save me (from yourself)

— Ты обманул меня, — в сотый раз за последние полчаса повторяет анестезиолог, массируя виски. — Ага. — Нет, ты не понял. Ты. Обманул. Меня. — Развёл, как ребёнка, — с напускной серьёзностью продолжает подтверждать Пак, глуша машину. Хватает мгновения, чтобы усмешка проявилась на губах, — Бэкхён, ну, в самом деле, какая работа на выезде? "Срочный вызов"? Мы же не в скорой работаем. Я вообще не рассчитывал, что моя отговорка прокатит. Думал, ты спросишь, не идиот ли я и пообещаешь вырвать мой лживый язык. "Похоже ты действительно устал" — остается не высказанным. Выдох рвётся из груди. Ладонь тянется к лицу и с звучным шлепком опускается на него. Бён Бэкхён. Гений? Специалист? Лучший анестезиолог в Сеуле? О, нет. Бесподобный тупица. Так легко поверить тому, что сказал этот человек…И тут ещё вопрос на какое слово делать ударение. "Что" или "Пак". — Ты определенно недооцениваешь мою кровожадность по отношению к тебе, Пак, — хмыкает он, нажимая на ручку справа от себя. Дверь угловатой машины открывается, выпуская повисшую тишину салона наружу. Почти сразу же до ушей доносятся размеренные звуки, столь непривычные для привычной жизни брюнета. Они не неприятны – наоборот, нежно обволакивают его, бережно пытаясь унести все переживания прочь. Баюкают стихийной колыбельной. Становясь на бетонный пол парковки, Бэкхён на секунду замирает, вглядываясь в ночной пейзаж. Он приковывает взгляд так сильно, что мужчина забывает обо всех возмущениях и обвинениях в сторону хирурга. Заставляет только отдалённо смириться: сам виноват. Глупец. Повёл себя так наивно, как не вёл со средней школы. Доверчиво, слабо, нелепо. И, признаться, жалеет об этом не так сильно, как стоило бы. Иссиня-чёрное море перед глазами отражает редкие огни ближайшего города и лунный свет, в остальном походя на цвет волос Бёна. Волны взволнованно перекатываются к берегу, чтобы с плеском разбиться о него и вернуться обратно к истоку, утягивая за собой удачливые песчинки. (Бэкхён хотел бы стать ими.) Этот пляж так близко к Сеулу, но здесь ни следа от плохой погоды. Тучи нашли пристанище в другой части Кореи, больше не беспокоя дождем. Они сменились блестящими на чистом небе звездами, и, наверное, при большом желании можно было бы даже найти созвездие. И не одно. — Не слишком ли холодно для подобной поездки? — анестезиолог сильнее запахивает пальто и наматывает вокруг шеи висящий без дела шарф. Конечно, холод, как и лёгкий, но пронизывающий бриз его не волнует. Не сейчас. Он лишь смущён тем, что ему правда здесь нравится: воздух пахнет морем, а не лекарствами и стрессом; некому трепаться по пустякам и сплетничать за спиной: люди здесь просто-напросто отсутствуют. Ни взглядов, ни перешептываний, ни гнусного сожаления, ни мерзкого беспричинного осуждения. Ничего. Кроме единственного человека. Чанёль смеётся одному ему известным мыслям, только заслышав чужую фразу. В последнее время он делает так всё чаще, — про себя замечает брюнет. — Знал, что ты так скажешь. Погоди немного. Он ныряет по пояс в багажник, очевидно, пытаясь отыскать там что-то, но Бэкхён тут же пытается остановить этот беспредел. Время для этого неподходящее настолько, что в душе не утихает буря. — Нет, стой, — скрещивает руки на груди, — ничего не нужно. Пак, из-за тебя я стану таким же лентяем. За эти месяцы пропусков и отдыха уже было предостаточно. Так что давай, поехали обратно. Сейчас же. Комитет и так приметил меня, еще и блядские Гонс… Чанёль прерывает его самым отвратительным способом, которым только мог. На первом месте в топ-10, по версии Бэкхёна. (А у него в этом уже опыт, поверьте.) Ловким коротким движением в рот анестезиолога отправляется какая-то шоколадная конфета. С фундуком и леденцовой мятной крошкой. Чисто на автомате, тот жует её, прикрывая рот рукой и свирепо смотря на Пака. Сладкий вкус распространяется по рту, шоколад мгновенно тает на языке. Бёну это чертовски, до