save me (from yourself)

Подросток напряженно ожидает своей участи, пока мужчина вновь и вновь внимательно разглядывает аккуратный бланк с таблицами. На его лице не читается ничего, отчего становится только больше не по себе. Он вновь и вновь перечитывает, смотрит на обратную сторону листа, словно пытается найти там иную информацию или не верит своим глазам. И только после этого обреченно вздыхает. Не рассчитывал, что всё будет настолько плохо. — Н-да, — протягивает хирург, — парень, я, конечно, поддержал тебя с идеей идти на медфак в университеты SKY*, но…., — он потирает переносицу, приподняв очки, —…что у тебя с оценками, ей богу? Смущение давно должно было отступить. Ещё во времена Алого короля. Тем не менее Бэкхён чувствует жар на лице: кровь приливает к щекам и кончикам ушей, выжигая на внешнем виде это чувство. Он знал, на что шёл, когда приносил ему эту адскую бумажку, что стоило бы держать под семью замками (как и десятки таких же прежде). И даже так. По неизвестной причине перед этими людьми невероятно стыдно. Перед Сонхо. Перед его сыном. Потому что они преуспели в этой жизни? Потому что не видят в нем кусок дерьма, в отличие от всех остальных? Загадка. Сонхо поворачивается на стуле в его сторону и плавно поднимается. — У тебя всего год на то, чтобы подтянуть все это. Буду честен: не уверен, что это возможно. Всегда нелегко было попасть в SKY, а в наши дни и того подавно. Он в свои годы не смог, а его сыну понадобилась тонна времени на это: куча бессонных ночей, сотни пройденных и зазубренных учебников, всевозможные вечерние курсы, регулярное общение с интернами и бесконечные занятия с друзьями-старшеклассниками. Он мог не возвращаться домой из библиотеки несколько дней. За один год пройти через подобный путь с самого нуля — тяжело. Почти нереально. С какой стороны ни посмотри. — Я справлюсь, — уперто бормочет Бён. Упрямство было бы милой чертой. Если бы речь не шла о его будущем. — Ага, парень, только это уже не шутки. Серьёзно, тебе нужны заоблачные оценки. Бэкхён далеко не дурак. Всё понимает. Да, его результаты так и шепчут, что он якобы «законченный идиот», но это не так. У него просто не было времени думать об учебе последние года. Заниматься в перерывах между издевательствами и срывами ему не удавалось. После этого хотелось только вскрыться, но никак не открывать учебники. Попробуй решать задачи по генетике или запоминать параграфы по истории, когда ребра нещадно ноют и беззвучный крик разрывает горло. — Пап, я могу заниматься с ним после пар, — в разговор вмешивается Чунмён, — свои экзамены я уже сдал, так что знаю, чем смогу помочь. Он забирает у отца бумажку с оценками и возвращает её школьнику. Ни на секунду не смотрит указанные цифры. Для него они не играют совершенно никакой роли сейчас. Пусть там хоть нули стоят, темноволосый все равно поможет, чем сможет. Уже пообещал, решился на этот шаг. Так нужно ли рыпаться? — И ты туда же, Мён? — выдыхает мужчина, — даже если ты поможешь ему, встаёт не менее важный вопрос. Бэкхён, как собираешься оплачивать университет? Во взгляде подростка проскальзывает удивление, и Сонхо неверно трактует его. — Да-да, не смотри на меня так, образование в Корее платное. — В курсе, — угрюмо огрызается он, нахохлившись. Он уходит в себя, глубоко задумавшись. Логичнее было бы спросить, готовы ли его мама и папа вносить оплату, но как ранее выяснилось — не стоит. Тему родителей при этом мальце лучше не поднимать. Один раз Сонхо уже ошибся, спросив про них. Он ни за что не сможет забыть ту болезненную, но в то же время пустую усмешку на заживающих губах. Было страшно. Что ребёнок способен на такие эмоции. — Я буду работать, — наконец, с напускной решительностью произносит Бён. Нервозность выдают только руки, прокручивающие кольцо на среднем пальце вправо-влево. Влево-вправо. И по новой. — Учиться и работать? — Сонхо скептично усмехается, — не в твоей ситуации, парень. Или учебники, или касса. Третьего не дано. Совмещать не получится, чокнешься раньше, чем придет время выпускных экзаменов, если попытаешься заработать такую сумму. Ты хотя бы имеешь понятие, сколько стоит университет? Голова русого мальчишки опускается, а губы сжимаются в тонкую полоску. Мужчина перед ним абсолютно прав. Ему нечего противопоставить