save me (from yourself)

Слова кольями воткнуты в ушные раковины комитетских псов и, наверняка, глубоко забиты в грудную клетку хирургов. Одних они заставляют на мгновения позорно поджать ободранные хвосты, других — упорно делать вид, что никакая сверхновая не появилась посреди обычной больницы: иначе всё было зазря. Чанёль не может признать действительность. Незаметно для всех щипает тонкую кожу на запястье снова и снова. И не верит. Не верит тому, что произошло прямо у него под носом. В то время как темноволосый заведующий держит лицо. Старается, по крайней мере. Однако необъяснимая для большинства грусть в его взоре открывается брюнету, и он видит трещину в маске друга. Чунмён догадывался, каким будет следующий ход Бёна. Понимал, что тот пройдёт через минное поле, но не позволит себе подтвердить обвинения. Ради больницы. Ради человека справа от него. Ради себя. Глупец, — Бэкхён отдалённо слышит мысль, принадлежащую ему самому. Больно лишь в ту секунду, когда язык и губы двигаются, а звуки срываются в воздух. Они нагреваются, они люто пекут. Запах жжённой плоти будто бы окутывает мужчину, но это ни что иное, как разыгравшееся воображение. Бредни безумца. Переключатель по щелчку опускается. Он расслабленно поднимается под шорох собственного халата и бесконечное недоумение окружающих. Доставая из карманов руки, анестезиолог с досадой думает, что вновь исколет пальцы иголкой, пытаясь зашить дырку. Пускай этим займётся Чунмён, он уж точно поболе привыкший к ниткам и игле. (Или Пак подойдёт лучше для этой задачи?) Бэкхён опирается руками на стол, подаваясь несколько вперёд. Перебирает фалангами одному ему видимые клавиши на деревянном столе. Играет беззвучную мелодию, но сам прекрасно слышит её. Пока Тревога трепещет. Живо спускается по мраморным чёрным ступенькам. Преклоняет колени перед своим истинным господином. Истинным Королём. И Хладнокровие занимает опустевший трон. Второй акт спектакля уже легче переносить. — Не понимаю, почему все вдруг решили, что неизвестного происхождения видео, на котором нет ни лиц, ни голосов, вдруг каким-то образом касается меня или доктора Пака, — он тянет медленно, с чувством пропевая каждую букву. К своей чести глава сегодняшней проверки не подаёт никаких признаков волнения. Хотя всё явно идёт не по плану. Бэкхён бы даже сказал, по пизде. Разве нет? У твоей уверенности есть причина, а? Поведай её мне. — Вы пытаетесь выгородить его, доктор Бён? Вы же знаете, что не обязаны этого делать? Если этот человек вам угрожает, прошу не бояться, мы можем вам помочь. — В любой момент мы вызовем полицию и охрану, — вынужденно соглашается Хан, но, конечно, ему будет не на руку подобный исход. И это всё? Бэкхён восхищён и оскорблён одновременно. Он хохочет до слёз, потому что это невероятно забавно. Уморительнее, чем все комедийные шоу мира вместе взятые, чем все комики и стендаперы, чем любое видео с глупыми зверушками, он уверен. Смешнее в его жизни был только был Пак, в тот день, когда сидел на полу в комнате для курения и пытался не рассыпаться в прах перед ним. — "Угрожает"? Он-то? Мне? — его глаза весело вспыхивают, и анестезиолог в самом деле почти смеётся. Не сдерживает ухмылки и давится началом смеха. Но всё это сходит на нет уже через миг. Позабавились и хватит. — Следите за словами, господин Ли, — вау, даже вспомнил фамилию, — я повторюсь: надо мной никогда не издевался доктор Пак Чанёль, и мы, на сколько мне известно, не встречались до знакомства в больнице. И не имеем ничего общего с нелепыми слухами. — Но говорят, что у вас были плохие отношения, когда он только пришел. Что его вы