безумия нравится: нет на этом свете ничего лучше сочетания мяты и шоколада. Просто луч-шее. Но есть один малюсенький (громадный, если быть точнее) раздражающий фактор, перебивающий вкус, созданный в Эдеме. Догадайтесь какой, блять. — Расслабься, — хирург не обращает внимания на безмолвные протесты и настойчиво вкладывает в его руку крышку из-под термоса, — работа никуда не убежит, и проблемы, кстати, тоже. Тёплый материал приятно греет руку, не обжигая, пока от чая дымкой в воздух поднимается пар. На плечи опускается красный пуховик. Тот самый, что однажды уже отверг Бэкхён. В этот раз он лишь легко колышется от редких излишне сильных порывов ветра. — Сказал человек, почти лишившийся работы, — щурится гений, — с чего вдруг стал таким самоуверенным? Совсем не боишься, что могу поменять свое решение и всё рассказать? Одно моё слово, и вновь заседание, вновь разборки. Он ожидает чего угодно, но не лёгкой улыбки на свои слова. — Сказал человек на грани увольнения со скандалом, — с предельной лёгкостью парирует хирург, салютуя ему пластиковым стаканом с тем же самым чаем, — все мы в дерьме. — Скотина, — Бэкхёну приходится смириться во второй раз. 1:1. Он смотрит на плавно покачивающуюся поверхность светлой жидкости, вдыхает запах знакомого чая. Похож на его любимый, но не он. Рейтинг Чанёля, поднятый хорошим выбором конфет немного опускается. Аромат излишне терпковат. Взгляд падает на хирурга, который захлопывает багажник и идёт ближе к берегу, ладонью предлагая следовать за ним. Дожили. На эти мгновения он будто стал решительнее Бэкхёна. Человек, что трясся в его руках и задыхался от паники, человек, у которого дрожали ноги от одной только мысли, что правда о его тёмном прошлом явится миру, вдруг осмелел так, чтобы делать собственные ходы. Как? Как можно измениться за несколько часов до неузнаваемости? С задумчивой дымкой в глазах брюнет следует за ним. Если задуматься, разве Чанёль не был таким с самого начала? Легко вживался в роль, менял образы и выражения лица. С жестокой усмешки он без особого труда переключался на более выгодную эмоцию. Дурил свою жертву внезапными переменами в лице: мог ангельски улыбнуться, но в следующую секунду пнуть в живот и сделать виноватый вид. Пугающая привычка, навык, оттачивавшийся с самого детства, не покидал его и ныне. Многоликий. Ядовитый хамелеон, отравляющий всё вокруг себя и буквально сам же погибающий от своего же яда. Такому подавлению собственных чувств и эмоций брюнету никогда не научиться. Ведь он когда-то выбрал иной путь: очерстветь, а не подыгрывать ситуации. Окостенеть и спрятать под этой коркой грубые трещины на хрустале. Маленький глоток чая обжигает горло больше обычного. Бэкхён с непониманием смотрит на крышку в руках, чтобы через секунду выдавить: — Ты что, реально подлил мне что-то в чай? — Это всего лишь ликёр, — пожимает он плечами, и тут же просто на всякий случай уточняет, — для настроения. — Алкоголик! — Трудоголик, — не остаётся в долгу Чанёль. Бэкхён слегка удивленно приподнимает брови на этот выпад. — Что? Ваше величество не довольно? — он наглеет на свой страх и риск. Не в его характере, но, как выяснилось, анестезиолог больше ненавидит, когда бывший враг ведёт себя ничтожно. Злится именно в тот момент, когда перед ним пресмыкаются. — Ва~, Пак, — поражённо выдыхает, — наконец истинная сущность лезет наружу? Змея останется змеёй, да? — Нормальное влияние тебя на людей, между прочим, — хмыкает ранее упомянутый. Бэкхён не сдерживается. Прыскает в кулак, резко отворачиваясь от него, словно пытаясь скрыть совершенно ненужную для проекции эмоцию. Спрятать сам факт, что он тоже способен на неё. Время на момент замедляется. Это кажется чем-то невероятным для Чанёля. Эта совершенно искренняя улыбка. Её не касается ни боль, ни печаль, ни беспокойства о всём на свете. В ней светится лишь непритворное и необузданное веселье. Такое, которое не должно поражать ни одного