save me (from yourself)

Внутри всё содрогается. Двенадцатибалльное землетрясение пытается выбить твердь из-под ног. Утихомирить стихийное бедствие едва ли возможно: с сопротивлением оно становится мощнее и мощнее не оставляет и шанса мыслить трезво в момент, когда это необходимо больше, чем когда-либо. . — Могу я спросить, в чем причина такой странной просьбы? — ровным голосом льёт Бэкхён, не разрывая зрительный контакт с главой комитета. — У нас есть основания полагать, что при устройстве на работу, вы предоставили ложные справки от психиатра и нарколога, — мужчина делится этой информацией так, будто это пустяк. Нет ничего страшного в том, что летит с его губ. Он предельно серьезен, но в то же время поразительно дружелюбен. Этот сукин сын. — Что за вздор?! — Хан краснеет от злости, позабыв изначальный план, — извините, но это переходит уже все границы. — Это серьезное обвинение. Вы можете его подтвердить? — Чунмён холодеет на глазах, отчеканивая каждый звук, что эхом трещит в воздухе. В отличие от оппонента он не способен на позитивные эмоции: приятная улыбка отказывается находить на лицо, мягко изменять его или хотя бы беспощадно ломать, создавая подобие нужной эмоции. Такая простая вещь оказывается непосильной задачей даже для того, кто раньше соперничал с солнцем. Ким бросает взгляд на друга и собирается сделать шаг к нему, чтобы быть ближе, иметь какую-никакую возможность морально поддержать, но высокая фигура делает это быстрее. Бесстрастно становится по диагонали, будто бы заграждая анестезиолога от лишних глаз. Вольфрамовым щитом отделяет пространство между брюнетом и довольным донельзя комитетом, разрывая зрительную связь между двумя сторонами. Перехватывает её, одним этим действием меняя расстановку на невидимой доске. Чанёль источает леденящее спокойствие. Невыразимую опасность. Словно копирует себя из прошлого, не утруждаясь только изломать губы в усмешке. Дрожь пробирает брюнета, и Бэкхён не знает от чего именно. От знакомой атмосферы, подгибающей колени, или нависшей над ним угрозы. Со вторым ощущением он не знаком. Даже оставляя на себе безобразные, столь неаккуратные отметины, он хотя бы точно знал, что за ними последует. Темнота. Затишье. Покой. То, чего он жаждал больше жизни, шло ему в руки из-за пары глубоких ран на запястьях. Он сам вершил своё будущее. Не боялся умереть. Или того, что могло ждать после смерти. А теперь боится, как напуганный пустым хлопком щенок, что о них узнают. Боится, что за раз лишится всего, что отговорило его от худшей кончины. — Поэтому я и прошу доктора показать и стереть мои сомнения. В этом нет ничего сложного, верно, доктор Бён? Слова лезвиями застревают в горле. Он твердо кивает, потому что, без сомнения, голос подведет его именно сейчас. В момент, когда любое лишнее слово, сказанное без правильной, его, бэкхёновской интонации, способно похерить всё. Руки тянутся к рукавам, и он молится, чтобы они не тряслись. Уймитесь. Прекратите. Остановитесь. Пожалуйста. Хватит. Прошу вас, не делайте этого. Угомонитесь. Я же Бён Бэкхён! — Отдёргивая рукав белого, как первый снег, халата, анестезиолог раскрывает правую кисть. Показывает её так, чтобы всем было видно. Долго, растягивая последние секунды, держит, пока в голове звучит отсчёт в такт сердцебиению. У него и самого перехватывает дыхание от созерцания бледной кожи, свободной от рубцов. По ней рассыпались лишь маленькие родинки, образующие одному телу известную картину. Опуская конечность, он с чувством кусает язык, чтобы взбодриться. Или не заскулить? Бесшумный вдох проникает в лёгкие. Нужно только дернуть левый рукав вверх. И всё. Конец. Все мучения прекратятся. Больше никаких секретов, никаких больных точек, на которые можно было бы