save me (from yourself)

Чанёль чувствует, как щёки уже сводит от улыбок. Как левый глаз почти незаметно подёргивает. Чувствует, как взгляды разъедают кожу. Чувствует, насколько ненадёжен пол под ногами. Люди по-прежнему добры и внимательны к нему: молоденькие медсёстры нескрыто флиртуют, на что он на автомате отвечает тем же, коллеги-хирурги привычно заводят диалог ни о чём между делом и приглашают выпить на выходных, анестезиологи без проблем делятся с ним информацией о грядущих операциях и не выказывают неприязни. Никто не говорит с ним об услышанных новостях, банально не спрашивает, что он об этом думает, но все волком смотрят на него. И в голодных до сплетен и правды зрачках скользит лишь один вопрос: "Это же ты тот ублюдок из репортажа, да?" Никто не осуждает открыто, но в тот момент, когда Чанёль идёт мимо малознакомых ему интернов, один из них невзначай бросает якобы в контексте разговора: "Мне было бы мерзко работать с таким животным." Они знают — мигает в голове. ОНИ ЗНАЮТ. ОНИ ВСЁ ЗНАЮТ. ВСЁ-ВСЁ. Страх и полнейшая паника заполняет грудь, перекрывая все пути для вдоха. Он буквально не может дышать, потому что воздух раскалённым железом входит в его тело, но не покидает его, набивая хирурга, как мягкую игрушку. Конечности вскоре планируют предать его, судя по ватным ногам и странному холоду, подкатившему к пальцам. Всё пропало. Они ненавидят меня. Они презирают меня.-Они не выносят меня.-Они терпеть меня не могут.-Они сделают всё, чтобы уничтожить меня.-Они будут издеваться надо мной.-Они будут припоминать мне это.-Они никогда больше не пожмут мне руку.-Они будут говорить обо мне плохо.-Они уже проклинают меня.-Они расскажут об этом всем, всему Сеулу, Корее и друзьям из заграницы.-Они будут ассоциировать Паков с чудовищами.-Они видят во мне монстра.-Они будут обходить меня, чтобы не пересечься со мной. Они… Что-то внутри обрывается со страшным скрипом. Мужчина склоняется в привычном поклоне, и губы по команде вздёргиваются в улыбке. Прохладная вода была бы сейчас не лишней. Чанёль думает, что должен всё исправить. Должен что-то срочно сделать. Он загнанным зверем мечется от одной идее к другой, перебирая их, отбрасывая по-настоящему глупые в сторону, но все они, в результате, мешаются в гигантский цветастый ком, который с оглушающим визгом лопается. И остаётся только тьма. Ударь их. Чего ты боишься? Идиоты всегда уважали только твои деньги и силу, это стало ясно ещё в самом детстве. Ударь! Разбей их лица до мяса, заткни их поганые рты так, чтобы они никогда не посмели больше тявкать в твою сторону. Заставь их навсегда запомнить твоё имя. Чтобы до самого конца своей жизни они испуганно трепетали только от упоминания имени Пак Чанёля. Сделай это. Ноги делают уверенный шаг по дрожащей плитке. (Или же это дрожат ноги?) Один. Два. — О, Дамбо. От неожиданного оклика анестезиолога ноги врастают в светлую поверхность, и хирург с ужасом смаргивает наваждение. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Что он собирался сделать? — Отлично, ты ещё не ушёл, — Бэкхён кивает в сторону, — нам надо к Киму. Сейчас же. — Зачем? — Тебя вызывает начальник, а ты ещё задаёшь вопросы? — гений хмыкает, мельком смотря на разговаривавших ранее головастиков, которые, увлеченно смеясь и явно уже мало интересуясь темой недавних новостей, скрываются в ординаторской. До старых врагов долетают только отрывки "в том ресторане скидки", "нашей компанией" и "будет весело", — дьявол, Пак, он просто не хочет, чтобы мы были в не своей тарелке, поэтому позвал нас неформально. — Ладно, я понял, — держать лицо стоит невероятных сил, но он продолжает это делать. Не зная, насколько сильно бесит этой своей лицемерной улыбкой Бэкхёна. Бэкхён подмечает всё. Видит то, что другим не дано. И вовсе не гордится этим. Коридор стремительно пустеет с уходом двух будущих специалистов и ещё пары пациентов, прогуливающихся в сторону туалета. Вокруг не оказывается никого, кто мог бы помешать, и