адекватной мысли, и настаивать на работе он тоже не может: школьникам платят копейки, и даже если бы закон позволял пахать весь день напролет, он бы не смог накопить достаточно. И уж точно не смог бы подготовиться к экзаменам, как следует. Но что ему тогда делать? Плечи напрягаются. Эта цель недостижима? Неужели у него нет и шанса? Нет, есть, конечно. Если собраться с духом и вернуться домой, рассказать родителям о своих планах отучиться в СНУ или Ёнсе, стать хорошим врачом, спасать жизни. Тогда он, их сын, ведь был бы поводом для гордости и хвастовства? Тогда они бы смогли рассказывать всем о нем и не стыдиться единственного ребенка? Такой исход был бы на руку всем, разве нет? Ядовитые лианы с шипами из ниоткуда скользят по телу, оставляют отвратительные на вид борозды. Бэкхён вздрагивает, зажимаясь, пытаясь уйти от этого мучительного ощущения. Его определенно высмеют. Отец ни за что не согласится даже попробовать. К непрекращающимся роптаниям Пака в голове добавится ещё и голос отца. Нет. Он… Он этого не вынесет. К горлу подкатывает тошнота. Сонхо присаживается перед ним, заглядывая в глаза. Ужас мерцает: то сменяется полным безразличием, то замирает на доли мгновения. Он не знает, что с этим парнем происходило в течение семнадцати лет. Однако такое выражение не должно существовать в этом мире. Как вообще это дитё может испытывать такое и быть в состоянии контролировать себя? Сердце болезненно отзывается, толкая на очевидную глупость. — Ладно, давай мы сделаем так. Если ты сдашь все экзамены на приличные баллы и поступишь, я оплачу тебе год. Дальше всё будет зависеть от твоих результатов. Если я буду видеть, что вкладываюсь в будущее анестезиологии, то заплачу и за последующие года. Очень безрассудно. Легкомысленно. — Нет, — порывисто отвечает школьник, — это…это огромные деньги, я с вами до конца жизни не расплачусь. Может показаться, что Сонхо наивен, как младенец. Но, на деле, он не так уж добродушен и ограничен. За всю свою жизнь он уже много раз наблюдал за сломленными и не бежал им навстречу выдергивая из отчаяния. Каждого не спасти, как бы ты ни желал: простой протянутой руки мало, нужно понимать, что это ответственность. Невъебическая ответственность размером в Мировой океан. И если ты не собираешься помогать человеку и дальше после выдергивания из пучины, из тени приглядывать за ним — то лучше не пытаться. Потом будет только больнее и тебе, и спасённому. Сейчас он берет на себя эту чёртову ответственность. Усмешка проступает на губах. Нет, взял её ещё на том мосту. А теперь просто окончательно убедился, что решил оставить парня рядом с собой. Ким совершенно точно больше не в силах видеть этот взгляд. Видеть в ребёнке взрослого с покалеченной душой. Видеть, как он тонет, и не может выбраться. Слышать его молчаливый крик. — А у тебя есть другой вариант? Уже распланировал грабеж банка? Парень не знает, как может согласиться на такую авантюру — и это объяснимо. На его месте хирург бы не смог так запросто довериться незнакомцу. Школьник тоже не может. Поэтому Сонхо кладёт ему руку на голову и чисто по-отечески треплет его по волосам. Тем самым говорит: просто закрой глаза и иди к мечте. Используй меня. Я помогу. Ухватись за меня крепче. Он коротко смотрит на сына и виновато улыбается. Не сказать, что Кимы богаты, и для их семьи так просто спустить несколько десятков миллионов вон на чужую учебу. Нет. Просто у них есть счет «на черный день», который после окончания университета должен был достаться младшему. Это деньги, которые откладывались в течении многих лет на отдельное жилье для Чунмёна. — Мён, — он наверняка понял, откуда при случае будут браться деньги, — злишься? — Шутишь? Я в предвкушении. Только настоящий монстр способен будет за год сделать невозможное. Но почему же тогда они оба верят в то, что это тот самый случай? *** Бэкхён несется по коридору. Бежит со всех ног в отделение интенсивной терапии, иногда теряя равновесие на поворотах и впечатываясь плечом в стену. Мчится в хорошо знакомое крыло, пытаясь ненароком не запнуться. Ноги пропускают сразу по метру, а руки впиваются в ткань карманов до треска. Старая привычка, от которой не избавиться. Он влетает в отделение, пробегая мимо мешающих людей, в определенные моменты чуть не врезаясь в