нажать. Нужно только… Ещё не оголённую руку перехватывают за кисть, сжимая её сквозь хлопковую ткань. Сильно, крепко, возмущённо. Причиняя боль, отличающуюся от той, что причиняли много лет назад. Сквозь толщу воды Бэкхён улавливает: — Сначала вы попытались оклеветать и унизить меня, а затем и доктора Бёна? Это уже ни в какие рамки не лезет, господин Ли. Вы превышаете свои полномочия при стольких свидетелях. Каждый здесь подпишется под заявлением на вас и ваших подчинённых в ваш же департамент, если вы продолжите придумывать несуществующие факты и обвинять всех подряд. Не думаете ли вы, что это уже слишком? Чанёль говорит излишне смело даже для игры и чрезмерно решительно для человека, который сам был в шаге от, в лучшем случае, простого увольнения. Однако в голосе, почерневших от негодования и неукротимого гнева глазах ни грамма беспокойства. Пак больше не жертва — он сменил маску на ту, что не надевал прежде. Пак больше не жертва. Не дикий зверь. Он охотник. — Никто никого не пытается унизить, доктор Пак, я просто разбираюсь в ситуации, — Ли достаточно стойко переносит давление хирурга, складывая руки в замок перед собой. — Разбираетесь в ситуации? В какой? На доктора Бёна была жалоба? — он по-прежнему не отпускает брюнета, слегка ослабляет хватку, когда Бэкхён пытается пошевелить рукой. И по-прежнему молчит. — Нет, не было, но… Коварная улыбка едва не озаряет его лицо. Молодец. Попался. — О, вот как? — притворно удивляется шатен, — тогда чем занимается департамент здравоохранения в данный момент? Проверяет сплетни? — на лице проступает печальная улыбка, — я, признаться, разочарован. Думал, вы не занимаетесь глупыми обвинениями. Только что извинялись за "незрелое поведение"...но похоже вы не были искренны. В таком случае, как мы можем верить вашему слову и уж тем более проверять ваши "догадки"? Навык в действии: лицемер. Самый прокачанный из его арсенала. — Да как вы смеете?! — напарница господина Ли явно менее сдержана, чем он. Слабое звено: дайте хирургу больше времени, и он вытянет из неё нужное провокациями. — Вы мешаете нам выполнять свою работу, — хмурится мужчина, приподнимаясь с места. — Прошу прощения, но сегодняшняя встреча больше похожа на охоту на ведьм, чем на настоящую проверку, — Чунмён не одобряет каждое слово сотрудника, но явно благодарен ему. Он показывает это, становясь на его сторону и укрепляя созданную оборону. Он продолжает держать слово, распаляя начатый Паком конфликт, но иронично снижая общую температуру в зале. Говорит что-то и Хан, но их уже не слушают как минимум два человека в этом помещении. Что-то сильно наступает на ногу Чанёлю, незаметно привлекает внимание к себе. Не подставляйся ещё сильнее, — отражает взгляд Бэкхёна, — не лезь! Он и без того с трудом рассказал ту ужасную ложь. Не для того, чтобы этот кретин всё-таки попал под раздачу и был отстранён. Хирург не сразу реагирует на резкую боль в районе стопы. Якобы не ощущает её, наблюдает за ситуацией, а когда убеждается, что и без него уже прекрасно справятся, смотрит на Бэкхёна. И в следующий миг заставляет последнего растеряться. Пак Чанёль ободряюще улыбается ему. "Всё в порядке." — одними губами произносит он. Так, словно не он задыхался на крыше и молил о прощении час назад, боясь за исход разбирательства, которое должно было потопить его жизнь и карьеру. Словно не его трясло, как осиный лист на ветру, когда он думал, что всё потеряет. Словно он не последний трус и готов столкнуться с трудностями. Словно он не эгоист и готов пойти на всё ради другого. Словно. Бэкхён знает, что должен злиться, о чем только думает этот дебил, но он чувствует неведомое облегчение. От этих слов, от греющей руки на запястье, от непостижимой уверенности в том, что ему, на