это успокаивает. Минус взгляды, минус перешёптывания, плюс нервные клетки. — После разговора с Чунмёном заканчивай смену, — слова, похожие на приказ. Это он и есть, если так подумать, потому что отказ Бён не потерпит. Не в этот раз. — Что? — Чанёль натыкается на острый взгляд анестезиолога, останавливаясь. Секундочку. — Просто уходи, Пак, — брюнет едва ли что не шипит, — всё равно не должен был сегодня работать. Так что свали сразу же, понял? — Да что я сделал?! Что опять не так? Внезапная агрессия со стороны Бэкхёна кажется неправильной и адски давит со всех сторон. Это из-за новостей? Он больше не хочет пытаться принять Чанёля? Снова будет искренне ненавидеть? Снова будет пытаться отомстить? А что если это всё его идея? Что если он сам отправил это видео журналистам? Что если именно он сдал им всю важную информацию, чтобы, наконец, вырыть врагу могилу? Он ведь даже не думал о том, чтобы закрыть глаза на их прошлое, да? Он не может похоронить свою ненависть? От вопросов раскалывается голова. Это похоже на кошмар. И, возможно, он и есть. (Без "возможно") — Ещё спрашиваешь?! — раздражается Бэкхён, — тебе повезло, что я оказался рядом, когда ты, больной ублюдок, чуть не врезал тем двоим! И не пытайся отнекиваться. Я прекрасно знаю, как меняется твой взгляд, когда ты собираешься напасть. Да, Пак, и не смотри на меня, как баран на новые ворота. Кому как не мне обладать этой информацией? — Как…— мужчина прочищает горло, услышав осевший голос, — как он меняется? Ожидание встретиться с сопротивлением и очередным посланием на хуй отрезвляет пьяную от эмоций голову, но анестезиолог, на удивление серьезно относится к чужому вопросу. Настороженно взирает. Приоткрывает рот. Ведает будто свою самую сокровенную тайну, о которой никто не имеет и понятия. — Радужная оболочка мгновенно темнеет, а веки вытягиваются, делая глаза более узкими. И чем они темнее, тем сильнее ты зол, — и тем больнее будет, не договаривает он. — И какими они были, когда ты меня остановил? Взгляд Пака опасно гипнотизирует: толкая к новому ответу. Брюнет не может противиться этим неведомым чарам, язык двигается сам по себе, лишив своего хозяина права выбора. — Чёрными. Они были чёрными. Дурман развеивается. Бэкхён, здесь и сейчас ставший таким уязвимым, делает шаг назад, отводя взгляд. Шумный вдох слетает с покрасневших от регулярных покусываний губ. Чанёль змеёй следит за каждым движением и изменением на его лице, и чувствует прилив удовлетворения. Он проводит взглядом по влажным губам. По карамельным глазам, в один лишь миг избавившимся от песка растерянности. Ситуация располагает к другим эмоциям, но ему вообще-то плевать. Всё-таки это не Бэкхён. — Чего ты ржёшь, придурок? — гроза находит на лицо гения, — это ни разу ненормально, псих ты этакий. Держи себя в руках, даже если они сказали что-то не то. Тебе уже достаточно лет, чтобы думать башкой. Я тебе сам заеду в печень от души, если снова додумаешься до такого, и лететь из отделения будешь очень быстро, я обещаю. Пак не слушает. Волнение плещется совсем близко, но на эти минуты оно смещено чем-то иным. Более опасным для него, как думает Чанёль. *** Стоя в кабинете заведующего, Пак уверен: его уволят. Сначала отстранят за малейшую оплошность, а затем уволят. Есть ещё третий вариант, но он даже думать о нем не хочет, потому что лишаться врачебной лицензии не хочется от слова "совсем". Он ждёт слов главного хирурга с замиранием сердца, до последнего надеясь, что над ним сжалятся. Что его работа тут принесла хоть какие-то плоды помимо спасённых жизней. — Через неделю, — Ким недовольно хмурит брови, что подлинно выдаёт то, насколько эта ситуация ему не нравится, — в шесть вечера будет собрание главврача и Комитета по здравоохранению. Вы должны там присутствовать. Хан не хотел выносить всё это, но… — Его не спрашивали. Очевидно, что это было достаточно публично, чтобы комитет заинтересовался, — анестезиолог словно уже знал, что ему хотели сказать. Или, по