парочку интернов. Уйдите, все уйдите, чёрт возьми! Почему вы все здесь, в этом отделении не должно быть столько людей! Слова Чанёля пружинят в голове. «Понимаешь, Ким Сонхо, он…» Влетая в двери, последнюю преграду, отделяющую его от палаты, он со всей силы толкает их. Напрягая пальцы до предела, вымещая на дверях все эмоции и чувства. — Доктор Бён… — испуганно начинает медсестра, но обрывает фразу, когда анестезиолог подходит к кровати. Дыхание сбилось. Ребра будто бы давят на лёгкие, душат их, не пускают кислород. Носоглотка пожаром вспыхивает, поселяясь в пазухах и образовывая там лавовые озёра. Нехватка воздуха вызывает раздражающий стук в висках. Только брюнет игнорирует временные недомогания. Стискивает зубы изо всех сил, заставляя их почти крошиться. Он неосознанно протягивает руку к мужчине, в последний момент сжимает её в кулак. Зачем он это сделал? Хотел ощутить тепло этой кожи? Или ожидал почувствовать её ледяной холод? Зачем ему творить такую глупость, это ведь не имеет никакого, мать его, смысла. Совершенно. Никакого. Чанёль облокачивается о стену, не подходя ближе. Мешаться сейчас — значит разрушить всё. Бэкхён смотрит на Сонхо так, как не смотрит на других. Даже его дорогие пациенты не получают такую награду. Никто более не вызывает в нём столько эмоций. Грусть. Тоска. Горечь. Боль. Неизвестного рода вина. Они просматриваются в глазах гения, делая из него обычного человека. Кажется, впервые так приближают его к остальным: он тоже может быть пронизан этими чувствами, от головы и до пят. Только они неуместны в данный момент, заставляют приходить в замешательство. — Вы уже сообщили заведующему Киму? — сглатывая, с трудом проговаривает он. — Да, — поспешно слышится ответ. Неуместны, потому что, черт возьми, Ким Сонхо открыл глаза. Не все врачи считали, что у мужчины получится выкарабкаться: чем дольше он пребывал в коматозном состоянии, тем меньше верили окружающие. Таков медицинский мир, и каждое сомнение было оправдано как с научной, так и с простой человеческой точки зрения. Надежда всегда утекает, как песок сквозь пальцы, с течением времени. Она эфемерна. И всё же целых полтора месяца ожидания дали свои плоды. Лечение подобранное Бэкхёном и его коллегами, в кои-то веки начало помогать. Нет, оно помогло. Да, мужчина пока не двигается. Он не способен говорить, шевелить руками, чувствовать свое тело хотя бы на двадцать процентов. Ему требуется особый уход, но. Анестезиолог склоняется над названным отцом, фонариком проверяя реакцию. Это уже не кома. Это уже даже не вегетативный статус, с которого обычно начинается пробуждение. Зрачки реагируют на луч, и мужчина предпринимает попытку рефлекторно сжать веки. Когда свет гаснет, он дрожащим взглядом старается сфокусироваться на лице перед ним, но это ему не удается. Понадобится время. Много времени, чтобы восстановиться. Маленькими шажками он так или иначе придёт к тому моменту, когда он узнает доктора перед собой. Широко улыбнется и выдаст какую-то глупую шутку. Обнимет. Посмеется. Всё это будет. Сейчас от него не требуется ничего больше. Нельзя спешить. Да и куда? Времени теперь навалом. У входа слышится шум. Дверь во второй раз за день постигает участь с грохотом быть ударенной об стенку. Она протяжно скулит, но мало кого это волнует. Главный герой здесь явно не она, и никогда не была. Заведующий отделением хирургии останавливается на входе, выискивая то, что так сильно его встревожило. — Папа, — неверяще проговаривает Чунмён, осторожно делая шаг в палату. Возможно, потом брюнет выскажет ему пару ласковых за непрофессионализм. «Ты же заведующий, ты не должен выглядеть так, будто вот-вот заплачешь». Или что-то вроде того. В рабочее время крайне опасно показывать подобную слабость. Но сейчас, медленно приблизившись к другу, Бэкхён хлопает его по спине. Легкое прикосновение значит слишком много для этих двоих. Коротко кивает. Да. Он, действительно, очнулся. Оставить брата наедине с отцом кажется лучшим решением. Бён переступает порог палаты и выходит в тихий коридор. Десяти минут будет достаточно. Затем он вернется и займется работой: оформит все отчеты, проверит показатели и уточнит, наблюдались ли какие-то скачки прежде, которых он не заметил. Просмотрит видео с камер, чтобы узнать, открывал ли Сонхо