самом деле, ничего не грозит сейчас, и никому не придется являть всей этой безмозглой толпе отголоски далёкого прошлого. Просто потому что Пак сказал, что всё в порядке. Нервный смешок тонет в цепочке звуков, когда дверь в зал открывается. — Ох, вы ещё не закончили? Фраза повисает в воздухе, разрывая прежде натянутые струны и обдаёт присутствующих звуковой волной, едва не заставляя пошатнуться и усомниться в собственной трезвости. Как минимум два человека уж точно не уверены в том, что не пьяны. Эйфория, навеянная происходящим, туманом оседает к ногам и рассеивается по ходу приближающихся шорохов и мягкой поступи. — Доктор Ким, какая встреча! Бэкхён резко поворачивается на дверь, неосознанно скрипя зубами. Потому что его тут ещё не хватало. Ким Сонхо с его рабочей доброжелательностью улыбался собравшимся, невозмутимо сидя в инвалидной коляске. Встревоженная Соён с виноватым видом стояла у того за спиной и, казалось, старалась слиться с дверью или со стеной. Она упорно избегала взгляда анестезиолога, потому что прекрасно понимала, что не должна была привозить его сюда. Она знала. Чёртова девка! — Приятно видеть знакомые лица, господин Ли, — произносит бывший хирург, протягивая руку, и мужчина оказывается рядом с ним, чтобы пожать её. Его настрой меняется, он, видно, совсем забывает о задаче, но так кажется лишь со стороны. — Я бы хотел поинтересоваться, как ваше здоровье, особенно после "Лабиринта", но мне необходимо закончить работу. Поговорим после окончания разбирательства? — Разве вы не разобрались уже по основному вопросу? Извините, я немного подслушал, и, кажется, эти дети ни в чем не виноваты, — он бросает взгляд на них и вновь расплывается в улыбке. — Да, но я получил информацию…. — О, да ладно вам, с каких это пор вы собираете сплетни? Разве у вас не полно дел? — беззаботно несёт Сонхо. Он ясно даёт намёк на то, каким должно быть продолжение, — спасибо за вашу работу, господин Ли. Потом как-нибудь поболтаем, а сейчас Бэкхён нужен мне для обследования. Ли удаётся опомниться, только когда коляска переезжает порог под руководством медсестры. За ней мрачной тенью следует гений анестезиологии. Он тихо и как-то устало смеётся, смотря им в след: невероятная беспардонность, свойственная только одному человеку в этой больнице. Первая причина, почему дисциплинарный комитет ненавидел проводить разбирательства в больнице Ёхан. Почему люди раньше тянули жребий, кто войдёт в группу, чтобы заняться местной проблемой. — Вы всегда были таким, доктор Ким, — ностальгически бросает он. Ему не на руку такой расклад, но спорить с Ким Сонхо, всё равно, что долбиться о стену. Бесполезно, болезненно и крайне неэффективно. — Прошу нас простить, — финальные слова завершают первый акт. Антракта, дамы и господа, не будет. Устраивайтесь поудобнее. Мы продолжаем. *** Акт второй. У Бэкхёна подкашиваются ноги, стоит ему прогнать Соён и испепелить её взглядом пару-тройку раз. Его не волнует, что теперь он на неопределенное время станет её ночным кошмаром: во-первых, полностью заслужила. Во-вторых, эмоциональная мясорубка, через которую его с наслаждением прокрутили, сделала своё дело. Он возбуждён. Ослаблен. Горит от переполняющих ощущений. Злится. Негодует. Страшится. Клубок из неразрешимых проблем, нитями стягивает его. Чем больше он противится их давлению, тем хуже его общему состоянию. Они грозятся раскромсать брюнета на куски при любом лишнем движении. Без дальнейшей возможности собрать душу воедино. — Аджосси, о чем ты только думал?! — срыв был вопросом времени, — тебе нельзя волноваться, ты не должен был приходить, даже просто знать о проблемах. Кто вообще рассказал тебе об этом? — рука взмывается в воздух, изображая причудливую фигуру, а затем указывая