крайней мере, догадывался. — Верно. Доктор Пак, — Чунмён потирает переносицу, — как хотите оправдывайтесь, только не соглашайтесь со всем, что они предъявят. Они наверняка многое додумают, чтобы навесить дисциплинарные взыскания не только на вас, но и на отделение в целом. Бэкхён, а ты сделай что-то со своим языком. В их глазах ты абсолютная жертва, но если будешь грубить — могут быть серьёзные проблемы, они не посмотрят на твои заслуги. Чанёль не верит в те слова, которые относятся к нему. Ему кажется, что он просто слышит то, что хочет слышать, а не то, что есть на самом деле. Иначе, с чего бы Ким Чунмёну, лучшему другу пострадавшего от рук Пака, быть таким спокойным и произносить все эти наставления? Он должен был быть более…эмоциональным? Он должен был сказать много гадостей. Он должен был, в конце концов, выгнать его из Ёхан без возможности на восстановление в должности. Он должен был. Но не стал? — Хорошо, — коротко соглашается шатен, в то время как Бён несогласно кривится, но всё-таки шутливо отдаёт честь. — Так точно, сэр, — спокойно бросает анестезиолог. А ему и нечего переживать. — Это всё, что я хотел сказать. Чанёль — свободен, Бэкхён, умоляю, начинай думать над моими словами уже сейчас. Ким мог бы устроить своему сотруднику знатную выволочку, если не уволить его. Но стоит ему только задуматься об этом, как в ушах звенят жестокие слова и лик родного отца. Там в операционной его и вправду не было. Тогда он позорно струсил, когда этого ни в коем случае нельзя было делать. На его место встал Чанёль. Встал и сделал то, к чему совершенно не готовился. Это не обеляет его ни в коем случае, но…Чунмён серьёзно ему обязан. Он постарается закрыть глаза на их связь с Бэкхёном, но не забудет об этом до конца своих дней. Он будет помнить о том, что случилось с его названным братом. Будет сердиться и даже проронит слезы, когда вновь пересмотрит то видео. Один или десять раз. Но он не может стать судьёй. Это право только за одним человеком в этом мире. *** "Из-за тебя меня почти бросили, мерзавец." — взбудораженно звенит телефон, когда на него приходит сообщение. За окном машины бескрайняя тишина, исчезающая лишь в те мгновения, когда на закрытую парковку въезжает очередная машина. В такие моменты шины лишь изредка визжат, вырывая из мира грёз, сигналят о том, что реальность здесь. И уже ждёт. Мозолистые пальцы зависают над экраном, пытаясь набрать ответ, но это бессмысленно. Чанёль раз за разом набирает то "извини, друг", "виноват", "не бросили же" и прочие дурацкие фразы, и под конец вовсе блокирует большой экран, оставляя Криса без ответа. Нервно выдыхает. Всё катится к чертям. У него. У Бэкхёна, даже если он пытался скрыть раны, нанесённые оглаской. Он смотрит в переднее окно, слабо наблюдая за тем, как семейная пара вытаскивает из машины коляску, и думает, что рано или поздно, все тайное становится явным. Что карма настигает в самые неожиданные моменты. Когда этого не ждёшь. Руки слегка трясутся, и Чанёль, заметив это, опрокидывает в себя чуть больше успокоительных, чем положено. Морально он не ощущает симптомов истерики, не чувствует волнение, панику и всех знакомых ощущений, но тело всегда знает наверняка. Оно чувствует, подаёт сигналы о том, что ему нужна помощь, чтобы вовремя её получить, залатать пробоины. Только эмоционально Пак пуст. Стоит на обрыве, на котором оказался, надеясь увидеть лучший пейзаж. Не вышло. Теперь он рассыпается под ним, медленно, но верно, предвещая гибель. Чанёль вновь включает телефон, открывает последнюю закрытую вкладку. Вот она самая первая новостная статья на сайте того новостного канала, вот они комментарии под одной из многочисленных статей на эту тему. Их уже не меньше пятнадцати. Он считал. 1. Надеюсь, тот выродок получит по заслугам, и вместе со всей своей семейкой сдохнет где-нибудь в канаве ㅋㅋ 2. Лол, умрите, уроды 3. Он сам не бьет, только отдаёт команды? Как жалко ㅋㅋㅋㅋㅋㅋ 4. Я бы на месте родителей убила такого сына. И сама бы сгорела от стыда. 