особенно невзлюбили, — он предпринимает очередную тщетную попытку, которая отскакивает от гения, оставив после себя только одну фразу и напряжение: Вновь это презанятное "говорят". — Прошу заметить, что у меня плохие отношения со всеми кроме пары людей, потому что мне сложно угодить, — с лёгкостью отбивает Бэкхён, — я не уважаю людей, пока они мне не докажут, что достойны этого. И на это нужно время и умения. Спросите любого анестезиолога. Любого хирурга, в конце концов. Этот человек так настаивает, будто ненавидит Чанёля всем сердцем и настолько же сильно жалеет брюнета. Будто здесь ради справедливости. Нет. Это не так. Ли сохраняет полное спокойствие, но только он. Детки за компьютером и вовсе перестали писать, хотя обязаны делать это, вбивать каждую букву, выдохнутую врачами. Все идет вразрез с первоначальным планом. — Если хотите продолжить настаивать на обратном, — Пак берёт слово внезапно, так, как умеет только он: ураганом врывается в диалог, — мы можем сделать это в суде. И я, и доктор Бён будем вынуждены подать иск о клевете и защите чести и достоинства. — Клев-"клевете"?! — женщина из комитета возмущённо подхватывается, но под безразличным, ледяным взглядом гения она застывает в глыбах льда. Стой, где стоишь. Закрой рот. Чанёлю сложно внедряться в эту игру обмана, в эту судьбоносную ложь, но, боги, он чертовски в этом хорош. Годы тренировок пошли на пользу. Настолько убедителен, что даже Бэкхён поддаётся тому, как он ведёт. Следует за ним. — Именно, — заинтересованно, одобряющее говорит брюнет, — о клевете. Судя по едва заметному пинку Кима по ноге друга, они слегка переборщили с прямолинейностью. Похоже, господин Хан вполне может устроить им серьёзную выволочку за одну только наглость или прямую угрозу, прозвучавшую в простом повторе чужих слов. Но знаете что? Плевать. Анестезиолог сделал всё, чтобы отвести взгляд от Ёхан. Сбить с толку, и это определённо получилось на "ура". Запугать. Подтвердить, что способен воплотить угрозу в жизнь. Даже если это полнейший фарс. Даже если они никогда не смогут доказать в суде, что не были знакомы. Даже если есть больше пяти сотен учеников и учителей, которые могут подтвердить происходящее в стенах их школы больше пятнадцати лет назад. Даже если. Господин Ли Сухёк долго переводит взгляд с гения на Чанёля. С Чанёля на Бэкхёна и обратно, будто бы пытаясь отыскать невидимую красную нить между ними, способную связать их и дать ему возможность. В конечном счёте, он проигрывает в этой незатейливой игре. Ведь так он воспринимает происходящее? — Мы возьмем перерыв на двадцать минут, — говорит мужчина, повернувшись к главе больницы, но заканчивает, вновь обратившись к двум виновникам "торжества", — затем примем окончательное решение по вашему вопросу. Спасибо за предоставленную нам информацию. Решать нечего. Ты и все твои люди идёте на дно, признай уже. *** В проклятом на сегодня зале кислорода не было. Ступив за дверь, Бэкхён идёт как можно дальше от неё: на пару метров, километров, городов. В затылке насмешливо ноет из-за недостатка свежего, прохладного воздуха, и виной этому вовсе не плохая вентиляция. Дышал ли он, пока был там? — Уверен на сто процентов, господина Ли подкупили, — где-то рядом, кажется, раздражается Чанёль, настигая его в мгновение ока. Голова начинает раскалываться, кружит весь этот ёбанный мир (а, может, только один маленький мирок). Как же он хочет уйти. Сбежать после собственной победы подальше от разборок и ненужной траты времени на бессмысленную болтовню. Сколько уже можно. И всё же оставить предположение без ответа брюнет не может. Он рвётся сквозь