куда-то на дверь. Что это значит, не ясно и самому гению. Сонхо долго не отвечает, будто нарочно выводя взбудораженного из себя. Он указывает на кресло в кабинете главного хирурга и серьёзно наблюдает за тем, как названый сын падает в него и выжидающе смотрит. Чанёль и Чунмён стоят много поодаль: Пак думает, что ему не следует тут находиться. (Но он хочет). Ким-младший — что прикинуться фикусом не такая уж и плохая идея. Впервые за много лет он видит как анестезиолога разрывает от чувств. За последние месяцы он стал куда эмоциональнее, но это и в сравнение не идет с тем, что происходит с ним сейчас. Его сердце в ужасе. — Ты поступил глупо, Бэкхён, — напряжённо сообщает взрослый мужчина, игнорируя неважные вопросы. То есть, все, — безрассудно даже для тебя. Ты умён, но плохо понимаешь людей. И не спорь. Ты пытался переиграть комитет, но это именно они почти переиграли тебя. Ли добился бы твоего увольнения. Ещё одна такая игра, и ты можешь лишиться всего, сынок. Понимаешь? — Я не пытался их переиграть. И я ничего не подделывал, ты об этом знаешь. Кроме того, он не может даже отстранить меня. Не посмеет. С чего бы? — Ты прекрасно понимаешь, что может. Чанёль бросает взгляд на начальника, но тот лишь выдыхает и мотает головой. Не советует вмешиваться. — Ну и влипли вы, ребятишки, — протяжно продолжает Ким-старший, и тяжелый вздох срывается с его губ, — признавайтесь, кому так насолили, что на вас спустили всех собак? Хён, если они знают о твоих шрамах, значит, в любом случае это всплывёт где-то ещё. Они обвинят тебя как минимум во взятке врачам, и только этого хватит, чтобы вышвырнуть тебя с места. А если это дойдет до суда, а это дойдёт до настоящего суда, а не этих мнимых разбирательств, то тебя лишат лицензии. Это уже не шутки. — Не важно. Это моё дело. Сосредоточься на своём выздоровлении, остальное я сделаю сам. — Но ты не можешь. Секундное молчание. Что он сказал? — Пап, не надо, — Чунмён делает несколько шагов к ним, однако Бэкхён его останавливает рукой, предлагая замолчать. — Повтори, что ты только что сказал, аджосси? — Ты не можешь сделать всё в одиночку, — терпеливо поясняет мужчина анестезиологу, как маленькому ребёнку. Смешок. Ещё один. И ещё. И ещё. Гений хрипло смеется, поднимаясь с места и присаживаясь на корточки перед коленями отца. Его взгляд не говорит ни о чём хорошем, но кому как не Сонхо читать сквозь строчки, сквозь защитную напыщенность и самоуверенность. Бён может обманывать сколько угодно, если пожелает. Если так ему будет легче справиться с собой. Шёпот, местами переходящий почти в шипение, разрезает воздух. — Не могу? Я "не мог" уйти от двух на голову больных людей в семнадцать лет. Я "не мог" подготовиться к поступлению в Сеульский за год и получить грант. Я "не мог" стать анестезиологом. Когда этот придурок делал всё, чтобы я сдох, когда я делал всё, чтобы сдохнуть сам, я "не мог" выжить. Но сейчас я всё равно здесь. Ещё думаешь, что для меня есть что-то невозможное? Скажи, аджосси. Давай же. Ты так считаешь? Это пустой блеф. И перед кем? Перед Сонхо. Хаа. Стыдно за свои слова становится сразу, как они приобретают звуковую форму. Бэкхён понимает, что несёт полнейшую хуйню, которую Киму никогда не стоило бы слышать от него. Он вообще не должен участвовать в этом, но вынужден выслушивать эмоциональное дерьмо брюнета. Какой же я жалкий, приходит в голову. Извинись. Ну же, извинись за свою тупорылость. Мужчина кладёт дрожащую от напряжения ладонь на голову сына и чуть усмехается. Он заботливо треплет крашеные волосы, с любовью отмечая, что, наконец, он закрасил русые корни: это выглядело неряшливо. А ведь Бэкхён уже большой и уважаемый специалист. Несолидно забывать об опрятности. Он видит, как сильно нервничает это