5. "You can call me monster~" я же не одна вспомнила об этой песне?ㅋㅋㅋ 6. Разве это не съемки какого-то фильма? Так реалистично… 7. Отвратительно … Даже стоя в светлом лифте, он продолжает вновь и вновь перечитывать их. Даже подходя к собственной квартире и не глядя набирая код. Оторваться от метровых пожеланий смерти тем детям, что следовали за ним и делали всё, что он пожелает, ему, его родителям, друзьям и знакомым, не получается — оно ранит с каждым новым словом, но затягивает. Тема стала одной из самых обсуждаемых, и на поисковой страничке это дело номер один (стоит ли этим гордиться?). Стоя на пороге квартиры, он ещё долго не откладывает новый смартфон, пока не замечает приглушённый свет, идущий со стороны кухни и оповещающий, что кто-то кроме него присутствует в этом доме. Страх не щекочет нутро, что, наверное, странно. Соми съехала почти сразу же после их расставания, хотя он её никуда не выгонял. Так девушке было проще. Так она быстрее сможет это пережить, и больше не грустить при их случайных встречах в магазине. Она живёт в этом же районе. На кухне, за обеденным столом находится взрослый, рослый мужчина в дорогом классическом костюме. Он, не заметивший появления нового человека, статно сидит в окружении блюд в термопакетах и небольшого ноутбука. Клавиатура прерывает созданную уютом тишину, вскоре вливаясь в неё так, будто её звук всегда был её частью. — Привет, пап, — Чанёль уже не может, но искренне улыбается отцу. Тот выпрямляется, завидев своего единственного сына. — Закончил с работой? — он встаёт, чтобы крепко обнять Чанёля, и шатен это позволяет. Бережно жмёт отца к себе: такого серьезного и неприступного на людях, но расслабляющегося перед семьёй. Её опора. — Да. У меня есть какое-то время перед следующей сменой. — Приятно видеть тебя, занятым делом, — понимающе произносит он, жестом предлагая присесть. Пак-старший убирает темно-серый компьютер прочь, на подоконник, и принимается раскрывать принесённую из любимого ресторана Чанёля еду. Жаль, что сегодня он не попробует и не ощутит вкус этого прекрасного мясного ассорти. Аппетита до сих пор нет. — Как мама? — осторожно спрашивает шатен, следя за тем, как серебристая упаковка легким движением руки разрывается, чтобы через секунду оказаться в мусорке. — Я отправил её отдохнуть в Китай, к маме Ифаня. В свете последних событий, ей это надо, сам знаешь. Знает. Ещё как знает. Расторжение помолвки. Отмена свадьбы. Эти новости. Его мать слишком впечатлительная для всей этой хуйни. Чанёлю невыносимо стыдно перед родителями за всё это, он так жалеет, что они оказываются втянуты в последствия того, что он натворил, но ничего не может сделать. Совсем ничего, потому что они всегда рядом. Как сейчас. Как пятнадцать лет назад. Когда контейнеры оказываются раскрыты все до последнего, хирург пытается должным образом прожевать хотя бы пару листов кимчи: выходит, но еда просится наружу. Желчь мгновенно подступает к горлу, и он больше не предпринимает никаких попыток перекусить. Отец, к его чести, не подаёт никаких признаков, что заметил: но решает больше не тянуть. Состояние Чанёля давало больше ответов на все его незаданные вопросы о самочувствии, чем дал бы сам шатен. — Это то, что тебе надо будет сказать через неделю, — произносит Пак Джисон, доставая чёрную папку из сумки. Конечно, он уже в курсе, иначе и быть не могло, — мои адвокаты написали речь, выучи. Выскочки из комитета ничего не докажут. Вторую сторону, Бён Бэкхёна подкупим. Раньше получалось и сейчас получится, не переживай. Чанёль смотрит на папку, так и не открыв её, и виновато кривит губы. Усмехается. — Что смешного, Чанёль? — Знаешь, Бэкхён определённо попытается засунуть тебе деньги в глотку. Тишина. Затем один смешок. Второй. Третий и четвёртый, и хирург уже не сдерживается. Он тихо смеётся себе в ладонь, представив как к гению пришёл бы секретарь отца, и как и какими бы способами он объяснил