нормального человека, потому что в ней нет ничего необычного. Но только если её носитель — это не Бён Бэкхён. Он и раньше смеялся, но сейчас присутствует странное чувство, утверждающее, что шатен стал свидетелем чего-то воистину потрясающего. Чего-то нового. Не может быть. Ему чудится звук разбивающегося льда о землю. — О, — лицо хирурга вытягивается, — ты рассмеялся, — растеряно заканчивает он. — Не было такого, — лицо анестезиолога мгновенно возвращается в исходное безразличие, отчего Пак сразу же жалеет о своих словах. — Да нет же… — правильные слова, правильные слова, боже, мне нужны правильные слова! — я никому не расскажу, что ты смеялся. Сложно, должно быть, поддерживать эту маску ледяного принца-гения. Ну-ну, — он несет откровенный бред, но из ниоткуда приходит понимание, что это верная тактика. А именно из последующего и бесконечно возмущенного: — Пак! — …Я всё понимаю. Клянусь, что не буду использовать это против тебя, — для верности он поднимает руки, чтобы показать свои добрейшие намерения. — Так. Стой на месте…Замри на месте, Пак, я сказал! Чанёль отступает, усиленно кривит губы и пытается всеми правдами и неправдами не разразиться смехом, когда в него летит железная крышка термоса. Пустая. С плеч Бэкхёна слетает длинная куртка. Прохладный бриз бьёт в лицо, развевая чёрные, как смоль, волосы. Бэкхён мчится за Паком, слыша его плохо сдерживаемый смех и колкие замечания, которые ветер уносит прочь, далеко за их спины. Туда, куда они даже могут не добраться на своих двоих. Песок под ногами легко перекатывается, усложняя задачу догнать паршивца, но Бён не обращает на это никакого внимания. Вдыхает обжигающий морской воздух. Кусает губы. Кожу морозит, щёки неизбежно краснеют. Искра полнейшей свободы на пару с улыбкой озаряет его лицо. Она смазано скользит от губ к глазам, бровям, лбу, застывая на коснувшихся участках. И мужчина чувствует. Чувствует крылья у себя за спиной, которые не тянут своей тяжестью ко дну. Невидимые перья трепещут в желании распахнуться по сторонам. Удивительное ощущение временной свободы вперемешку с абсолютно детским счастьем кипит под кожей, пытаясь вырваться из телесных оков. Если бы он не был врачом, наверное, решил бы, что это какая-то болезнь. Приятная до боли в груди. Волнующая всё существо. И, вероятно, неизлечимая. *** Бэкхён падает на огромный красный пуховик, тяжело дыша. Догонялки затянулись на долгие минут пятнадцать, после чего высшие силы (в исполнении гениального анестезиолога) все-таки покарали мерзцавца в лице Пака. Где-то рядом, на голую песчаную крупу, валится последний и недовольно бормочет: — Почему-то мне кажется, что необязательно было засыпать мне за шиворот песок. Самодовольный хмык брюнета становится ему ответом. Небо над ними переливается, готовясь к рассвету. Ощущение неизбежности начинает раскачивать сердце, напористо напоминая о скором конце этой беззаботности. Ещё всего час-два, и все эти мимолетные чувства, коснувшиеся его души, растворятся вместе с последним темным пятном на небе. Взойдет солнце, и Бэкхён вновь опустеет. Вновь уверенно ступит в больницу, игнорируя ураган собственных мыслей, как и всегда. Только в этот раз он будет знать, что всё может быть иначе. Что он может быть другим. Может позволять себе больше, чем позволяет. Но, действительно ли, может? Руки заметно краснеют и даже слегка немеют от холода. — Я так устал, — одними губами проговаривает Бэкхён, сплетая пальцы друг с другом. Речь не о догонялках – это очевидная и простая донельзя истина. Он хочет просто работать. Без пустой драмы. Без эмоциональных американских горок, вызванных прошлым. Без вмешательства в работу Ёхан извне. Он просто хочет свою чёртову любимую работу обратно. Волны шумят, будто бы изо всех сил отвечают ему вместо шатена. И в этих плесках хранится молчаливое согласие шатена. Никто бы из них не отказался от возможности вернуть ещё совсем недавние спокойные деньки, когда