меня не… — Пак хочет хоть как-то это опровергнуть, но замолкает. Как минимум, потому что противопоставить нечего. Совсем. Он не возмущён, формулировка всего-навсего врезается в его побитое честолюбие. Возражение в данном случае фантомная привычка, превратившаяся в рефлекс со временем. И подкрепившаяся искренним удивлением от скрытого смысла чужой речи. Это первый раз, когда Бэкхён интересуется о его жизни без сарказма, язвительности и ехидства в каждом жесте. Действительно задает вопрос, не касающийся работы (разве что совсем чуть-чуть). — Ты с самого начала остро реагировал на название. Как его там…Ким Минсок тебя тоже очень напрягает. Ты не боишься ему перечить, что мне крайне непонятно, ведь ты пытаешься быть милым со всеми. Отчасти неверяще Пак потирает переносицу. Снег пойдёт что ли? — Считаешь, на меня не похоже? — он не до конца догоняет, что происходит. Заданный вопрос не задевает и не насаживает на невидимый крючок, оставляя в подвешенном состоянии на две вечности. А по-хорошему уже должен. — Умничка, Дамбо, верно понял то, что я тебе прямым текстом сказал, — брюнет усмехается, не тратя время на поворот. Если уж серьёзно об этом задуматься, то говорить на столь деликатную тему у Чанёля нет никакого желания. Отдавать столько чести Минсоку и тем, кто поддерживает его политику — тем более. Только вот не ответить он не может. Их с анестезиологом адекватные отношения только стали выстраиваться. Сейчас любое слово, любой произнесенный звук или его доля необходимы. Свернёшь не туда — и добро пожаловать обратно на первый круг Чистилища. Нет, нет, нет, такой исход должен быть исключен. Пройденный путь позади виднеется бесконечной, изломанной тропой. Чанёль легким движением ерошит каштановые волосы, садясь на ближайшую поверхность, коей оказывается стул. Он высматривает осуждающий взгляд от Бёна, но всё, что получает — это терпеливое ожидание. Он не торопит, что ему совсем не свойственно, и, кажется, открывается с новой стороны. Которая не была известна хирургу. Губы приоткрываются, готовясь издать звук. Мнутся. Теперь тем более некуда отступать. — Мой последний пациент в Гонсай…умер, — последнее слово должно звучать неуверенно и с сожалением. На крайний случай, со злостью на самого себя. Но оно наполнено лишь неконтролируемой ирритацией. Уловить смену тона не составляет труда, как бы Чанёль ни пытался это скрыть. — Ошибка? — да, в медицине не место такому понятию, по очень важному мнению простых обывателей. В лексиконе Бэкхёна оно тоже должно отсутствовать. Вот только никто не совершенен. Никто. Никакая деятельность и работа не может существовать без проб и ошибок. Услышите, что кто-то считает себя идеальным специалистом или божественным врачом — бегите. Перед вами аферист. Или просто идиот. У Бэкхёна тоже были неудачи. Он поддавался отнюдь не полезным порывам, проявлял редкостную недалёкость, считая, что достаточно зрел для определенных шагов. Терял пациентов. Вместе с ними уверенность. Ненавидел самого себя до глубины души, рвал и метал, разбивал все, что попадалось под руку. Предпринимал множественные попытки выковырять ноющее чувство из груди и всегда проваливался. Дохлый номер. Поэтому кого бы то ни было порицать было бы бессмысленно. Даже если это Пак. — Да, провёл операцию не тому человеку, — мышцы на лице шатена заметно напрягаются, — невестке председателя Хансон Холдинг. АКШ*, риска почти не было. Минсок должен был проводить эту операцию, но в последний момент назначил меня главным хирургом. Он прекрасно знал, что, при случае, сможет сбросить на меня ответственность. — В этом нет смысла. Когда известна личность пациента и разрешение на проведение операции, опекуны оповещены о возможных последствиях. В том числе летальном исходе. Врачи не могут спасать всех, и в соглашениях это отмечено, — произносит Бён, склонив голову на бок, — какая ответственность, кроме как не перед собой? Наивная мысль. Но, что уж таить, Чанёль тоже так думал до того, как столкнулся с суровой реальностью. Побывал во всем дерьме лично. Едва не захлебнулся им. — Гонсай существует за счет спонсорства Хансон. Анестезиолог на секунду восхищается собственной слепоте и глупости. Ну, конечно же. Это же очевидно, чёрт возьми. Ответ лежал на поверхности, а цепочка так проста: влиятельные люди проходят лечение в обычных больницах только в редких случаях. Следовательно им нужно место, где они могли бы восстанавливаться, не опасаясь СМИ, убогих помещений и беспонтовых