дитя, и больше не томит. — Ты не был один, мой мальчик, и помнишь об этом. Помнит. Ещё как помнит. Помнит, кто протянул ему руку помощи и продолжал поддерживать его по сей день. Да и как такое возможно забыть? Эти воспоминания одни из самых драгоценных, что у него есть. Он хранит их на задворках памяти в драгоценном ларце, стоящем дороже всех ценностей мира. Неблагодарный идиот. "Прости," — тихо обрывается с губ. Истерика перед Сонхо? Кто-нибудь, облейте его мозги кипящим маслом, они ему больше ненужны. Бесполезны. Ни на грамм не помогают в моменты, когда нужно думать головой, а не просто носить её на плечах. — Поумерь свой пыл и возьми себя в руки, — едва слышно проговаривает бывший хирург. Чтобы услышал лишь один человек, — иначе они съедят тебя и не подавятся. Это недопустимо. Горькая усмешка на секунды появляется на лице анестезиолога. — Кому как не мне об этом знать. Верно. Если все так и продолжится, Они уничтожат Бэкхёна. В этот раз всецело и бесповоротно. *** Зубы отрывают заусеницу на большом пальце, в кровь раздирая только недавно зажившую кожу. Кусают короткий ноготь, ища следующую жертву. Спокойствие необходимо, но его нет. Пока продавец на кассе пробивает ему четыре пачки сигарет, Бэкхён сомневается, хватит ли ему их хотя бы на четыре дня. Учитывая последние события, их может оказаться катастрофически мало. Пора заказывать ящиками и оптом, а не обращаться к вечно уставшему студенту за прилавком. В голове врач недовольно цокает: надо прекращать губить собственный организм, нездорóво это всё. Но этот же врач тут же признаётся, что без них крыша поедет окончательно. (В который раз уже окончательно?) К сигаретам в пакет отправляются солёные чипсы, готовые бутерброды и пара банок колы. Есть придётся, даже если желудок против. Не лучшее время для голодных обмороков и упадка сил. Сейчас стоит сосредоточиться на том, как давать отпор и как заставить Минсока заплатить за все сгоревшие нервы. Оо, он не знает с кем связался, заводится глупая мысль. И тут же отметается. С кем? С анестезиологом-невротиком? Ну, да, конечно, это его бы очень напугало. Знал бы он кому перешёл дорогу, и, разумеется, бежал прочь в ту же минуту. Просто нонсенс! Вложив пару купюр и монет кассиру, анестезиолог с пакетом выходит прочь из магазина и решает срезать через парковку до черного выхода, чтобы не переохладиться во время прогулки до основного входа в больницу. Пятнадцать минут против восьми. Выбор очевиден. Хотя погоде стоит отдать должное: ветер немного подуспокоился, дождь на время прекратился, но, вероятно, скоро пойдёт с новой силой и на одну ночь затопит Сеул. Видимо, самое время остаться на работе и начать разгребать дела. Не исключено, что будут внезапные пациенты: сейчас он должен работать больше, чем когда-либо. Пока он всё ещё главный анестезиолог-реаниматолог больницы Ёхан. — Вот ты где! — Пак вылетает буквально из ниоткуда, нервируя до чёртиков, — телефон с собой? Пальто на тебе? Отлично. Садись в машину, выезжаем прямо сейчас, — тяжело дышит от быстрого бега и поспешно открывает машину, у которой и подловил брюнета. — Ты не охуел? Куда ты уже собрался? — О, боже, прекрати показывать характер сейчас. Срочный вызов. Срочный, понимаешь? Эти слова отзываются в теле быстрее, чем в голове. Бэкхён выравнивается, без раздумий забирается на переднее место справа от водителя и пристегивает себя в креслу. Так, ладно, он только думал о том, что сегодня у него могут быть неожиданные пациенты из-за неясной погоды. Всё равно был настроен на них. Работа поможет отвлечься. Поможет забыться. — Погнали? В отражении на переднем стекле он улавливает довольную улыбку Пака, но когда обращает взор к нему, то на его лице плавает серьёзность и напряжённость. Показалось.