их единственной неразрешимой проблемой были только взаимоотношения между собой. Сейчас они видятся притягательнее, чем весь этот театр абсурда на колесах. А совсем недавно были концом всего для них обоих. Предельно болезненными кольями в груди. Шатен перекатывается на бок, лицом к Бэкхёну. Анестезиолог безмятежно смотрит в небо, постепенно успокаивая собственное дыхание, и не придавая никакого значения внимательному тёмному взору. Ненамеренно игнорирует чужой взгляд, скользящий по расслабленным губам и пальцам, играющим в свою собственную игру. Только думает о том, как, должно быть, они выглядят со стороны. Два взрослых мужчины лежат на песке. Один – в классических штанах, пальто и туфлях. Другой – в более расслабленной одежде. И до лета ещё далеко. Кто-то подумал бы, что они сошли с ума. И был бы прав. — Зачем ты привёз меня сюда, Пак? Чанёль только открывает рот, чтобы что-то произнести, но не успевает. — Только попробуй сказать, что не знаешь, и я заставлю тебя жрать этот песок, — несмотря на угрозу в словах, на голосе она никак не отражается. Хирург буквально давится усмешкой. — Ты помог мне, — с заминкой, но проговаривает он, — и помогал до сих пор. — Я вставлял тебе палки в колёса, придурок, — расслабленно усмехается Бэкхён, поворачивая голову в его сторону. Сложно отрицать это утверждение. — По началу меня тоже это бесило. Твой несахарный характер меня всё ещё, признаться, иногда выводит из себя, но всё, что ты делал, скорее открыло мне глаза, чем…сбило с пути? — сомнение сквозит сквозь каждое слово. Чанёль и сам не уверен в своих словах. Не до конца понимает природу своих чувств. Что в нём говорит? Благодарность ли это? Жалость? Вина? А, может быть, скука? С этим ещё предстоит разобраться. — Мне казалось, что ты разрушил весь мир вокруг меня. Мою крепость под ногами, которую я выстроил за последние годы. Но она изначально была всего лишь песочным замком, который укрепили водой для стойкости. Так что и нечего было уничтожать. Тем не менее ты заставил меня посмотреть по сторонам и, наконец, перестать притворяться слепым ко всему. Голос звучит достаточно громко, чтобы даже сквозь плески и перекатывания волн мысли мужчины были услышаны. — Так что мой ответ: ты помог мне. Я помогу тебе. Занятная зависимость переменных. Их чувства и поступки попали в чужие руки: теперь они оба бессознательно влияют и деформируют друг друга. Эта власть…Бэкхёну не претит. — Чувство долга? Что-то новенькое, Пак, — с привычными голосу недоверчивыми нотками выдыхает гений. — Ладно. Я просто так хочу. Устроит? О, да. Ещё как. — А вот это уже звучит правдоподобнее. Ведь Чанёль всегда делал то, что хотел. *** Дорога обратно до Сеула освещается утренним солнцем, и это безумно радует высокого мужчину: после полностью бессонной ночи и дня в полнейшем стрессе он бы не стал даже садиться за руль в дождь. Что-то ему подсказывает, что и сам анестезиолог бы не позволил подобному случиться. К слову, Бэкхён отключается ещё в первые минут десять поездки. Поразительно, как легко может измениться ситуация в зависимости от отношений – он больше не осторожничает так сильно. Сложно не воспринять это на свой счет: значит, не боится открыть спину. Даже если это из-за усталости. Менее приятной эта маленькая деталь не становится. Чанёль ни на секунду не пожалел, что совершил почти что преступление, похитив брюнета там, на парковке. Каждое лживое слово, эмоция и подлое действие того стоили. Ближе на один шаг. Одну улыбку. Одни искренние всхлипывания смеха. Красную куртку на плечах. И всё это посреди огромного болота, в котором они продолжают увязать. Пока они расслабляются, под эту омерзительную жижу уходят судьбы, рушатся города. Всё глубже и глубже затягиваются на дно. А самое противное, что и для них с каждой секундой всё опаснее и опаснее нахождение в нём. Чёрт подери. Как же всё достало! Когда в поле зрения появляется ближайшая заправка, он без раздумий