губы, царапаясь об них: — Скорее всего. Или ты ему очень сильно не понравился, и, признаться, в своих чувствах он не одинок. Бён находит себе место сразу после сказанного. Садится на пустой подоконник, сбрасывает обувь на пол и тянется рукой к окну. Гладкая ручка не поддаётся его нажатиям: её клинит, и в то же время по полной клинит Бэкхёна. Чёрт. Он жмётся виском к холодящему стеклу. Столь странные зима и весна почти закончились. Скоро вторая превратится в очередной кусок его личного ада, и гений будет сгорать со всех сторон. От ощущений, от аномальной жары, от бешеного факела подле себя, от ласкового тепла, исходящего от близких. Совсем скоро он может задохнуться от перенасыщения этим всем. Бэкхён не имеет понятия о том, что будет дальше, в ближайшем будущем, но точно знает, что последний глоток прохлады он может сделать только сегодня. Эта мистическая мысль выгравирована на подкорке сознания навечно. Последний день. Плохое предчувствие будоражит, но отнимает все силы. — Ты сказал, что ничего не было, — тихо говорит Чанёль, наклонившись к нему. Его дыхание зноем опаляет разгоряченную кожу, только больше влияя на разморенного анестезиолога. Тот обессиленно кивает, закрывая глаза. — Почему? Это могло стать отличной местью, скажете вы. За всё. За каждый выпад, издевательство, приказ, удар, страдания, травму, перелом, слезы, попытку самоубийства, напрасные мольбы о помощи. Очень может быть. Бэкхён того же мнения. — Это было бы прекрасным финалом, правда? Было бы. Обязательно было бы. Крах Алого Короля. Конец затянувшейся игры с жизнями. В иные времена, это великое событие вошло бы в историю и передавалось следующим поколениям ближайший десяток лет, если не больше. Он упустил такой шанс, чтобы вернуть Чанёлю всё сполна. Причинить неведомую ранее боль от чужого отвращения и презрения к нему. — Если бы я так сделал, то чем бы отличался от тебя в те дни? Я бы сломал тебе жизнь, — бесцветно проговаривает он. Нет эмоций, которые он мог бы вложить в свои слова. Они попросту не существуют, — что-то такое хотел услышать? Вот только, честно говоря, меня это не сильно волнует. Ты сам виноват, это не моя проблема, как бы ни казалось со стороны. Но, как я уже сказал, я не хочу выносить это за пределы. Бэкхён не вздрагивает, едва большая ладонь бережно отодвигает его от стекла, и слышится тихий скрип сложного механизма. Только приподнимает веки, когда шум дождя, звучавший где-то далеко, оказывается так близко, что сбивает с толку, а ветер бьёт в лицо. Продолжая глаголить свою исповедь. — Странно, правда? Я хотел орать о том, что ты делал со мной. Серьёзно хотел, когда был слабым школьником, не дававшим тебе отпор. Потому что если бы об этом узнали все, я бы был в безопасности, несмотря ни на что. Ты бы получил по заслугам. А я…я ведь жаждал только этого. Даже молил Бога о помощи, представляешь? Не представляет. Ни на секунду не может представить. — Но сейчас ты вырос, — шатен роняет эти слова, наблюдая за тем, как тонкий палец рисует на запотевшем соседнем стекле знак вопроса. Вот палец едет — простая изогнутая дуга, которую хирург не может расшифровать. Но с точкой — это вопрос, понятный всем. "?" — Вырос. Вырос и ты. К чему мне сейчас видеть, как тебя и всю твою семью проклинают и отнимают работу? Только разве что ради удовлетворения, но оно столь эфемерно. Так зачем мне оно? Второй раз за день, за этот чертовски длинный день перед Чанёлем сидит существо, которое он встретил впервые в жизни. Существо, задуманное на небесах, но изломанное и переделанное под земную жизнь. Существо, под названием Человек. Мог ли он подумать, будучи отбитым