ему, куда Чанёль и его отец могут засунуть эти деньги. Вероятность того, что он принял бы пару миллионов или даже миллиардов равна нулю. Бэкхён не нуждается в деньгах. Понимание, что Пак смеется слишком долго приходит не сразу: он пытается остановиться, но воображение из раза в раз подкидывает новый вариант развития событий. Заставляет безудержно хохотать. Без возможности остановиться. Здравствуй, истерика. — Чанёль, — серьезно проговаривает мужчина, подлетая к уже давно взрослому сыну и прижимая его голову к груди. Качая. Его взгляд бешеный, перепуганный за родную кровь, будто у того окончательно сорвало крышу, — я не дам своему сыну пойти на дно. Мы справимся. Сын знает, что отец — человек слова. Он доказывал это так часто, что всех пальцев их семьи не хватит, чтобы пересчитать. Жизнь вообще весьма забавная штука. Сначала она поднимает тебя на вершину, а после — не щадя, сбрасывает на дно. Чанёль осознаёт, что уже на пути к нему. Летит, хватаясь за воздух, что льдом проходится по пальцам, и судорожно старается вспомнить, за что ухватился в первый раз. Когда его вышвырнули из Гонсай едва ли не с позором. А. Точно. В прошлый раз он не был виноват, поэтому его пощадили. Дали отцу спасти его, вытянуть обратно за руку, не дав упасть. В этот раз тот же ход не поможет. Лимит исчерпан. — Не надо, пап. — Что значит "не надо"? — непонимающе хмурит брови бизнесмен. Действительно. А что? Чанёль зачем-то отрицательно качает головой, сглатывая смех. Он ощутимым шаром проталкивается сквозь горло, и хирург почти давится им. Лучше уж им, чем слезами. — В этот раз я отвечу за свои действия. Джисон отшатывается, невидяще, ошеломленно смотря на своего наследника и неровной походкой возвращается на своё место. Всё в нём выдаёт шок, приятное удивление, неверие в происходящее настолько, что сложно представить, что обычно мужчина самый нечитаемый человек во время переговоров по контрактам на миллионы и миллионы долларов. Партнеров по бизнесу Пак Джисона пришлось бы доставить в отделение хирургии Ёхан, если бы они увидели его прямо сейчас. — Никогда не думал, что услышу эти слова от тебя, Чан, — хрипло произносит он и осушает бокал вина. Брюнет хочет сказать, что он уже не в том возрасте, чтобы так лихо глушить алкоголь, но тот останавливает его простым взмахом руки. Молчит. Переваривает услышанное от сына. — Кто бы мог подумать, — выдыхает он, — ты...сильно изменился, — он вновь делает паузу, пытаясь стереть руками усталость с лица. Работа в Ёхан тебе пошла на пользу. — то, что умалчивается, но натянуто в воздухе. Мужчина вновь замолкает, рассматривая едва заметный узор на принесенной им папке, касается его, обводя пальцами, и негромко спрашивает: — Уверен? Сил хватает только на кивок. Который, по-видимому, развеивает оставшиеся сомнения господина Пака. Он убирает руку от своего подарка, хрустит пальцами и выдыхает с теплотой смотря на Ёля. — Хорошо. Поступай, как знаешь. Какое бы ни было решение, я поддержу тебя, — скупая улыбка проступает на лице Пак Джисона, и он ободряюще сжимает ладонь сына, дотянувшись до неё. Чанёль и сам не ожидал от себя этих слов. Он храбрится для вида, изо всех сил прямит спину и ломает собственные губы в улыбке, чтобы проницательный отец не заметил его колебаний. Но как долго это будет продолжаться? Сможет ли он, проснувшись завтра утром повторить то, что сказал отцу? До разбирательства ещё целая неделя. Неделя, за которую всё может измениться десятки тысяч раз, ей и в подметки не годится одна жалкая ночь. Неделя, за которую может случиться всё, что угодно. Неделя, за которую он может сгореть и отказаться от своих слов. Или же сгореть и восстать из пепла. Подобно огне-птице Феникс. Однако в глубине души он знает свою истинную натуру. Чувствует её, но до последнего будет отрицать, пока вынужденно не признает её пред лицом судьбы. Пока не будет сломлен настолько, чтобы отплатить за всё, что натворил. На самом деле, Пак Чанёль слабак. И всегда знал это.