заворачивает на неё. Бензин ещё в норме, но после подобной ночи мало кто бы отказался от какого-нибудь перекуса. Руки с силой сжимают прорезиненный руль в последний раз, прежде чем хирург тихо покидает водительское сиденье и максимально беззвучно закрывает за собой дверь. Чтобы с тяжелым вздохом облокотиться спиной о машину. Минсока нужно прижать, — пульсирует тёмная мысль в голове. Нужно остановить. Нужно поставить на место. Его мстительность перевалила за все возможные границы. Он ставит под вопрос не просто репутацию больницы и конкретных врачей. Он словно делает всё, чтобы уничтожить их в прах. Довести до того состояния, когда уже нечего было бы восстанавливать. Зачем? У бывшего работника Гонсай на это лишь один ответ. Потому что Ким Минсок самый настоящий ублюдок. Вместо того, чтобы начать решать эту проблему вчера, Чанёль так и не сделал ничего полезного. Позорно словил паническую атаку, не смог обуздать собственные эмоции, которые показательно решили его задушить и…поцеловал другого мужчину. Ещё и Бён Бэкхёна. И это не всё. Есть факт ещё хуже. Он не жалеет. Совсем. Ни на йоту. Наоборот, чересчур быстро принял это. Без возникновения логичного (с его точки зрения) отвращения. Вопросов к самому себе навалом, но он решает отложить их хотя бы до возвращения в город. Есть что обдумать. Телефон в кармане настойчиво вибрирует, привлекая к себе внимание. Хочется сделать вид, что никакого Пак Чанёля не существует в этом мире часов до девяти, но надпись на экране стирает эту блаженную мысль. — Доброе утро, пап, — негромко, но достаточно бодро произносит он, надеясь, что Бэкхён не проснётся от его голоса. Просто отойти от машины подальше ему и в голову не приходит. — Доброе, — с лёгким удивлением звучит в ответ, — я крайне озадачен тем, что ты уже проснулся. Должно быть, ты и вправду вырос. — Да нет, вынужден огорчить, но это разовая акция. У вас с мамой всё хорошо? Обычно с утра ты пишешь мне смс, а не звонишь. Тишина на той стороне затягивается на несколько секунд, заставляя шатена проверить не сорвался ли звонок. Но нет: связь идеальная, отсчет входящего вызова идёт, а со стороны отца слышатся посторонние офисные звуки. — Пап? Мужчина прокашливается сразу после этого оклика и всё-таки ровным голосом сообщает: — Я только что узнал, что комитет собирается назначить новое разбирательство. В этот раз по делу Бён Бэкхёна. Если им удастся доказать обвинения, худо будет всем. Вероятно, репутация больницы сильно пострадает, твои обвинения тоже могут всплыть. Пак-младший устало прикрывает глаза. — Вот как. Это было вполне ожидаемо. Это то, от чего хотя бы на одну ночь он сбежал с анестезиологом прочь от больницы и развернувшейся драмы. И вот опять. — Чанёль, мне не нравится с каким усердием они делают свою работу сейчас. Я знаю, что ты решил взять ответственность, но прошу, держись подальше от этого дела. И от этого человека, — продолжает его отец, уже плохо скрывая собственное беспокойство о нём. Раньше бы, ещё пару недель назад, хирург бы согласился. Без раздумий. Так было бы спокойнее его семье, так он бы точно сохранил свою карьеру, так его будущее было бы ясным и хотя бы на грамм предсказуемым. "Раньше". Но он живёт в другом временном отрезке. В "сейчас". — Не думаю, что это возможно, — с улыбкой проговаривает Чанёль и будто бы этими словами сбрасывает с плеч неподъемный груз, — прости, пап, но я определенно доставлю тебе кучу неприятностей. Вздох летит с той стороны трубки. — Что ты задумал на этот раз? Бросая взгляд через стекло на мирно спящего брюнета, он легко усмехается. "Что"? Ну, героя из Чанёля определенно не выйдет – он это прекрасно знает. Его предел геройства начинает и заканчивается в операционной. Поэтому он не может разбрасываться словами о том, что хочет спасти человека, которого сам же однажды и сломал. Нет, его ответ должен быть таким же эгоистичным, как и вся его суть. — Ничего особенного. Просто делать, что хочу.