глаза раньше. Сделает всё это. Как и должен. Как было бы правильно. Но позже. По лицу гения невозможно сказать, счастлив ли он, расстроен или, быть может, не знает, что ему делать. Если хоть что-то из этого и присутствует внутри, то он этого не показывает. Может, специально. Может, нет. Чанёль следует за гением по пятам, ожидая, когда же ему скажут идти куда подальше, пошлют в недра Ада. Он постоянно этого ждет. Но так и не слышит этих слов в такие моменты. Этот раз не исключение. Бэкхён безмолвствует. Призраком идёт по знакомому пути, и даже не удивляет этим. Курилка не меняется из раза в раз. Людей здесь по-прежнему не наблюдается, пошаршарпаный диван всё ещё стоит в центре, к документам у стен не прибавились новые папки. Время здесь почти застыло. И только привычно грязное окно после всех ветров, снегопадов и дождей, сегодня сияет кристальной чистотой. Ломает систему. Как выяснилось на практике, анестезиолог всегда так поступает. Когда держать защиту вокруг себя становится невыносимо. Когда сердце не выдерживает рухнувший на него груз. Когда он жаждет скрыть ненужные эмоции. Он идёт в своё логово. Подобно раненному зверю скрывается, чтобы зализать свои раны, переждать кризисное состояние. Убегает от реальности на жалкие минуты, чтобы бессмысленно отравить лёгкие и очистить разум. Также поступал и Чанёль. В точности до деталей. Снимал квартиру, только травился алкоголем и куда дольше. Разницы в этих ситуациях практически нет, и Пак понимает: они похожи гораздо больше, чем можно себе представить. Если раньше он воспринимал брюнета как свою полную противоположность, то сейчас он осознает, что искренне понимает его. Чанёль видит в нём себя. Зажигалка щёлкает раз. Щёлкает два. Три. Следует череда нервных щелчков. Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать… Взгляд хирурга опускается на слегка подрагивающие руки брюнета. Большой палец снова и снова проезжается по колесику: искра то появляется, то бесследно исчезает, не сумев перерасти в пламя. Сомнение заполняет голову: должен ли он помочь или этим самым навлечет на себя праведный гнев? Мешкается, пока две его громадные ладони уверенно сжимаются на чужих. Закрепляют положение. Анестезиолог дёргается в сторону, с губ почти срывается громкое «пусти», но шатен не отступает. Гений больше не сопротивляется. Один щелчок — готово. Огонь отзывается в зрачке Бэкхёна янтарным блеском. Неясным страхом, вызванным из глубин подсознания. Что топится обратно, когда тепло посторонней кожи согревает ледяные руки. Заглушает его. Бён апатично подносит сигарету к зажигалке. Никотиновая убийца в одной руке, ее сообщница в другой — необычный способ зажигания, но кто Пак такой, чтобы спорить? Пламень вспыхивает, начиная свой путь от края до фильтра. — Бэкхён, — хрипло выговаривает Чанёль, — я не смотрю. Вопреки сказанным словам тёмные до черноты глаза сосредоточены на побелевшем лице. Пак изучает каждую деталь, замечает родинку на виске, на щеке, над губой, которые не хотел видеть раньше. Каждое сокращение мышц или изменение. Неровную нервную впадинку и заторможенный взмах ресниц. Гипнотизирует. Но эта пустая фраза нажимает на спусковой крючок. Срабатывает нелепый триггер. Бэкхён беспокойно грызёт почти бесцветные губы. Зубы проходятся по застарелым ранкам, беспощадно вскрывают их. Кровь забивается в сухие трещинки, окрашивает почти прозрачную кожу. Щиплет. Но как же плевать! В следующий миг Чанёль поражено застывает, не в силах вымолвить и слова. Пошевелить пальцами, обнимающими прохладные ладони. Его губы дрожат так сильно, но Бэкхён облегчённо, счастливо улыбается. На усталом лице сияет рассеянная улыбка. Летит судорожных выдох. — Спасибо, — невнятный шёпот срывается на простом слове, — что поднял тогда руку. Шуршит одежда, звучит вдох. Чанёль слетает с катушек, обрывая нить, тянущую назад, выключает свой мозг и поддается порыву. Не раздумывая, не заморачиваясь. Делает ещё один шаг вперед, оказываясь непозволительно близко к Бэкхёну. Отпускает его руки и не дожидается никакой реакции. Хватает мгновения. Пак порывисто прижимает анестезиолога к себе. Укрывает собственным телом, бережно сжимая в объятиях. Успокаивающе гладит по спине. Сигарета тихонько искрится на кафельном полу. Метёт по полу серым снегом пепел. Тают льды.