на голову старшеклассником, что будет от всего сердца восхищаться Бён Бэкхёном? Тогда ребёнком, которого он жестоко заклеймил и провернул через мясорубку издевательств без капли сожаления? Вряд ли. Ему и в голову бы не пришла подобная мысль. — Ты невероятный человек, Бэкхён, — он готов повторять это снова и снова. И впервые вместо слов извинений он говорит что-то иное. То, что брюнет заслуживает услышать за своё ангельское терпение, — спасибо. Не все смогли бы вынести прошлое. А уж тем более подать руку помощи тому, кто убил тебя в своё время. Анестезиолог лениво усмехается, не скрывая приятного удивления на лице. Пак Чанёль сделал ему комплимент. Поблагодарил! Вместо того, чтобы скулить, произнёс что-то стоящее! Второе пришествие грядёт? — собирается спросить. Но издевательски плетёт другое: — Уже влюбился? Чанёль дергается. — Не смешно. — Не смешно, — кивает он, переводя взгляд на шумящий даже в такой ливень город. О любви не может быть и речи. *** Их зовут обратно по истечению двадцати минут. Хан выглядит куда расслабленнее, чем прежде, когда они покидали этот зал; взгляд Чунмёна тоже о многом говорит: всё сложилось в их пользу, и никого увольнять или отстранят не планируют. Однозначно хорошие новости. Но отнюдь не неожиданные. Доказательств нет, жертва от упрёков отказывается, слухи спровоцировали не они, а глупые репортёры. Следовательно, ни Бён, ни Пак не могут быть виноваты, как бы им ни хотелось доказать обратное. Дело закрыто. — Мы пришли к выводу, что в наших обвинениях нет смысла, — господин Ли произносит эти фразы с должным уважением, — приносим глубочайшие извинения за поспешные обвинения. Это было крайне незрело с нашей стороны. Все деятели комитета поднимаются с мест и кланяются на девяносто градусов, вводя в ступор присутствующих. Так легко согласились? Действительно, отступили? — Всё в порядке, поднимите головы, они не в обиде, ведь так? — глава Ёхан кидает на них убийственный взгляд, мол быстрее отвечайте, и покончим с этим. — Верно, какая уж обида, — обиды и вправду нет, Бэк даже не лукавит. Стоит, правда, прочитать сквозь строчки: проваливайте уже. Валите. До свидания. До нескорых встреч. — Все ошибаются, мы понимаем, — Чанёль широко улыбается, и это уже больше похоже на него настоящего. Каков наглец...так сладко лгать и лицемерить. Сам поди уже мысленно вколол им лошадиную дозу барбитурата, — хорошо, что вопрос решился. Когда шатен заканчивает говорить, Бэкхён уже задвигает за собой стул. На этом всё. Он буквально летит на крыльях на работу, потому что день был слишком тяжелым и насыщенным для него в особенности. Надо отвлечься. Операций нет, но обход в своем отделении никто не отменял. После него анестезиолог почитает отчёты, может, в голову придёт решение как осторожно вывести из комы недавнего пациента, заглянет к Сонхо, если будет не слишком поздно. Потрясающий план, который осталось выполнить и отвлечься от сторонних проблем. — Но постойте, — вопрос прилетает в спину, и гений останавливается перед самым порогом. Что ещё? — У вас есть вопросы к доктору Бёну и Паку? — мирно задаёт вопрос Чунмен, перекрывая вид на лучшего друга и дежурно улыбаясь. — Скорее небольшая просьба. Бэкхён неспешно поворачивается, чтобы столкнуться с невозмутимым взглядом господина Ли и мерзкой усмешкой той женщины, которую он так некрасиво безмолвно заткнул. Кровь в венах холодеет. Ну, конечно. Что-то не сходилось с самого начала, а он продолжал быть таким самоуверенным. Блять, какой же я тупой! Первоначальная мишень. — Доктор Бён, не могли бы вы показать нам свои запястья? С самого начала это был он. Трон шатается.