медсестер и докторов. Элитная клиника, в которую вложены сотни золотых слитков, прекрасно подходит для подобных целей. — Я не был в курсе, кто она. Знал, что принял её Ким, имя, что это «экстренная операция». Мне дали минимум информации о состоянии и отправили в операционную. Я тогда особо не думал, почему он отказался от проведения, — горечь плавает на языке хирурга. Вспоминать неприятно. Словно грязь забивается под ногти, покрывает кожу и отказывается оттираться наждачной бумагой. — Когда она скончалась через пять дней на больничной койке, — он сжимает руки в кулаки, сосредотачиваясь на жжении воспоминаний, — меня никто и слушать не захотел. Минсок с его мерзотной улыбкой просто вызвал меня и уволил. Сказал, я должен ему быть благодарен, что меня с врачебной лицензией оставляют. — По сути, это и так могло лишить тебя возможности оперировать, — понимающе проговаривает Бён, — уволенный и без рекомендаций с прошлого места работы. Тем более из такого громкого места. — Не совсем, — ему не хочется об этом говорить, но уже достаточно сказал, чтобы останавливаться, — мой отец…не последний человек. Мне нужно было выбрать другую больницу, и он бы договорился за меня. Бэкхён внезапно весело усмехается. О, да, с Чунмёном-то договоришься. Бесспорно, он ангел, очень мягок с людьми, из-за чего многие считают, что его шея может быть удобной для посиделок. Однако к своему отделению он не подпустит и на метр без должных допросов. Угрожай — не угрожай, кричи — не кричи, а, в итоге, всё равно увидишь елейную улыбку. И приглашение на отбор. — Да, слышал, что он напрочь отказался брать меня без собеседования. И, по правде говоря, я рад этому. Если бы не доктор Ким, вряд ли я бы самостоятельно нашёл работу. — У этих двоих семейное подбирать безнадёжных щенков, — Бэкхён вещает умиротворенно, пока вводит неизвестный хирургу раствор в капельницу, не торопясь поправляет трубку, записывает дату и число. Он словно рассказывает о планах на вечер или беседует о погоде, а не говорит о такой деликатной теме. Шатен косится на спящего из-за лекарств пациента. А потом приковывает взгляд обратно к Бэкхёну. Сравнивая с его обыкновением, он выглядит свежее. Относительно мирные деньки славно сказались на анестезиологе. Круги под глазами не сошли окончательно, но чуть посветлели. Не исключено, что его заинтересованность связана с улучшением физического состояния в том числе. Как и это поразительное спокойствие. С самого начала брюнет напоминал ему или дикую рысь, не подпускающую к себе никого, кроме доктора Кима. Или ежа, вечно забывающего убрать иголки. Но всё обернулось так, что он умеет временно быть спокойным, как удав. С другой стороны, допустимо, что он просто стал относиться к Чанёлю, как и ко всем остальным. После того недоразговора с ним, так или иначе, стало легче контактировать. В этом причина? Внешняя холодность не долго окутывает Бэкхёна. Выражение его лица меняется вместе со звучанием вибрации. Он хмурится, прикусывая зубами ручку. Терпит. Терпит. Ещё немного выжидает. А потом перестает сдерживаться и бросает «проклятый многофункциональный кусок алюминия» Паку. Не до разговоров сейчас. Было бы что-то важное, звонил бы Чунмён, а не штат медсестер. Телефон на коленях шатена продолжает издавать звук, соприкасаясь с тканью и натянутыми мышцами. — Чёрт, побудь моей секретаршей, раз уж хуи пинаешь. Спроси, что им надо. С тихим вздохом Пак принимает вызов. — Алло, доктор Бён! — голос главной медсестры звучит обеспокоено. Это точно тот случай, когда хирургу стоило поднимать трубку? — Прошу прощения, это Пак Чанёль. Доктор сейчас…— он смотрит на озадаченного брюнета, с головой ушедшего в записанные данные, — очень занят. Что-то случилось? По ту сторону слышатся взволнованные перешептывания. Женщина долго не решается сказать подготовленные слова, объяснить причину звонка бегло и по существу. Она предпринимает попытки начать, но обрывает себя на первом слове. В чем проблема? И только он собирается озвучить мысль, как она выговаривает, совладав с непослушным языком: — Дело в том, что отец заведующего Кима, он… Сердце пропускает удар. Дыхание замедляется. Чанёль хочет отбросить телефон подальше и пусть гений потом сам выслушивает. Но он слышит продолжение и лишь удостоверяется, что соглашаться на столь дурацкую затею, было херовой идеей. Очень. — Пак? — притихший хирург — это плохой знак. Он с трудом сглатывает. Ты должен был ответить. Должен был это услышать раньше меня.